Варя помогала Елене Ивановне накрывать на стол. Когда вот так собиралась вся семья и невестка вела себя без фокусов, Елена Ивановна бывала счастлива. Ей хотелось, чтобы у всех у них был достаток — харчи, одежда, квартира, а если всего этого будет вдосталь, то не может не быть и счастья. Она росла когда-то в огромной нищей семье — их было одиннадцать душ детей, какого только горя не пришлось ей хлебнуть — и считала с тех пор, что все беды в семьях исключительно от нужды, от нищеты.
Василий Капитонович пришел из бани, когда стол уже был накрыт к ужину.
— Здравствуй, сноха! — сказал он с порога. — Зови мужиков, голодные, наверное, как черти… Леля, — обернулся он к жене, — дай на полбанки, ко мне сын приехал.
В магазин пошли вдвоем с Анатолием.
Им было приятно сейчас идти по поселку, где все знают их. Оба высокие, крепкие, лобастые; у отца седая голова, синие, как порох, глаза. Он уже успел в бане выпить полтораста граммов, и теперь все в нем играло и требовало ответа.
— Ты в магазин не заходи, — сказал сын. — Неудобно все-таки…
— Глупость, — сказал отец.
В очереди за водкой стояли плотники ремстройконторы, работяги из промартели, всего человек десять. Ленька Каляев, застенчивый пьяница, раза два в год сидевший по нескольку суток в камере, увидев Лукина, приветливо заулыбался.
— Я немножко, Василий Капитонович, — сказал он. — С получки.
— У тебя каждый день получка, — сказал Василий Капитонович. — Завтра Ритка прибежит жаловаться.
— Не-е, — заверил Ленька. — Я ей деньги снес. А это — халтура, погреб копал одному человеку.
Когда подошла очередь, Василий Капитонович протянул сыну три рубля, тот отдал их продавщице и взял бутылку «Московской», а на остальные — сигареты.
За ужином все шло гладко, покуда Варя не сказала:
— Мы хотели, мама, попросить вас взять Иришку. Я на курсы поступила.
Елена Ивановна испуганно посмотрела на мужа и спросила загустевшим голосом:
— На какие курсы?
— На парикмахерские. Дамских мастеров в городе совершенно не хватает.
Василий Капитонович смотрел в потолок.
— Три месяца обучения, — сказала Варя. — Очень серьезная программа: укладка, окраска, завивка. Отличников даже посылают на практику в косметический кабинет…
— Значит, теперь будете оба с образованием? — спросил Василий Капитонович.
Он налил себе полную стопку и выпил один.
— А деньги, — сказала Варя, — мы двадцатого будем привозить. Главное, конечно, попасть после курсов в хорошую точку. Куда-нибудь в центр города, например возле ДЛТ или Пассажа.
— Сунуть придется? — равнодушно спросил Василий Капитонович.
— Ну, почему непременно «сунуть»? — сказала Варя. — Можно позвать человека в гости, красиво принять… Вот только надо расплатиться за шифоньер. Когда у нас последний взнос, Толик?
— Не помню, — сказал Анатолий; раздраженно, сбоку, он взглянул на отца.
— Ты никогда ничего не помнишь, — сказала Варя. — В конце концов, я тоже человек. Ничего, кроме пеленок, не вижу…
Она заплакала, вскочила из-за стола и побежала в другую комнату.
Анатолий поднялся вслед за ней.
— Иришку мы возьмем, — торопливо сказала Елена Ивановна. — А ты чего молчишь? — спросила она Василия Капитоновича.
— Надо взять, — сказал он, наливая себе еще стопку. — Парикмахерское дело серьезное. Теперь стричься будем по блату.
— Можешь не иронизировать, — сказал Анатолий и вышел из комнаты.
Елена Ивановна принялась убирать со стола.
— И на самом-то деле трудно им, — сказала она. — В городе, Вася, жизнь дорогая. Мы с тобой никуда не ходим, а они люди молодые. В кино сходить и то рубль на двоих, а еще захочется в буфете лимонада выпить. Одеться надо, обуться. Смотри, как Толик оборвался…
— А ты б взяла мой костюм, отдала. По поселку можно в трусах бегать.
— Все злишься, — сказала Елена Ивановна. — Пил бы меньше.
— А это мое дело. Я на свои пью.
— Виновата я, что ли, раз у них такое положение — ребенка не с кем оставить.
— А чего ж, — сказал Василий Капитонович, — пошла бы к Варьке в домработницы.
Он встал, притворно потянулся и зевнул.
— Вася, — жалобно сказала Елена Ивановна, — гуляет она, по-моему. Кольцо видел у нее новое на руке?
— Не приметил, — соврал Василий Капитонович.
— Когда вы ходили в магазин, я спросила, откуда кольцо, она говорит — подруга подарила. Где ж это бывают такие подруги? И сумочка у нее новая… Поговорил бы ты с Толиком.
— Пусть сами разбираются.
— Отец все-таки.
— А он меня не спрашивал, когда женился.
Надев плащ, Василий Капитонович пошел к дверям.
— Вася, — еще раз жалобно обратилась к нему жена. Он остановился вполоборота к ней и вскинул глаза к потолку. — Думаешь, я не понимаю, с чего ты стал вино пить? Через Варьку и пьешь…
— Ладно, — сказал Василий Капитонович. — Будет. Поговорили.
— Ну и кому ты этим доказываешь? — спросила Елена Ивановна. — Выведут на пенсию прежде времени. А нам еще Витю подымать надо… Вася, не ходи в чайную. — Она дотронулась до его локтя. — Слышишь, Вася…
Он ничего не ответил и вышел.
На улице было темно. Светились окна Дома культуры, оттуда доносилась музыка — там заканчивались танцы.
В этом поселке Василий Капитонович работал десять лет. Он уже давно понял, что здесь ему дослуживать свою службу до конца. Вся жизнь его прошла вокруг города, то в одном сельсовете, то в другом, он никогда не жаловался на свою судьбу. В городе ему бывало неуютно, он чувствовал себя там ничтожным человеком, от которого ничего не зависит. Да и не понимал он городских людей, их интересы были далеки ему.
Последние годы ему приходилось сильно напрягаться, чтобы поспеть за тем, что происходит вокруг. Многого он не мог постичь, и это его изумляло, а порой раздражало. Вся его прошлая жизнь представлялась ему сейчас стройной и последовательной; люди, с которыми доводилось когда-то встречаться и работать, казалось, были чище и лучше, и даже пороки их выглядели интересней.
У него было слишком мало слов, чтобы выразить свои сложные чувства и мысли, поэтому нетерпеливым собеседникам чудилось, что он ограниченный, грубый и темный человек. Начальство уже давно поставило на нем крест и даже немного стеснялось его — он это видел и не испытывал зависти к молодым работникам.
Прожив в поселках всю свою службу, Василий Капитонович часто ездил по окрестным деревням — райком посылал его уполномоченным при всякой кампании, — и в качестве уполномоченного он совершал множество ошибок, зная при этом, что он совершает ошибки; он шел зачастую против своей мужицкой совести, требуя от людей то, чего они не могли дать; сердце его болело от того, что он видел в избах и на поле, и, чтобы заглушить эту боль, он ожесточался. Ожесточиться ему было проще, нежели другому человеку, ибо по роду своей милицейской работы он должен был часто бывать жестким.
Однако когда пришло время и наступила возможность списать свои ошибки и начать жить иначе, Василий Капитонович уже окостенел, ошибки эти стали дороги ему, он не хотел отказываться от них и с презрительным изумлением наблюдал тех работников, которые с легкостью, даже с какой-то залихватской покаянной гордостью зачеркивали все, чем жили и за что получали зарплату прежде.
У этих работников, думал Василий Капитонович, получалось так, что они и тогда были правы, а теперь тоже правы. Выходит, всегда их верх, с горечью думал он.
Не было никакой логики в том, что он думал, и в спорах с сыном он терпел поражение. Анатолий беседовал с ним снисходительно и вяло, как это часто принято у молодых людей, когда отжившие свой век старики донимают их пустыми разговорами.
Сила была на стороне Анатолия. И не только потому, что отец был гораздо невежественней его, а просто время для Анатолия сложилось иначе, удачней: его еще ничем нельзя было попрекнуть, не лежало на нем никакой вины, и он пользовался этим вовсю, видя в этом свою личную заслугу.
— Ты бы, батя, помалкивал, — ласково говорил он. — Наломали вы дров порядочно.
— Никому не секрет! — горячился Василий Капитонович. — Наломали. А к вашему сведению, порядка больше было.
— Да какой же это порядок, батя, когда ты сам рассказывал, что в деревнях от голода пухли? Тогда ты молчал?..
— А я вам дословно повторяю — работали честней! Партийное слово даю — честней!.. Воровали меньше. Боялись. Мелких жуликов было погуще, а таких карасей, каких сейчас ОБХСС хватает, мы сроду не ловили.
— Не до того было. Вам всюду враги народа мерещились.
— Я лично их не касался, — свирепел Василий Капитонович: ему осточертели эти попреки. — Я ворье сажал… А пусть мне сопляки пояснят, зачем я нынче с председателем райпотребсоюза Блиновым должен здороваться за ручку? Почему мы с ним вместе на активах сидим? Он, сволочь, народное добро расхищает, на нем пробы негде ставить!.. Могу я его арестовать?
