— Опять начинается с самого начала. Это невыносимо. Ведь ты же обещал мне.
— И теперь я хожу по нашей квартире, где все заслежено им. За что бы я ни взялся рукой, куда бы я ни ступил, всюду был он. Он ел из наших тарелок, пил из наших рюмок, я спал с ним на одних и тех же простынях. Ты предавала меня все эти два года…
— Я никогда не предавала тебя.
— Ты предавала меня самым пошлейшим образом.
— Я говорила ему, что я люблю тебя. Его корежило от моих слов. Перестань, ради бога, перестань. Ведь так ничего не получится. Я же все сделала, как ты хотел. Я же рассталась с ним. Мы не видимся полгода. Я не думаю о нем, не вспоминаю его.
— Не лги.
— Все эти полгода ты каждый день, по многу раз в день, спрашиваешь меня внезапно: о чем ты думаешь? И я каждый раз тотчас же отвечаю тебе, о чем я думаю. И всегда оказывается, что это не о нем.
— Боже, каким я был идиотом все эти два года!
— Ну, пожалуйста, ну, я тебя прошу. Ну, хватит.
— Ты сказала, что в нем сто восемьдесят пять сантиметров роста. Значит, он не помещался в нашем зеркале.
— Не знаю. Откуда я могу это знать.
— Я знаю. Я мерил. Он помещался в нашей постели, потому что она на двенадцать сантиметров длиннее зеркала. Постель я тоже мерил. Тебе понятно, до чего я дошел?
— Если ты сейчас же не прекратишь, я заткну уши.
— Он на двадцать пять лет моложе меня. Значит, в сорок первом году ему было восемь лет. А в тридцать седьмом — четыре года. Ужасно трудно представить себе, что ты любила человека, который не знает, что такое война.
— Я же тебе говорила, я всегда сравнивала его с тобой, и всегда не в его пользу. Он даже обиженно спрашивал меня: «Тебе не о чем со мной разговаривать?»
— Ты открывала ему дверь со счастливым лицом. Ты накрывала для него на стол со счастливым лицом. Ты ходила при нем красивая от счастья. Если б он не был моложе тебя на десять лет, все повернулось бы иначе. Ты рассталась, с ним, потому что у тебя не было другого выхода.
— Он не знал, сколько мне лет.
— Но ты знала, сколько тебе лет.
— Он говорил, что я для него моложе всех на свете.
— Молодой женщине не говорят, что она моложе всех на свете. Ты осталась со мной, потому что у тебя не было другого выхода.
— Был.
— Не было.
— Я могла остаться одна. Не обязательно от одного мужа переходить к другому.
— Ты боялась остаться одна.
— Я ничего не боюсь. Можешь оскорблять меня сколько угодно. Скажи еще, что я осталась с тобой ради денег. Если ты это скажешь, я от тебя немедленно уйду.
— Когда я позвонил тебе ночью из Свердловска, то сразу догадался по твоему голосу, что ты пьяна. Я трижды подряд звонил тебе в ту ночь и слышал, что ты пьяна, но ты говорила, что у тебя такой голос спросонья. Как будто я не знаю за двадцать лет жизни с тобой, какой у тебя голос спросонья. Сколько вы выпили тогда?
— Я тебе уже говорила. Это невыносимо.
— Сколько?
— Мы пили не поровну.
— Я тебя спрашиваю, сколько?
— Бутылку на двоих.
— Ты извинялась перед ним за то, что я трижды звонил в ту ночь?
— Выпей, пожалуйста, валидола. Вот я накапала в рюмку. И пожалуйста, я тебя прошу, я тебя очень прошу, ну пожалуйста, ну хочешь, я стану перед тобой на колени…
— На этих коленях ты уже стояла.
— Ведь мы же с тобой условились. Ведь мы договорились. Ты опять не будешь спать всю ночь.
— Если тебе было скучно с ним, то на чем же это держалось два года? Ты не думай, я совсем не боюсь, что ты уйдешь от меня. Я боюсь, что эти два года ты жила со мной. Я боюсь назад, а не вперед.
— Не надо было все время оставлять меня одну. Ты не должен был этого делать. Двадцать лет я была верна тебе.
— А потом?
— А потом это случилось. И сейчас — прошло. Я не вспоминаю о нем. Ведь самое главное то, как я к этому сейчас отношусь.
— А я не знаю, как ты к этому сейчас относишься. Стоит мне сказать хоть одно дурное слово о нем…
— Ты не должен говорить о нем плохо, это унижает тебя.
— Какие подарки ты ему делала?
— Я не стану отвечать тебе.
— За два года у него было два дня рождения… Ты помнишь, когда у него день рождения?
— Помню.
— Что ты ему дарила?
— Какие-то пустяки. Ты же меня сто раз об этом спрашивал. Я тебя умоляю, не унижай себя.
— А что он тебе дарил? Может быть, в нашей квартире и сейчас существуют его подарки? Я должен это знать. Я их не трону, даю тебе честное слово. Но я хочу знать.
— Я тебе рассказывала. Он приносил мне конфеты. Большую коробку.
— Одну?
— Две.
— И все?
— Все.
— Маловато за такой срок. А цветы?
— Цветы не дарил.
— А ведь я дарил тебе когда-то много цветов. Разве неправда?
— Правда. Прими снотворное, вот две таблетки. Проглоти их, пожалуйста, так, — у меня нет сил идти в кухню за водой.
— Странный молодой человек. Жить с женщиной и не присылать ей цветы. Тебя это не удивляет?
— Я больше не могу разговаривать. У меня нет сил. Ты как будто нарочно раздираешь себя в клочья.
— Я тебя люблю.
— И я тоже. Сейчас начнет действовать снотворное. Полежи. Старайся ни о чем не думать.
— А это возможно?
— Конечно, возможно. Надо только постараться.
— Совсем ни о чем?
— Ну конечно, родненький. Все будет хорошо. Вот увидишь. Я тебе обещаю. Будет даже лучше, чем было когда-то.
— Ужасно долго — два года.
— Лежи тихонечко. Молчи. Не мешай снотворному. Это очень хорошее снотворное, то самое, которое ты любишь. Ты чувствуешь, оно начало действовать? У меня уже заплетается язык.
— Как у пьяной?
— Немножко похоже. Спи, милый.
— Со мной ты никогда не допивалась до такого состояния. Со мной ты вообще не любила пить. А куда ты девала пустые бутылки перед моим приездом?
— Я сплю.
— Представляю себе, как вы были бы счастливы, если бы я умер.
— Прекрати сию минуту!
— Эта сволочь ходила бы по твоей квартире, стреляла бы у тебя деньги на папиросы, ты бы его ждала с замирающим сердцем, рыдала бы оттого, что он обижает тебя…
— Он никогда меня не обижал. Ни разу за два года. Я никогда не плакала от него столько, сколько от тебя.
— Еще поплачешь. Когда он бросит тебя, потому что ты старше его на десять лет. Ты была для него хорошо обеспеченной шлюхой. И не более того. Какое счастье, что в нем сто восемьдесят пять сантиметров роста. Значит, ему не подойдут мои пиджаки. Вы отнесете все это в скупку. Может быть, ты даже поставишь памятник на моей могиле и напишешь на граните что-нибудь трогательное. Представляю себе, какую пошлость вы сочините вдвоем…
— Если ты сейчас же не замолчишь…
— Ну что ты можешь мне сделать, если я сейчас же не замолчу? Ну что? Что еще? Что еще, хуже того, что ты сделала? Ты знаешь, как я сейчас живу? Все, что случилось в мире, случилось для меня либо до того, как ты с ним сошлась, либо — после. До рождества Христова или после рождества Христова. Можно с этим жить? Я тебя спрашиваю?..
— Ну, пожалуйста, не плачь. Не плачь, миленький. Ведь ты же знаешь, что я тебя люблю и любила всю жизнь. Случилась беда. Она прошла. Ведь это случалось не только у нас. Ведь это бывало у людей. Проходит время… Смотри, сколько времени прошло с тех пор. Иногда ты по три ночи подряд не напоминаешь мне об этом. Это все для меня как прошлогодний снег. Поверь мне, я тебя очень прошу, поверь.
— На чем же это все-таки держалось два года?
— Это уже не держалось. Я все время хотела это кончить. Еще бы немножечко, и это кончилось бы само собой.
— Дай мне, пожалуйста, еще снотворного.
— Сходить за водой?
— Не надо, я проглочу так.
— Если бы ты не разговаривал, мы бы давно заснули. Уже светает. Через два часа тебе идти в институт. Поспи хоть немножечко. Положи голову ко мне на плечо.
— Я знаю, что веду себя унизительно. Я тебе обещаю — больше это не повторится.
— К сожалению, ты мне уже много раз обещал. Но это неважно. Я тебе верю. Поспим немножко.
— Теперь я возьму себя в руки. Увидишь.
— Спасибо, родненький. Давай поспим. У всех людей когда-нибудь что-нибудь случается. А потом проходит. И у нас пройдет. Спи, пожалуйста. Спи.
ВЫСТРЕЛ
В ту ночь дежурил по райотделу капитан Крупилин. Он заступил на дежурство с утра, и к тому времени, когда я заглянул в райотдел, его мясистое лицо уже оплывало от сонливости. Впрочем, со сном у Крупилина был какой-то непорядок: он придремывал внезапно, по многу раз в сутки, при самых неподходящих обстоятельствах. Еще до знакомства с ним мне рассказывали, был случай — Крупилин заснул, допрашивая преступника в следственной камере; заметив, что капитан прикрыл глаза и ровно, покойно дышит, преступник вытащил из папки протоколы допросов, сжевал их и съел.
Возможно, сонливость Крупилина объяснялась какой-нибудь болезнью, хотя — не думаю. По-моему, он просто был фантастически ленив и изрядно ограничен, несмотря на свои четыре курса заочного юридического факультета. Бесчисленно в году его отпускали из нашего поселкового райотдела в город на консультации, на зачетные сессии, однако мало что изменилось в нем за пять лет, кроме того, что в его матрикуле появились подписи профессоров, доцентов и ассистентов. Постепенно он становился тем полуобразованным человеком, которых немало в различных областях жизни. Именно о них кто-то верно заметил, что у них есть высшее образование, но нет среднего…
