Там, в этом сером, жутком автомобиле из окружного города, откуда набежали впопыхах официальные лица и делали фотоснимки, там, где носились в воздухе подозрения, — образ человека, который в учебниках анатомии уже точнейшим образом изображён, немножко подправленный вверх и вниз, — что же это такое? Кости сложены совершенно не в том порядке! Как если бы в покое и тишине эонов, которые до сих пор всё-таки работали исправно и слаженно, появилась новая возможность формирования человека, при которой свет можно накапать в него, как консервант из яиц и муки. Как если бы освобождённая сила списка, чего купить, вписала бы прямо в мясо всё, что необходимо для этого божественного блюда, чтобы бог вообще смог опознать своё творение. Только: на сей раз всё прошло не так хорошо, как в прошлый раз с буквами из теста для супа, который мы так любили в детстве. Хотя гробы проложены хорошей прослойкой, из них каплет, как из подтаявшей земли в межсезонье, когда члены ландшафта растворяются, а мины людей позволяют кое о чём заключить, но не о том, что потом выходит, поскольку один насадил свою жену на топорище. Или он откачал её помпой своего ружья. Кому принадлежит дом и чьи теперь дети? Человек, сын, отец изнутри — это нечто неуловимое, не желающее признать свою вину. Снаружи он, может, немного больше. На полу серой труповозки образовалась лужа, жидкость просачивается наружу, спекается, обе крышки уже не поднимаются, поскольку объём кучи трупов постоянно необъяснимым образом увеличивается. Кости плавают, как плывуны, на поверхности, частные, не общественные органы (те ведь нам должны бы помочь при утилизации машины) не дремлют, растут, господин шофёр, муниципальный вы служащий, тут уже образовалась лужа под задними колёсами, вы этого не заметили? тут что-то торкается изнутри, из гробов, пинается и упирается спиной в крышку, что-то становится на колени, что хоть смутно, но всё же в состоянии себя выразить, в собственном соку, и выпускает пар в сторону верхнего освещения, требуя, наверно, увеличения накала. Мы сами ещё не хотим, чтобы нами правил суд. Мы ещё не добыча, наша жизнь не съедена, ещё пока никто не захотел даже первый надкус сделать. Но потом! Этот водопад в сундуках мертвецов медленно, но верно превращается в источник, который смог бы и всю нашу родину смыть. Протекает до последней комнаты нашего красиво меблированного дома, что никак не было предусмотрено, когда мы покупали сундук и так неосмотрительно заполняли его „Альпийской Софией“ (мать без отца и без мужа).
Кровь движется регулярно. Пузырчатая пена поднимается от обломков этих двух мёртвых на поверхность, и только чувства вокругстоящих выражаются пока негусто, поскольку их житьё полито чёрным сиропом. Беспокойно роют копытом животные — что же будет? Некоторые, кого здесь прежде никогда не видели, молчат, их слова ещё ищут приюта и лишь после этого смогут вылетать и жужжать. Разговоры всё чаще отклоняются и делают объезд через погоду, некоторые смущённо отворачиваются в сторону, куда и без того ничья нога бы не ступила. Вонь интенсивна, как мнение, высказанное от сердца, которому дали взаймы выражение, — если оно будет отвергнуто, то производитель обязан принять его обратно, фобы-близнецы трясутся и шатаются, что-то теневое, исходящее от этих двух существ, освободившихся от пут, загустевает, как дым, в тонкий поток из-под цинковых крышек. У новых мёртвых уже не то качество, что у старых, которых мы как следует обмыли под душем. Но потом нам стало не хватать родных и близких, и нам пришлось наделать себе новых, на сей раз уж точно по нашему образу и подобию. Но что это? — старые духовные люди, которые за это время полностью превратились в воздух, снова хотят посетить воздушные курорты своей родины. Привет! Они, наверное, слушают „Утренний будильник“ по радио и теперь должны не только проснуться, но заново родиться на свет. Их кислое тесто десятилетиями лежит у нас в желудке в виде миллионов разбухших кусочков дрожжей. Как будто вновь возникшая власть умерших сбросила оковы, н они поднимаются в квашне, в корыте под спудом. Но эта мёртвая пара пока не видит своей правды, для этого им не хватает предпосылки: свободы. Но, кажется, они хотят её добиться, бывшая Эмма из каталога звёзд и бывший штурмовик: смерть их отпускает, она их отпускает на длинном поводке, но автоматика возврата что-то заела, смешанное двойное животное просто больше не вернуть. Целый день с его ярким светом ещё только ждёт того, что эта дикая пара, выпущенная на волю, перегрызёт ему всё солнце.
Сюда, вы, две главные персоны, вам звонят к обеду, вы, две половинные порции!
Студентка Гудрун Бихлер и спортснаряд-конь Эдгар Гштранц вступают в зарю и в выгодный свет дня, чтобы стряхнуть с себя утренний холод. Они пускаются в лёгкий спортивный скач и вскидывают головы, взнузданные поводьями души. Скоро они станут ещё оцепенелыми от ночной росы пансионатными насекомыми, которые увидели огонь в одной комнате и давай командовать: „Огонь!“, но сами отступили в надёжное место, когда и все остальные действительно это увидели и сбились в кучу у входа в пещеру. Комната для завтраков, обычно светлая и приветливая, как прижмурившийся глаз: ежедневный порядок завтрака множественно переломан. Мёртвые, побудители и пробуждённые, они сегодня несколько потрёпаны, но хороший тон требует, чтобы их поминали на торжественном заседании. Люди механически шевелят губами. Вряд ли кто из них может вспомнить, что эти мёртвые когда-то были среди нас. Ткк что там произошло с этой тихой парой, уже престарелой? Я думаю, оба хотели переступить через других мёртвых, которые этому противились, и наконец стать самими собой, прямо сейчас! Они прихватили с собой каталог рассылки. Обоих самоубийц повернули в своём собственном каркасе почти на полный оборот (как неправильно ввинченных), да так и бросили полуготовыми. Но в то же время пережаренными, или как это сказать — как будто они хотели быть поглощёнными чем-то большим, чем этот огонь. Нельзя держать ухо востро слишком близко к импульсу „Времени“, чтобы услышать, живо ли оно ещё пока. Собственно, вообще не следовало бы иметь дома ни одного телевизионного аппарата.
Звук окружил гостиницу, в которую бьют, как в огромный колокол, до тех пор, пока последнее яйцо для завтрака в подставке и последний многослойный тефлоновый бутерброд не окажутся в последней руке. Чем чище, тем желаннее природа, это относится и к людям в закрытых помещениях. Свиньи орут в хлеву, это непривычно, — подожди немного, отдохнёшь и ты на бутерброде! Они чуют кровь. Некий известный им из старейших слоев мозга запах опускается на местечко — откуда он только взялся? Будто труповозка с живодёрни чего-то вывалила из своего самосвала. Никого не видать, а вонь осталась, она даже крепчает, или это карамельная фабрика? Люди смущённо улыбаются на своей объединённой молоканке, это не они: прошёл слух, что на уединённой лесной парковке села на мель одна машина, да, собственно, просто в зелёной бухте, куда прибивает волной использованные презервативы, а рядом трахается фольга от шоколадных плиток, которые выдавали себя за детское питание и получили на сдачу зубной кариес в лице человека. Уже многие утренние спортсмены диву давались, что нельзя заглянуть внутрь этой машины, потому что, хотя день нагревается быстро, стёкла остаются намертво запотевшими. Время от времени там собираются уже по два, по три человека пробежчиков, обегают препятствие на тренировочной тропе, по которой ходят все кому не лень, перед тем как разделиться на пробор, взбить копну и заколоть, Чудесный челов. лишайник! Вот люди стоят и глядят, протирая глаза, но: ничего. Пусть волосы судьбы опять вплетутся в жизнь, при помощи одного хитрого способа, который чуть ли не Фрэнк Синатра изобрёл, если до него это не сделал кто-нибудь другой, и с тех пор эта хитрость заметно изощрилась. Скоротав время, люди снова бегут дальше. На бегу мужчины и женщины завязывают шнурки своих судьбоносных союзов. Почему ничего не видно, когда заглядываешь в машину? Наверняка какая-нибудь крестьянская уловка, которая выставляет себя в качестве дневного крема для любимого друга мужчины, в качестве автополитуры, которую, однако, нельзя наносить на стёкла. Противная вонь даёт о себе знать и здесь, со временем она окажется средством, оказывающим воздействие через лицевые поры нашей дорогой жестяной облицовки. Вот еле видимые разводы, как от жира, на правом заднем стекле. Но мы не присматриваемся, ещё окажется, что и жир не поможет, когда мы захотим мягко пристыковаться к нашим капризным возлюбленным, лошадиносильным, которые, однако, иногда не хотят заводиться. Деревья шумят, и видно, что у них всё идёт в одну сторону. Нездешние разделяются у препятствия и после него снова смыкаются. Они чувствуют себя среди нас совсем как дома. Почва мягкая, их ступни с миром покоятся, едва касаясь в беге земли, как и было обещано производителем кроссовок в Шварцвальде.
