— А я Таирия. Это Панька и Истарг, — подбодренная заступничеством своей спасительницы представилась пострадавшая.
— Литаурэль. А лучше, Лита.
— Тогда Ири.
— Рада знакомству, Ири.
Лита посмотрела на Лутарга, надеясь, что он ощутит и поймет ее просительный взгляд, даже не видя его. Почему-то ей не хотелось обижать эту девушку, казавшуюся такой открытой и наивной.
Сарин в это время отвечавший на вопросы Истарга о Трисшунских горах, взглянул на сидящую на кровати девушку. Она была растеряна и не понимала причин прохладного отношения со стороны Лутарга. Старец решил поддержать ее, не видя необходимости обижать без причины.
— Таирия, красивое имя, — сказал Сарин. — Вас назвали в честь дочери правящего вейнгара?
— Д-да… в честь нее, — запнувшись, ответила побледневшая девушка, и в старике шевельнулось узнавание.
Тонкие, женственные черты Таирии, казались ему все более знакомыми, складываясь из мельчащих деталей, осевших и сохраненных в памяти. Темно-каштановые вьющиеся волосы Кэмарна, что так часто выбивались из хвоста и раздражали друга, грозившегося пойти наперекор традициям и укоротить их. Непослушная, волнистая копна, доставшаяся в наследство сыну правителя. Плавленая карамель глаз матери Матерна, когда-то будоражившая двор и собиравшая огромные букеты алых роз, столь любимых Лаитэрой. Высокие скулы и пухлая нижняя губа светловолосой красавицы Расы, так похожей на прабабку Кэмарна, с каждым мгновением все четче обозначающиеся в облике девушки, становились роднее и ближе, возвращая старика в дни юности и служения. Все в этой хрупкой девчушке было старику знакомо — знакомо до боли и любимо, как часть его самого.
Сарин по очереди осмотрел новых знакомых. На лице парня и обеих девушек отражался одинаковый испуг, однозначно заявляющий, что они что-то скрывают, и подспудно старец знал, что именно.
Его взгляд вновь остановился на темноволосой девушке, все еще сидящей на кровати. Она искала помощи у молодого человека, с которым он разговаривал до этого, всем видом моля что-нибудь предпринять, но Сарин сумел опередить его вмешательство, спросив:
— Как поживает ваша тетушка — Лураса?
От этого вопроса глаза девушки округлились еще больше, а лицо стало белее праздничных одежд вейнгара. Панька, бочком приближающаяся к хозяйке, выглядела немногим лучше, а Истарг походил на обитателя подземелий Аргерда целую вечность не видящего небесных светил.
— Госпожа, — с благоговением выдохнул Сарин, преклоняя колени перед дочерью Матерна. — Я был другом вашего дедушки — Кэмарна.
Четверо из находящихся в комнате людей судорожно выдохнули, но лишь в одном из вздохов сквозило нечто большее, чем страх.
— Она моя…
— Сестра по матери, — закончил за Лутарга Сарин. — Дочь Матерна.
* * *
Вейнгар нервно выстукивал пальцами дробь на гладкой поверхности стола. Чувство тревоги, поселившееся в груди, не давало покоя. Матерн сам не мог понять, что именно волнует его. Из-за чего сердце сжимается, пропуская удар, а руки сводит болезненной судорогой, словно нечто жуткое подстерегает за поворотом.
Два дня осталось до назначенной встречи — весомой и необходимой тэланцам. Ему нужно было собраться, чтобы предстать перед посольством рианитов во всем величии правителя Тэлы. Взять себя в руки и показать достойным звания, возложенного на плечи, но Матерн не ощущал готовности быть лицом тэланцев.
— Все из-за него! — рыкнул вейнгар, саданув кулаком по столешнице.
Он чуял проклятье, лежащее на нем, сгибался под его тяжестью, не имея сил сбросить груз ответственности, с каждым днем все больше погрязая в мутные воды раскаяния. Матерн гнулся под чувством вины, сочувствующим взглядом сестры довлеющим над ним. Ее словами, обращенными к кормилице — "он раскается".
Они прожигали дыру в его груди, ежесекундно увеличивая зияющую рану. Острием ядовитого клинка свербели внутри, лишая уверенности в собственных силах и правоте.
— Это должен быть я. Только я, — напомнил себе мужчина, но облегчение ускользало, просачиваясь сквозь растопыренные пальцы неуверенности. — Это мое место! — вскричал вейнгар, обманывая тени, рожденные языками пламени. — Я правитель по праву!
— Господин?
Свеча на столе погасла, с шипением выпустив извивающуюся струю черного дыма. Матерн с раздражением выдохнул:
— Что, Арунг?
Час был довольно поздний, и вейнгар не ожидал, что его потревожат.
— Гвардеец из сопровождения прибыл, — пролепетал слуга, испуганный гневным тоном правителя.
— Какого сопровождения?
— Кортежа вашей дочери в Эргастению, — выдохнул Арунг, мечтая провалиться в царство Аргерда, лишь бы не встречаться с недовольством вейнгара.
— Пускай, — рявкнул Матерн, которого накрыло волной нехорошего предчувствия.
— Слушаюсь, господин.
Слуга распахнул дверь, пропуская в личный кабинет вейнгара взмыленного от долгой скачки охранника. Поклонившись в пояс, мужчина, чеканя шаг, подошел к столу и протянул Матерну письмо. Печать советника блеснула в свете каминного пламени.
— Свободны, — приказал вейнгар, вырывая послание.
Прежде, чем закрылась дверь, восковой кружок разлетелся на части, а веревочный жгут, опоясывающий письмо, свалился к ногам тэланского правителя. Он погрузился в чтение.
— Не может быть! Она не могла… — выдохнул Матерн, когда последний, витиеватый завиток, украшающий подпись советника, оборвал неожиданно-неприятную весть. В глазах вейнгара вспыхнул стальной блеск ярости.
Таирия пропала! Сбежала, пренебрегши волею отца! Проигнорировала его указания! Это недопустимо. Невозможно! Но подтверждение лежало перед мужчиной, выведенное красивым почерком советника.
Матерна затянуло в пучину бешенства, моментально поглотившего единичные капли раскаяния.
— Это все она! — вскричал вейнгар, сметая со стола переписку, перья, чернильницу — все, что подернулось под руку.
Сорвавшись с места, он бросился к той, кого винил во всех своих бедах. Имя сестры пылало на языке. Оно горело в нем, кривя очертания губ, но так и не сорвалось с них, словно не могло быть озвучено.
— Ты! Все ты! Одна ты! — прошипел Матерн, без стука ворвавшись в покои Лурасы.
Она готовилась ко сну и встретила брата тонкой, полупрозрачной сорочкой и серебром распущенных волос.
— Будь добр, выйди. Я оденусь, — лишенным эмоций голосом велела она, отворачиваясь, будто не слышала обвинений, брошенных им в лицо.
И только пылающий взгляд старой кормилицы окатил его волной презрения. Жгучей волной, каковой бывает лишь искреннее, неприкрытое осуждение близкого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
