Но она и так уже на ногах. И готова броситься на него - как дикая разъяренная кошка. Разорвать ногтями атласную кожу, переливающуюся терракотой, такую красивую и плотную, особенно в контрасте с этой мертвенной бледностью, с залитыми спекшейся кровью волнистыми волосами, висящими теперь, словно пакля!
- Так это ты - тот, кто хочет уничтожить мир… ты и есть этот… герой-избавитель…
Ей кажется, что она кричит. На самом же деле ее горло еле справляется с тем, чтобы чуть слышно прохрипеть слова, рвущие связки.
- Это ты, именно ты испортил жизнь Антонио?! Ты - тот, кто планомерно превращал ее в ад? Для того чтобы он возненавидел все и сам захотел разделаться с этим миром?!
- Да.
- Ты сделал донором его мать и выпил из нее, постепенно, капля за каплей всю кровь - чтобы он видел, как она медленно угасает и мучается?
- Да.
- И ты убил его отца…
- Что мне оставалось делать? Он собирался уничтожить чертежи - я даже его зауважал, он был смелым или упертым, что одно и то же…
- И ты сделал наркоманкой его девушку.
- Нет. Это сделал Себастьян… Впрочем, не важно. Да, он сделал ее наркоманкой, и его - почти уже тоже.
- Ты монстр.
- Я говорил тебе об этом не раз!
- Ты врал… постоянно.
Это дежавю… Она ведь уже видела такое. На песке арены, там, где убивают быков. Она вонзила воображаемый клинок в лоб этого мальчика. Она убила его. И он, вот так же лежал на боку, не двигаясь, с лицом, закрытым волосами…
- Это говоришь ты?! Ты, которая просила обратить тебя?!! Почему ты не думала о нем, когда умоляла меня это сделать?
- Я думала, ты поможешь…
- Вчера, я освободил твоих друзей от долга.
- Вот спасибо, - прошипела она, злобно прищурившись, - а кого поставил вместо них на счетчик?!
- Юлия…
- Что тебе нужно?!
- Ты хотела узнать, как я стал таким - помнишь?
- Мне плевать… - Бросает она ему в лицо, непроизвольно радуясь грубой вульгарности, послышавшейся в ее словах. И снова падает на колени рядом с неподвижным телом Антонио.
- Оставь его!
В голосе Карлоса звучит приказ, не поддающийся обсуждению.
- Оставь… Он придет в себя достаточно скоро. Нам как раз хватит времени для того…
- Для чего?!
- Оставь его и слушай!!!
Это дикая ситуация. Ничего более дикого невозможно себе вообразить. Антонио лежит на полу без признаков жизни. А Юлия покорно садится на то самое кресло у камина, где так любит сидеть он, когда она кладет ему голову на колени. И зачем-то опять слушает голос, хотя должна была бы… Должна была бы - что?
Дон Карлос наливает себе вина. Пренебрежительно перешагнув через тело, валяющееся посреди комнаты, подходит к окну. Садится на подоконник и начинает говорить, обращая взгляд то на грозовое небо, то на Юлию, красным комком сжавшуюся на краю кресла.
- Моя семья была связана с этой историей изначально… Насмешка судьбы? Или рок - назови сама, как хочешь. Так вот, семья была довольно состоятельной и знатной. Мы жили в Реусе. Отец занимался торговлей и немного вкладывал в промышленность… Впрочем, это не так важно. Когда я родился, мать моя умерла, и так вышло, что меня выкормила эта женщина… Потому что тогда, она кормила Антонио, и все равно все боялись, что молоко пропадет без толку. Ведь он мог умереть в любой день - как умирали все их дети до этого…
Юлия вспомнила влажную духоту в парке Гуэль. Больное горло, три шестерки на желтой стене. И взгляд голубых глаз, устремленный в небо… и откровения, принятые ею за страшные сказки.
- …возможно, с ее молоком в меня с самых первых дней жизни вошла любовь к нему… и страх за него. И стремление быть с ним и помогать ему во всем… А может быть, то дьявольское, что появилось в этой женщине после ее поступка, передалось мне… скорее всего. Суть в том, что с самого детства мы были неразлучны. Вернее - я был неразлучен с ним…
Дон Карлос усмехнулся, глядя в небо с тоской и каким-то мучительным смятением. Будто именно это, а ничто другое было самым постыдным и страшным в его признаниях.
- … я был его тенью, его телохранителем, его братом, другом и рабом… Просто потому, что сам он принадлежал всегда лишь себе. Себе и… ему. До поры до времени, пока мы были детьми и не знали об этом, мы вместе росли, вместе мечтали, вместе учились. Я бредил архитектурой и живописью, сколько себя помню, но очень быстро стало ясно - таланта у меня нет. Я поссорился с отцом, практически ушел из семьи - лишь бы быть с Антонио. Тот был гением! Чем дальше, тем больше это становилось ясно, и мы вместе уехали в Барселону, чтобы учиться в архитектурной школе…
Он нахмурился, будто вспомнил о чем-то очень тяжелом. И Юлия, наблюдавшая за ним, невольно тоже сдвинула брови.
- Ему не везло с женщинами. И мы оба оставили женщин. Ему не давали денег на воплощение его первых замыслов, и я украл деньги у отца… Он не спал ночами, работая над очередным безумным проектом, и я не спал вместе с ним. Просто, чтобы быть там, где он. Делать то, что он, жить тем, чем жил он… И потом, когда перед смертью Антония призналась ему в своей страшной тайне, я был единственный, на чьи плечи он позволил себе свалить это знание! И я единственный не оттолкнул его, как сделали бы все другие! А принял этот груз, еще больше заботясь и жалея, и помогая. Он, конечно, захотел искупить перед Богом вину своей матери и весь ушел в работу над собором. Да, это была его искупительная жертва… вернее, должна была ею стать! Ха-ха-ха!! Он не спал, не ел, пил только воду и ходил в обносках, лишь бы успеть, лишь бы смочь… А потом выяснилось - и это рассказала уже его сестра-алкоголичка перед собственной смертью, оставляя ему на воспитание племянницу-сироту, что когда будет достроена «церковь бедняков» - о, это могла быть только задумка дьявола! - тогда наступит конец света, которого тогда все так ждали! Неплохая насмешка, правда?!
Дождь за оградой террасы торопливо стучит по листьям деревьев. А дрова в камине потрескивают так, словно в мире нет ничего, кроме таких вот рассказов. Юлия слушает, как всегда невольно завороженная этим голосом. И - словно она опять оказалась на скамье-змее в парке Гуэль, вызывающей видения, - перед глазами воочию встают сцены, никогда ею не виденные.
- Я был влюблен в искусство и в гений Гауди… Отцу было не до меня, матери я не знал. И Антонио, с его силой личности, с его талантом и харизмой стал для меня всем, чем могли и должны быть для ребенка его близкие… Поэтому, даже когда потом он забывал обо мне с новыми друзьями, поклонниками и меценатами, я прощал… Он шел в гору, а я радовался, как ребенок каждому его новому успеху и жалел о каждой неудаче. И все это время я хранил его тайну… вопреки всему. А потом…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
