Один из декабристов Н.И.Лорер, переведенный в 1837 году из Сибири рядовым Тенгинского пехотного полка, в 1840 году произведенный за отличие в боях в прапорщики, оказался заинтересованным и грустным зрителем веселья гвардейской молодежи. "Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры, - пишет он в воспоминаниях. - Вся молодежь дружно помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из площадок аллеи у огромного грота, великолепно украшенного природой и искусством. Свод грота убрали разноцветными шалями, соединив их в центре в красивый узел и прикрыв круглым зеркалом, стены обтянули персидскими коврами, повесили искусно импровизированные люстры из простых обручей и веревок, обвитых чрезвычайно красиво великолепными живыми цветами и вьющеюся зеленью; снаружи грота, на огромных деревьях аллей, прилегающих к площадке, на которой собирались танцевать, развесили, как говорят, более двух тысяч пятисот разноцветных фонарей...
Хор военной музыки поместили на площадке, над гротом, и во время антрактов между танцами звуки музыкальных знаменитостей нежили слух очарованных гостей, бальная музыка стояла в аллее. Красное сукно длинной лентой стлалось до палатки, назначенной служить уборною для дам. Она также убрана шалями и снабжена заботливыми учредителями всем необходимым для самой взыскательной и избалованной красавицы. Там было огромное зеркало в серебряной оправе, щетки, гребни, духи, помада, шпильки, булавки, ленты, тесемки и женщина для прислуги. Уголок этот был так мило отделан, что дамы бегали туда для того только, чтоб налюбоваться им.
Роскошный буфет не был также забыт.
Природа, как бы согласившись с общим желанием и настроением, выказала себя в самом благоприятном виде. В этот вечер небо было чистого темно-синего цвета и усеяно бесчисленными серебряными звездами. Ни один листок не шевелился на деревьях.
К восьми часам приглашенные по билетам собрались, и танцы быстро следовали один за другим. Неприглашенные, не переходя за черту импровизированной танцевальной залы, окружали густыми рядами кружащихся и веселящихся счастливцев".
Из этих последних то и дело обращали внимание то на хорошеньких женщин, то на красавцев, как Алексей Столыпин и князь Сергей Трубецкой. Из женщин была очень хороша дама Дмитревского, чьи карие глаза он воспел в стихах. Лермонтов после очередного тура вальса подошел к Лореру и спросил:
- Видите ли вы даму Дмитревского?.. Это его "карие глаза"... Не правда ли, как она хороша?
"Она была в белом платье какой-то изумительной белизны и свежести, - пишет Лорер. - Густые каштановые волосы ее были гладко причесаны, а из-за уха только спускались красивыми локонами на ее плечи; единственная нитка крупного жемчуга красиво расположилась на лебединой шее этой молодой женщины как бы для того, чтобы на ее природной красоте сосредоточить все внимание наблюдателя. Но главное, что поразило бы всякого, это были большие карие глаза, осененные длинными ресницами и темными, хорошо очерченными бровями. Красавица, как бы не зная, что глаза ее прелестны, иногда прищуривалась, а обращаясь к своему кавалеру, вслед за сим скромным движением обдавала его таким огнем, что в состоянии была бы увлечь и, вероятно, увлекала не одного своего поклонника".
Лермонтов был весел и танцевал больше, чем обыкновенно; он пригласил на бал Екатерину Григорьевну Быховец, которую молодежь называла не иначе, как "очаровательная смуглянка" или "очаровательная кузина Лермонтова".
- Кузина, могу ли я ухаживать за другими дамами? - спросил он, протанцевав первый вальс и удивив ее даже тем, что так хорошо танцует.
- Что за вопрос? - рассмеялась Екатерина Григорьевна.
- Во-первых, я пригласил вас; а во-вторых, и сердцем буду с вами, - он загляделся на Иду Мусину-Пушкину, одну из дочерей казачьего генерала Мусина-Пушкина.
- То есть с Варварой Александровной, хотите сказать?
- Да. Еще, в-третьих, у вас недостатка в кавалерах не будет. Тот же Мартынов дважды справлялся у меня, в самом ли деле вы моя кузина.
- Боже упаси, он же глуп! - рассмеялась Екатерина Григорьевна, которая успела заметить, как Лермонтов с приятелями потешаются над Мартыновым, и тетрадь с карикатурами он показывал ей.
- Как все рослые красавцы. Это им идет.
Тут подошел Глебов и пригласил на танец "очаровательную кузину Лермонтова"; затем ее пригласил князь Васильчиков, затем Сергей Трубецкой, затем Мартынов, словно они сговорились против Лермонтова, друзья его.
- Екатерина Григорьевна, я, знаете ли, припоминаю, что видел вас в Москве, - Мартынов произнес фразу, видимо, чтобы сказать что-нибудь.
- Выйдя в отставку, отчего же вы не возвращаетсь в Москву? - спросила она тоже, чтобы сказать что-нибудь.
- Что вам Лермонтов сказал по этому поводу? - вдруг насторожился Мартынов.
- Ничего. А что?
- У него манера все обращать в шутку. Я так привык к жужжанию пуль, что, боюсь, в Москве умереть от скуки.
- Вам "и скучно и грустно"?
- Можно так сказать.
- Это не я сказала, а Лермонтов. Так вы хотите остаться здесь?
- Не знаю еще. Может быть, отправлюсь в путешествие в Мекку, в Персию, куда-нибудь...
- Как Печорин Лермонтова?
- Нет; надеюсь, я не столь отвратительный тип, как Печорин. Благородство для меня не пустой звук.
- Знаете, я не нахожу Печорина столь ужасным, чтобы отзываться о нем с таким ожесточением, как вы.
- Мы ведь все время говорим о Лермонтове. У него страсть делать людей смешными и нелепыми, когда сам он первый смешон и нелеп. Я говорю это по-дружески, как он рисует на меня карикатуры и сочиняет эпиграммы.
- Он поэт...
- Кто из нас не пишет стихов?
- Вы тоже?
- И мое стихотворение о декабристах ходит в списках, как Лермонтова на смерть Пушкина.
- Как! И вы известный поэт?
- Нет, меня никто еще не знает. До сих пор меня занимала война. Моя будущность еще в тумане, который однако уже рассеивается.
- И что вы там видите? - спросила Екатерина Григорьевна и не удержалась от смеха.
В это время музыка умолкла, и Лермонтов подошел к кузине.
- Горца с длинным кинжалом, - произнес поэт по-французски. - Это загадка, которую он нам всем загадал.
Мартынов поморщился, поклонился даме и поспешно отошел.
- Увы! Я была с ним не очень любезна, а вы, Мишель, его вовсе обидели.
- Ну, я же сказал лишь то, что он изображает. На кого же ему обижаться? Впрочем, пусть он потребует у меня удовлетворения.
- О чем говорите, Мишель? Вы друзья или враги?
- Бог знает! - расхохотался Лермонтов. - Но куда интереснее, я вам скажу по секрету, на этом балу нас ожидает одно происшествие. Ведь недаром мы разукрасили грот Дианы, и теперь он имеет вид внутреннего убранства башни царицы Тамары.
- Из легенды?
- Здесь, на Востоке, вся наша жизнь близко соприкасается с небом и с древними преданиями.
- Будет представление? Когда?
- Всех приглашают к ужину. Пусть уходят. В гроте Дианы сойдутся сейчас сто юношей пылких и жен, нет, поменьше, конечно. Идемте.
Ужин был сервирован в аллее под деревьями. Военный оркестр над гротом играл концертную музыку, которая в самом гроте, в тишине, где собрались два десятка любовных пар, несла в себе отзвуки гор, словно из глубин веков. Лермонтов поначалу укрылся, и голос его звучал неведомо откуда:
В глубокой теснине Дарьяла,Где роется Терек во мгле,Старинная башня стояла,Чернея на черной скале.
В той башне высокой и теснойЦарица Тамара жила:Прекрасна, как ангел небесный,Как демон, коварна и зла.
Среди присутствующих каким-то образом выделилась одна, которая, как в живой картине, изображала царицу, и все невольно почувствовали себя участниками события, а поэт продолжал:
И там сквозь туман полуночиБлистал огонек золотой,Кидался он путнику в очи,Манил он на отдых ночной.
И слышался голос Тамары:Он весь был желанье и страсть,В нем были всесильные чары,Была непонятная власть.
Из публики, усевшейся ужинать, кое-кто прослышал о представлении в гроте Дианы, и появились зрители.
На голос невидимой периШел воин, купец и пастух;Пред ним отворялися двери,Встречал его мрачный евнух.
На мягкой пуховой постели,В парчу и жемчуг убрана,Ждала она гостя... ШипелиПред нею два кубка вина.
Сплетались горячие руки,Уста прилипали к устам,И странные, дикие звукиВсю ночь раздавалися там.
Как будто в ту башню пустуюСто юношей пылких и женСошлися на свадьбу ночную,На тризну больших похорон.
- Ах, это сон! Не может быть! - шептались зрители.
