— Тишка, не спится, — говорил[1973] он измученным, усталым и добрым[1974] голосом.[1975]
Тихон молчал.
— Так-то я не спал раз в Крыму... Там теплые ночи... Всё думалось... Императрица присылала за мной...[1976]
Он что-то говорил об императрице. Тихон молчал. Потом он стал говорить о постройках.
— Да, уж так не построят теперь, — говорил он. — Ведь я начал строить, как приехал сюда. Тут ничего не было. Ты не помнишь, как сгорел флигель батюшкин? Нет, где тебе. Так не построят нынче.[1977] Тихон, я отсюда обведу галлерею, и там будут Николаши покои и спальни, где невестка живет. Что, она уехала?[1978] Невестка уехала? А?
— Уехали-с, — отвечал[1979] кроткий голос Тихона.[1980] — Извольте ложиться.
Постель затрещала под ним, он ложился и громко и тяжело кашлянул и замолк.
— Бог мой! Бог мой! — прокричал он вдруг, и[1981] потом опять затрещала кровать и зашлепали туфли и он подвинулся к двери, у которой стояла княжна Марья.
Княжна Марья и теперь, казалось, слышала это шлепанье туфлями, и, кроме того чувства, которое она и тогда испытывала, она теперь ужасалась тому, что он, мертвец, сейчас войдет к ней. Войдет с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице.
С той минуты, как она, найдя его мертвым, прикоснулась к нему и с ужасом убедилась, что это не только не был он, но что-то таинственное и отталкивающее, к воспоминанию о нем присоединялся ужас. Она больше боялась его теперь, чем жалела, особенно в том самом доме, в котором он умер и лежал мертвый. Ей казалось, что он теперь там, за стеною, и она ужасалась при одной мысли о том, чтобы войти туда, и страшно хотелось этого.
Кто-то стукнул входной дверью, и послышались шаги в передней. Княжна Марья бросилась в дверь и испуганно закричала: «Дуняша!»
Дуняша, протирая глаза, пришла к ней.
— Ах, Дуняша, побудь со мною. Мне так страшно! — говорила княжна, дрожа всем телом.
Шаги, которые слышались в передней, были шаги Алпатыча.
Он вернулся из своей поездки к исправнику и пришел во 2-м часу ночи доложить княжне о настоятельной необходимости завтрашнего отъезда и о том, что воинский начальник, у которого он был, обещал ему к завтрашнему утру прислать конвой для того, чтобы проводить[1982] ее.
(Новая глава)Алпатыч рассчитывал на прибытие конвоя солдат, которых ему обещал исправник, не только для того, чтобы проводить княжну Марью, но и для того, чтобы с помощью войска вытребовать нужные для подъема обоза подводы.
Подводы не были представлены утром, Дрон не являлся в контору, и Алпатыч узнал через своих шпионов, что, вследствие вчерашнего разговора княжны Марьи с мужиками, не только не было никакой надежды без военной силы получить подводы, но самый выезд из деревни представлял затруднения.
Обещанный конвой инвалидной команды не приехал, как его ожидал Алпатыч, рано утром. Пробило 7, 8 и 9 часов — солдат не было. Княжна Марья велела закладывать, и только что вывели лошадей из конюшни, как толпа мужиков вышла из деревни и, приблизившись к господскому дому, остановилась на выгоне у амбара.
Яков Алпатыч, расстроенный и бледный, в дорожном одеянии — панталоны в сапоги — вошел к княжне Марье и с осторожностью доложил, что так как по дороге могут встретиться неприятели, то не угодно ли княжне лучше подождать прихода конвоя и написать записку к русскому воинскому начальнику в Янково за 15 верст затем, чтобы прибыл конвой.
— Зная звание вашего сиятельства, не могут отказать.
— Ах нет, зачем? — сказала княжна Марья, стоя у окна и глядя на мужиков. — Вели закладывать, и поскорее, поскорее поедем отсюда... — с жаром и поспешностью говорила она. — Вели подавать и поедем.
Яков Алпатыч, держа руку за пазухой, мрачно стоял перед княжной Марьей, желая и не решаясь сказать ей всю правду.
— Для чего они тут стоят? — сказала княжна Марья, указывая на толпу.
Алпатыч прокашлялся.
— Не могу знать, ваше сиятельство. Вероятно, проститься желают, — сказал он. — Впрочем, осмелюсь доложить, по их необразованию...
— Ты бы сказал им, чтобы они шли, — сказала княжна Марья.
Яков Алпатыч покачал головой в то время, как не могла его видеть княжна Марья.
— Слушаю-с, — сказал он.
— И тогда вели подавать.
Алпатыч, не отвечая более, вышел, и княжна Марья видела, как он подошел к мужикам и что-то стал говорить с ними. Поднялся крик, маханье руками, и Алпатыч отошел от них, но не вернулся к княжне.
Дуняша вбежала к княжне и задыхающимся голосом передала ей, что в народе бунт, что мужики собрались с тем, чтобы не выпускать ее из деревни, что они грозятся, что отпрягут лошадей.
— Они говорят... они, что ничего худого не сделают и повиноваться будут, и на барщину ходить, только бы вы не уезжали. Уж лучше не ездить, княжна матушка! что с нами будет, — говорила плачущая Дуняша.
— Позови Алпатыча, — сказала княжна Марья. Алпатыча не было, он куда-то [у]шел.
В задних комнатах слышны были беготня и шептанье. Кучера и мужики, приведшие было к крыльцу лошадей, увели их назад. К мужикам подъехала телега с бочонком. Толпа окружила телегу, и слышался громкий говор и веселые крики.
Княжна Марья сидела в дорожном платье у окна, глядя на них.
«Вот оно и наказанье!» думала она. — Но я не покорюсь так вдруг, — сказала она, вставая. — Я пойду к ним, я велю закладывать и поеду. Пускай они останавливают меня! Дуняша, няня, чего вы боитесь? Отчего вы спрятались? Велите укладывать, а я пойду к ним.
— Матушка, Христос с тобой! Они — пьяны, голубушка! пропали мы, — уговаривали, и плакали, и стонали Дуняша и няня.
Михаил Иванович с растерянным лицом и Тихон вошли в комнату. Несколько голосов говорили вместе. Особенные женские голоса и особенно голос прачки Натальи наполнял комнату. Княжна Марья чувствовала, что, глядя на эти растерянные лица, она сама теряется, но неизвестное ей самой в себе чувство оскорбленной гордости и злобы поддержали ее.
— Они! Французы... французы!.. Нет, не французы... Они!... — послышался говор сзади ее, и она увидала во весь дух скачущих трех верховых, которые у дома стали сдерживать расскакавшихся лошадей. В то же время Алпатыч подошел к княжне Марье.
— Всевышний перст, ваше сиятельство! — сказал он, торжественно поднимая руку и палец. — Офицеры русской армии!
[Далее от слов: Действительно, кавалеристы были Ростов, Ильин и только что вернувшийся из плена вестовой гусар Лаврушка кончая: Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне, заставляя его петь бессмысленную песнь, которую Лаврушка выдавал за французскую, то сами пели, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XIII.]
Ростов и не знал и не думал, что это — именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Княжна Марья, увидав стремительного, скачущего на взмыленной лошади, красивого с черными усами гусара (это был Ростов), сопутствуемого другим, была вполне уверена, как и все дворовые, что он скакал для того, чтобы спасти ее. В сущности же Ростов с Ильиным в последний раз выпустили наперегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, несмотря на свой чин и Георгиевский крест, как мальчик, был рад, что его игреневый донец перегнал дорого заплаченную лошадь Ильина.
— Ты вперед взял, — говорил раскрасневшийся Ильин.
— Да, вперед, и на лугу вперед, и тут, — улыбаясь, отвечал Ростов.
— А я на французской, ваше сиятельство, — сзади говорил Лаврушка, — перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они осадили лошадей, подъехали к бочке на выгоне и остановились, поглядывая на женщин (так, как смотрят на женщин военные в походе), толпившихся на крыльце около экипажа.
Некоторые мужики сняли шапки, смутившись появлением гусар. Некоторые, пьяные, не снимая шапок, продолжали разговоры и песни.
[Далее от слов: Два старые, длинные мужика с сморщенными лицами кончая: — Бог тебя послал, — говорили умиленные голоса в то время, как Ростов проходил через переднюю близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XIII.][1983]
Княжна Марья, как и всегда, произвела своим некрасивым лицом неприятное впечатление на Ростова, тем более, что она, стараясь скрыть свое волнение при появлении ожидаемого рыцаря, казалась холодною и гордою.
Но, когда она начала говорить своим нежным, приятным голосом, теперь обрывавшимся и дрожавшим от волнения, и когда она невольно[1984] взглянула своим глубоким и лучистым взглядом в лицо Ростову,[1985] всё его веселое и беззаботное расположение духа вдруг исчезло.
