Пьер не обращал на них особенного внимания: он, обойдя площадь, но не найдя тех, кого искал, вошел в ворота. За воротами у забора сидела женщина, евшая хлеб. Подле нее[1876] хлопотал старик духовного звания — дьякон, как сообразил Пьер, устраивая из тесин род шалаша под забором. Он обратился к нему с вопросом, описывая родителей девочки и спрашивая, не видали ли они их.
— О, господи! Девочка-то ихняя?
— Да.
— Нет, не видали, тут народ весь разбежался, как эти войска набежали, — сказала она, указывая на площадь. — У нас всё отняли.
— О, господи! — прибавил дьякон. — Куды денешься, что будем делать.
— Вон что делают, — сказала женщина, обращая внимание Пьера на крики, послышавшиеся за решоткой. Пьер посмотрел по направлению криков. Два француза,[1877] оба с мешками через плечи, — один в синей шинели, подпоясанный веревкой,[1878] другой — в каком-то капоте и больших рваных ботфортах,[1879] хозяйничали в добре армянского (сейчас по лицам видно было) семейства. Армяне кричали и ругались, не отдавая вещи. Семейство армян состояло из старого, лет 80, красивого старика в крытом тулупе, двух мальчиков, старухи и весьма красивой женщины и русской бабы, вероятно, их кухарки. Армяне кричали на французов по-русски, между собой кричали по-армянски. Французские солдаты, посмеиваясь, с раздражающим и упорным спокойствием делали свое дело. Один из них, в капоте, вытащил мешок между сундуков и, вырвав его из рук старухи, рассматривал его содержание. Другой открывал сундук и выбирал платье. Первый что-то сказал на непонятном Пьеру языке (вероятно, это были немцы, говорившие на своем народном наречии), и оба потащили мешок. Обе женщины, старуха и молодая, бесновались. Хотя старуха рвалась за мешок и бегала вокруг французов, молодая[1880] кричала, но не вставала с места. Несколько французов подошло еще на крики, и два первые, выхватив мешок, ушли. Другие три подошли к армянам[1881] и остановились, как будто в задумчивости или в нерешительности, что бы им с ними сделать. Но сделать им необходимо было что-нибудь, они, как собаки, приставали на лай других собак. Один из них, быстро окинув взглядом пожитки и[1882] членов семейства, подошел к старику и, показав на новые сапоги, сказал:
— Voyons bottes,[1883] bottes, mon vieux.[1884]
Старик своими строгими черными глазами неподвижно смотрел на него.
— Bottes, bottes, — говорил француз, дотрогиваясь рукой до сапог и показывая на свои большие ноги. Старик вздохнул и стал разуваться. Его старое, ссохшееся тело не могло согнуться, он не[1885] мог стянуть сапоги. Тогда француз нагнулся и стянул сапоги.
— Voilà,[1886] — сказал он, сняв последний сапог, причем дернул за ногу так, что старик, сидевший на бревне, пошатнулся.
— Voilà, — сказал француз, ударив сапог о сапог. — Merci, mon vieux,[1887] — и взглянул на старика.
Старик сидел всё в том же положении, но губы его искривились от рыданий, и слезы стояли в глазах. Мальчик, внук старика, тоже заплакал. Француз вдруг нахмурился и швырнул сапоги назад к ногам старика и быстро отошел к своему товарищу, который возился с молодой, отчаянно визжавшей армянкой. Товарищ его догадался, что армянка кричала и не вставала с места потому, что должна была прятать что-нибудь под собой. Он взял ее за руки и хотел приподнять. Она отбивалась. Тогда он перехватил рукой за шейный снурок и вытащил крестик. Он рванул за крестик, и оттого-то так отчаянно завизжала армянка. Под ней были хлебы и ветчина, и ее подхватили французы, и золотой крестик он тоже хотел взять. Армянка, рыдая, поспешно зубами развязывала узелок. Пьер смотрел на всё это из-за забора. Когда солдат рванул за шнурок и армянка жалостно завизжала, Пьер, стиснув зубы и выкатив глаза, вышел в ворота к французу.
— Laissez cette femme![1888] — сказал он.
— Voyons, pas des betises,[1889] — сказал француз, рукой отталкивая Пьера.
— Misérable, laissez cette femme![1890] — закричал Пьер и,[1891] схватив француза за плечи, отбросил его. Француз,[1892] видимо, испугался в первую минуту, но вслед за тем несколько человек набросилось на Пьера.
— Arrière![1893] — кричал Пьер, поспешно доставая пистолет, — je vous casse le crâne.[1894]
Неизвестно, что бы было с Пьером, но пока он доставал заряженный пистолет, француз набежал на него и схватил его за руку. Пьер вырвался и схватил за горло француза.
— A moi, Hubert![1895] — кричал француз, но никто из товарищей не шел к нему на помощь. В то время, как началась свалка француза с Пьером, на площади показался конный разъезд французских улан, состоящий из офицера и 20 солдат. Все бывшие мародеры разбежались, и уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и взяли обоих. Офицер обратился сначала с вопросом к солдату, кто он и что тут было. Солдат оказался принадлежащим к 10-ому полку, находившемуся не в Москве. Он начал рассказывать историю, почему он пошел сюда, но офицер перебил его и сказал:
— C’est bon, vous direz tout ça au conseil de guerre qui vous jugera.
— A vous! Donnez votre arme. Parlez-vous français?[1896]— обратился он к Пьеру. Пьер находился в взволнованно-восторженном состоянии, сознание которого доставляло ему самому большое удовольствие. Он бросил свой пистолет и, отвернувшись, хотел уйти.[1897] Улан стал ему поперек дороги и вынул саблю.
— Parlez-vous français? —повторил ему вопрос. Он не отвечал.
— Ведите его, мы спросим переводчика, — сказал офицер.
— Ça m’a l’air d’un des incendiaires,[1898] — прибавил он.
— Il parle français, capitaine,[1899] — сказал мародер.
— Так что же вы не отвечаете? Кто вы и зачем вам пистолет? — спросил опять офицер.
— Кто я? Я вам не скажу этого и не скажу, зачем у меня пистолет, —вдруг заговорил Пьер с отчаянными жестами, — я жалею только, что я не раскроил голову этому мерзавцу. Теперь ведите меня, куда хотите.
— Ah, ah, — проговорил офицер, нахмурившись, — marchons.[1900]
Объезд тронулся, но в это время дьяконица, всё время смотревшая на всё происходившее, с девочкой, которую прикинул ей Пьер, на руках, выбежала к нему.
— Что ж, голубчик, взяли тебя, а девочку-то куда ж? — говорила она.
— Qu’est ce qu’elle veut, cette femme?[1901] — спросил офицер. Пьер был, как пьяный, восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки. Он воображал себя героем.
— Ce qu’elle dit? —проговорил он. — Elle m’apporte ma fille que je viens de sauver de flammes, — проговорил он. — Adieu![1902] — И он решительным торжественным шагом пошел между французами.
[Далее от слов: Разъезд французов был кончая: учреждена гауптвахта почти совпадает с печатным текстом. Т. III, ч. 3, гл. XXXIV.]
II. ВАРИАНТЫ ИЗ НАБОРНЫХ РУКОПИСЕЙ
* № 222 (T. III, ч. 1, гл. XX).
Наташа все время чтения сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Pierr’а.[1903]
— Очень, очень хорошо, — сказал граф задумчиво,[1904] когда кончилось чтение.[1905] — А вы что думаете, граф? — обратился он к Безухову.
— Я думаю, что наступили страшные и странные времена,[1906] что предстоит нам — страшное и великое.
* № 223 (T. III, ч. 1, гл. XX).
<— Жалко, что я — не Петя, а то меня вы посылаете, — сказал Pierre.
— Вас — разумеется. Да вы и пойдете.
— Ни за что, — отвечал Pierre и, увидав[1907] удивленно недоверчивое[1908] лицо Наташи, продолжал:
— Удивляюсь, за что вы обо мне такого хорошего мнения, — сказал он. — По-вашему, я могу всё хорошее сделать и всё знаю...
— Да, да, всё,[1909] — сказала Наташа.
Пьеру было это слишком приятно, он поспешил переменить разговор.
— Желал бы я видеть Наполеона в Москве, — сказал он, улыбаясь и покачивая головой.
— Наполеон в Москве! — вскрикнула почти Наташа, — у меня вся кровь поворачивается при мысли, чтобы француз Наполеон мог командовать папенькой или вами, или братом.
— Да, странно.
— Право, я сама не знаю отчего, но я[1910] целый[1911] день и нынче думаю, что с нами будет[1912] что-то страшное, что это — наказанье и что мы должны все, все смириться и позабыть наши страсти и бороться до последних сил...
Она остановилась, опять покраснев.
Пьер внимательно посмотрел на нее и стал мелом писать на столе буквы в азбучном порядке и под ними по порядку цыфры.
— А это вы знаете? —спросил он, написав ряд цыфр, под ними буквы и потом написав слова l’Empereur Napoleon.>
