Рядом с ней для меня, конечно, возникает прелестная Мария Сергеевна. Не тот масштаб, но та же требовательность к себе, глубина и, главное, чистота чувств, дают ей право стоять в ряду наших лучших поэтов.
И наконец, гигант Цветаева. Я не все у нее люблю, вероятно, не все понимаю, но ее личность меня просто потрясает. А ее судьба?
Какой букет русской поэзии! И какие все разные — как и должно быть у талантов.
Вот подумала о них — и стало легче на сердце. Не только тусклая мгла есть в нашей жизни.
Ваш капитан Додонов пристыдил меня: «Илиаду» не читала с университетских лет! Сегодня взяла ее в библиотеке. И еще мечтаю читать Коран — вот Вы цитируете суры, а я не читала никогда…
В. А
Без даты.
Прочла статью Ямпольского об Олеше (в «Дружбе народов», № 2, 1989 г.) и разволновалась. Я его хорошо знала. Сперва — издали, когда был шепот: «Это Олеша». Когда пышная красавица — Зинаида Райх — блистала в «Списке благодеяний», когда шли «Три толстяка» и «Зависть» в театре Вахтангова, короче — он был знаменит по-настоящему.
И потом, в Переделкино, когда он бывал у нас очень часто. Муж любил его (он вообще был доброжелателен), и хотя Олеша бывал труден, и за него было больно, — он всегда оставался человеком. Он был своего рода Франсуа Вийон русской литературы. Я не поклонница метафор как украшений, но тот цветной калейдоскоп, в котором он видел мир, конечно, удивителен, совершенно своеобразен. Автор книги о нем Белинков охарактеризовал его как «интеллигента с перебитым хребтом». По-моему, это был типичный загубленный русский талант. Когда я переехала в Москву и еще не устроилась, то обедала частенько в «Национале». И всегда — Олеша там.
Ямпольский написал прекрасно. Пишу — вдруг Вы пропустили этот номер. Всего не схватишь. А вообще — темно в глазах.
В. А
20.10.89.
Расскажу об одной судьбе и таланте.
…Маргариту Барскую ко мне привел Адуев, как только я переехала в Москву. Она не была классической красавицей, но хороша была необыкновенно. Среднего роста, прекрасно сложена, копна черных натуральных кудрей — я всегда, глядя на нее, вспоминала «Мальчика с арбузом» Мурильо. Яркие глаза, чувственный красивый рот, ум, темперамент, необыкновенный, совершенно не женский юмор. Меня она покорила сразу, и дружны мы были до ее ранней и трагической смерти.
О начале ее жизни я знала не много: родилась в Баку, училась в каком-то театральном училище и вскоре стала сниматься в фильмах режиссера Чардынина. Знаете ли Вы это имя? До него, кажется, настоящих фильмов не было (мелодрамы с Верой Холодной я еще кинематографом не считаю).
Потом Маргарита переехала в Одессу, где была, кажется, первая настоящая киностудия. Снималась, попутно училась режиссуре. Марго купалась в неповторимости Одессы. Вот одна из баек, которые она рассказывала.
Чардынин снимал какую-то светскую картину, и Марго нужно было «шикарное» платье. Ей сказали, что есть только одна русская портниха, которая справится со сложной работой, но она по возрасту уже не работает, а шить «частно» боится. Марго стала допытываться — как ее найти. Ей сказали, чтоб шла на Екатерининскую, где стоят цветочницы, и спросила Катю. Она пошла. Катя отослала ее к киоску к дяде Косте. Дядя Костя ее долго расспрашивал, потом послал ее к кому-то. Цепочка была длинной, наконец усталая Маргарита пришла к какому-то ветхому домику на окраине. На стук ей открыла старая, согбенная еврейка. Расспросив подробно, кто ее прислал, она сказала с сильным еврейским акцентом: «Входите. Русская портниха — это я…»
Платье было превосходно.
Переехав в Москву, Маргарита сделала свою первую самостоятельную кинокартину — и как сценарист, и как режиссер. Картина называлась «Рваные башмаки». Она имела громадный успех. О картине написал Горький, восторженный отзыв прислала кинозвезда Аста Нильсен.
Вторая картина Барской называлась «Сын». Она была готова, когда наступил крах.
В то время Марго была любовницей блистательного журналиста Карла Радека. Его арестовали и… на этом ее успех окончился. Ее уволили со студии, готовую картину смыли, никуда не брали на работу. Она буквально голодала, но юмора не теряла. Жила она в квартире, из которой незадолго до того выехал Александров, на полу были следы аппарата, на котором Любовь Орлова тренировалась для знаменитого «Лунного вальса».
Вот в эту квартиру я и пришла однажды и увидела такую картину: сидит полуодетая Марго за пишущей машинкой, жует ломоть черного хлеба, посыпанного солью, а ее бывшая повариха диктует ей… рецепты 60 борщей! Все — всерьез.
(Потом эта повариха работала у нас, уйдя от Папанина, и когда мы спросили ее — почему она предпочла наш скромный дом, она сказала, что, во-первых, не могла видеть, как его обкрадывают, а, во-вторых, «им все равно, что кушать, а мне не интересно». Где теперь такие профессионалы?)
Маргарита жила продажей вещей. Я купила у нее изумительную эскимосскую шубку, которую Радек купил ей на пушном аукционе.
Адуев, который в тот период заведовал литературной частью «Крокодила», предложил Маргарите попробовать себя в прозе. Она написала рассказ, помню его тему — «Первый раз на катке». В редакции его читали и все катались со смеху, и на какое-то время дела ее поправились, ее стали печатать регулярно.
Новая страница ее жизни: она приехала отдыхать в Крым и там познакомилась с Макаренко. Несмотря на его суровый вид на фотографиях — он был мужчина, а пройти мимо нее безразлично было невозможно. Это было серьезное чувство с обеих сторон.
В ее доме я познакомилась с Антоном Семеновичем. Марго написала сценарий по книге «Флаги на башнях». Он понравился Макаренко, но не на студии, когда всплыла фамилия Марго. Последовал отказ. Макаренко сказал ей, что он либо заставит их принять ее сценарий, либо вообще заберет его со студии.
1 апреля 1939 года нам позвонила рыдающая Маргарита и сказала, что утром, по дороге в Голицыно в Дом творчества, в вагоне электрички умер Антон Семенович, успев назвать свою фамилию.
Началась последняя страница ее жизни. На похороны Макаренко я не пошла — Адуев был нездоров. Марго рассказывала, что со всей страны приехали его бывшие колонисты, все они имели профессию, хорошо работали и с большим волнением говорили об Антоне Семеновиче.
Когда после похорон все разъезжались по домам, то один из них остался. Некто Тубин, он хотел устроиться на работу в Москве. Маргарита оставила его в своем доме — ему некуда было идти. Мы с Адуевым были в ее доме после смерти Макаренко, и Тубин очень не понравился Коле.
Через некоторое время мы уехали в горы и в Теберде получили письмо от одного друга: «Вы, конечно, знаете о трагедии Барской…» Мы кинулись к телефону и узнали: погибла.
По приезде узнали подробности: Тубин жил в ее доме и переезжать не собирался. В последнем разговоре по телефону она сказала другу: «Не хочу рассказывать о помоях, которыми меня облил Тубин». А на другой день послала мать в аптеку, сама пошла в соседний подъезд, выдавила стекло на лестнице 6-го этажа и бросилась вниз.
Когда мать вернулась, она еще застала карету «скорой помощи». К несчастью, она не умерла сразу, а мучилась еще много часов. Друзья были потрясены и инстинктивно не пустили Тубина в крематорий. А он остался в квартире и через несколько дней подал в суд иск, требуя половину квартиры и мотивируя это тем, что был фактически мужем Маргариты.
В иске ему отказали. И дальше его след потерялся.
Через много лет Фрида Вигдорова, дружившая с одним из колонистов, рассказала, что ему Антон Семенович говорил, что за всю свою педагогическую жизнь только одного человека он не смог переломить и тот так и остался подлецом — это был Тубин.
Маргарита погибла летом 1940 года — сейчас ровно 50 лет.
Чтобы не кончать на мрачной ноте — еще один эпизод с Макаренко. Однажды я его встретила на улице, он читал письмо и смеялся. На мой вопрос он прочитал из письма: «По-прежнему останавливаюсь на седьмой…» И рассказал, что как-то ему доложили, что старшие воспитанники, его штаб и опора, потихоньку пьют. Он созвал очередное заседание штаба, а после обсуждения всех дел пригласил ребят в соседнюю комнату, где был накрыт стол с водкой и закусками. Так он угощал их три дня подряд, а после сказал каждому, сколько он может пить. И вот письмо: «По-прежнему останавливаюсь на седьмой…»
Вы не устали читать?
В. А
12.01.90.
Я всегда знала о себе, насколько я мала по сравнению с теми, кого читаю и перечитываю. Ахматову почитаю не меньше Вас. Она странно прошла через мою жизнь. Сперва — в юности — неизменные на моем столе «Четки» и «Белая стая». Потом дальше и глубже. Я так же стояла в страшных очередях, мой старший брат, очень талантливый профессор-юрист, был арестован в декабре 37-го года и не вернулся. Его жена и мама жили в Киеве, и очереди достались мне. Так что Ахматова мне дорога. Но когда в доме Ардова хозяин сказал старой полной даме «Познакомьтесь, это вдова Адуева», я не поняла, какая это Анна Андреевна! Ведь я помнила ее по Ленинграду 20-х годов!
