— Надрез! Следующий! Надрез!
Альв переходил от одного стола к другому, и за ним тенью следовал нескладный и длинный ящер, в руках которого таинственно поблескивали хирургические инструменты. Двенадцать раз прозвучал приказ, и двенадцать обритых наголо лбов украсились темными полосами.
— Астан, контейнеры! — и он в полузабытьи потянул указанный заранее рычаг, запуская движущуюся ленту. Пар повалил сильнее, и появились контейнеры — маленькие, стальные, со стеклянной крышкой. Каждый можно было бы назвать произведением искусства, не будь они столь откровенно чужды всему живому. Тончайшие трубки из гибкого металла переплетались под днищем идеальной вязью, недоступной ни одной белошвейке, свиваясь в петли там, где проходили тонкие, пробивающие поверхность насквозь, полые иглы, образовывавшие загадочный узор. В завершение конвейер вынес два длинных ящика с деталями, благодаря которым Мухам предстояло выполнить свое новое предназначение.
— Первый!
Чешуйчатая лапа ухватилась за крышку первого черепа и с треском отделила ее от головы, обнажая влажную трепещущую массу.
— Гист… А, проклятье… Астан… Впрочем, ты еще не готов. Ладно, мне не мешать! Сиах, умоляю, — в голосе седовласого альва слышались неподдельные переживания, — продолжай, но не урони ни одного, ты мне слишком дорог!
И он шел за ящером, аккуратно извлекая темные комки из голов, помещал их в контейнеры, что-то прилаживал, что-то подкручивал… Что-то щелкало, что-то хлюпало…
После альв вооружился пипеткой, а Сиах набросал в топку угля и запустил станок. Полетели искры.
— Двенадцать! — кричал отец, и лицо его наливалось кровью, — точи двенадцать ячеек, тупое пресмыкающееся! Ты считать умеешь?! Вот и точи! И смажь шарниры! Да где же этот проклятый Гист? — Но ни на мгновение он не останавливался, ведь началась завершающая стадия этой чудовищной хирургической операции.
…Когда все закончилось, перед ним были новые Мухи. И эти творения рук гениального одушевленного имели куда большее право так называться, чем искореженные тела, аккуратным рядком разложенные на измазанном чем-то густым и красным столе.
Тончайшие жестяные крылья с бритвенно-острыми краями крепились к блестящим конусообразным корпусам мельчайшими шарнирами, позволявшими легко менять угол взмаха и поворота. Изящные жвала, способные легко прокусить лист металла, бесцельно — пока! — вращались в пазах, окруженные с двух сторон полукруглыми щелями ртов, которые каждые несколько мгновений испускали тончайший, едва слышимый визг. Покрытые особой металлической сеткой шары служили новым Мухам глазами и ушами одновременно. Отец что-то говорил о недавно обнаруженных свойствах звука, и эти шары, насколько понял Астан, ощущали все искажения воздуха и передавали их внутрь корпуса, туда, где под округлым куполом из твердого стекла находилось средоточие души и чувств его бывших друзей. Каждый из этих морщинистых серых комочков, объяснил альв, мог заставить двигаться целое тело одушевленного, а уж тела Мух, оснащенные лишь самым необходимым, были для комочков идеальным средством передвижения.
Что и говорить, Мухи действительно были превосходны. Астан мысленно сравнил их новое бытие с прошлым, и пришел к выводу, что сырье ничего не потеряло. Он повернулся к отцу, который, взяв в подручные Сиаха, обтирал губкой лежавшие на верстаке тела. Заметив его взгляд, альв благодушно улыбнулся.
— Заставить безмозглое тело служить очень легко. Подтолкни его в правильном направлении — и оно с удовольствием примется выполнять твой приказ, ведь ты избавляешь его от необходимости пытаться думать и выбирать самостоятельно. Теперь ты делаешь это за него, и сырье тебе только благодарно. Куда сложнее заставить работать деятельный мозг сырья, которое считает себя чем-то большим! Нужно выжидать, искать нужные рычаги, — а это, доложу тебе, кропотливая работа! — чтобы потом, разом за них ухватившись, направить мысли мозга в нужном тебе направлении. Но уж если тебе удастся это, результат будет поразительным — мозг станет делать то, что хочешь от него ты, при этом полностью убежденный, что действует самостоятельно. Но работа здесь нужна куда более тонкая, этого не отнять. Вот почему тела мы оставили напоследок.
И опустевшие головы покрылись металлом, ощетинились иглами и вмятинами, сталь засверкала в глазницах и укрепила кости. В грудных клетках забились мертвые сердца, погнали в миниатюрные котлы лучшее топливо, а ребра обвила и потянулась по телу хитрая паутина трубок и шлангов. У Мух появились надежные носители.
Глава 27, в которой мы видим свет во тьме
— Так, кажется, я начинаю понимать, — добытым неизвестно откуда крохотным совочком карлик сосредоточенно скреб груду горелого мусора, превращенного настойчивым дождем в почти однородную массу. — Видишь, — он неопределенно кивнул на какие-то ему одному видные следы, — ударная волна пошла снизу. — Пропитанный несмываемой грязью толстый палец дернулся туда, где среди груды мокрых черных досок зиял крайне унылый провал. — Думаю, бочки там загорелись, и тогда уже полыхнуло все. Крепкое вино пьют шишки, хоть в том молодцы. Крепят, небось… Детектив, угости-ка сигареткой.
За все недолгое время нашего знакомства, я ни разу не видел мастера Райнхольма курящим. Но вопросов задавать не стал и протянул карлику пачку. Алхимик выбрал трех наиболее сухих «лейтенантов» и принялся самым непочтительным образом вытряхивать из них табак. Я скривился, памятуя о недавно подпрыгнувших ценах на курево, но промолчал — его деловитая суета выглядела достаточно убедительно.
Вернулась Лемора. Тихо прошмыгнула в дверь, утвердительно кивнула на вопросительный взгляд алхимика и скромно притулилась у стены.
Освободив сигареты от смысла, Карл, аккуратно держа бумажный цилиндрик двумя пальцами, ссыпал в него пепел со скребка. Скрутил кончик так, что дорогая сигарета мигом превратилась в дешевую, набитую чем-то подозрительным самокрутку, алхимик чиркнул по фильтру угольком и направился дальше. Повторив процедуру у самого входа в подвал — на сей раз фильтр украсился двумя отметинами, — он наклонился перед дырой.
— Есть, чем посветить?
Я протянул зажигалку.
— Да перестань, детектив. Я это — он поболтал в воздухе «самокрутками», — не для потребления делал, а для долгого и всестороннего анализа. Ну, посветить есть чем?
Фонарей у нас, конечно же, не было.
— Я могу… — Лемора, исподлобья, равно перемешав во взгляде нерешительность и дерзость, уставилась на меня. — Если надо — спускайте меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
