Она пощупала пульс Бенны. Он скончался или был настолько близок к тому, что это уже не имело значения. Она встала и медленно вытащила кинжал из ножен. Потом вышла из чулана, припадая к земле, будучи уверенной, что в этой тихой комнате слышно биение ее сердца. На улице так внезапно и неожиданно раздался свист, что она тихо вскрикнула. В комнате послышались шаги, там кто-то был! В тусклом прямоугольнике двери промелькнул чей-то силуэт. Но он выходил из дома, а не входил в него. Рагги услышал свист гарнизонных солдат — полгорода слышало его — и поспешил прочь вместе со своими товарищами.
Она вернулась, склонилась над Бенной и пошарила под его мундиром и в набедренной повязке. Она ничего не нашла, кроме медленно остывающего бугристого тела. Через мгновенье она вышла на улицу. В квартале от нее был виден приближавшийся свет факелов. Несших факелы людей еще нельзя было различить. В шуме криков и свиста она побежала, надеясь избежать встречи с медлительными рагги или солдатами.
Позднее она узнала, что была вне опасности, потому что солдаты искали заключенного, сбежавшего из темницы. Его звали Бэднисс, но это совсем другая история.
4
Двухкомнатная квартира Маши находилась на третьем этаже саманного дома, который вместе с двумя другими занимал целый квартал. Она вошла в него со стороны высохшего колодца, но прежде стуком в толстую дубовую дверь разбудила старого Шмурта, привратника. С ворчанием по поводу позднего часа он отодвинул засов и впустил ее. За хлопоты и чтобы успокоить, она дала ему пэдпул, крошечную медную монетку. Он вручил Маше ее масляную лампу. Маша зажгла ее и по каменным ступеням поднялась на третий этаж.
Пришлось разбудить мать, чтобы попасть в квартиру. Щурясь и позевывая в свете масляной лампы в углу. Валлу задвинула засов. Маша вошла и сразу же погасила свою лампу. Масло стоит дорого, и много ночей она была вынуждена обходиться без освещения.
Валлу, высокая худощавая женщина лет пятидесяти с впалой грудью и глубокими морщинами поцеловала дочь в щеку. От нее пахло сном и козьим сыром, но Маша ценила поцелуй. В ее жизни было мало проявлений нежности. Тем не менее сама она была полна любви. Она напоминала сосуд, готовый разорваться от избытка чувств.
Лампа на шатком столе в углу освещала голые стены комнаты без ковров. В дальнем углу на груде драных, но чистых одеял спали две девочки. Рядом с ними стоял маленький ночной горшок из обожженной глины, раскрашенный черными и алыми кольцами дармекской гильдии.
В другом углу размещалось оборудование Маши для зубопротезирования: воск, формочки, маленькие резцы, пилки и дорогая проволока, дерево твердых пород, железо, кусочек слоновой кости. Она совсем недавно выплатила деньги, которые занимала, чтобы приобрести все это. В противоположном углу располагалась еще одна груда тряпья, ложе Валлу, а рядом еще один горшок. Тут же стояла древняя расшатанная прялка. Этой прялкой Валлу зарабатывала немного денег. Руки ее деформировались от артрита, один глаз был поражен катарактой, а второй по какой-то неизвестной причине терял зрение.
Вдоль каменной стены стояла медная угольная жаровня, над ней деревянная отдушина. Уголь хранился в мешке. В огромном ларе рядом хранилось зерно, немного сушеного мяса, тарелки и ножи. Тут же стояла ваза для воды из обожженной глины, около которой грудилась куча тряпья.
Валлу показала рукой на занавеску на двери в другую комнату.
— Он притащился домой рано. Наверное, не сумел вымолить выпивку у друзей. Но все равно пьян в стельку.
Изменившись в лице. Маша подошла к занавеске и отодвинула ее.
— Боже милостивый!
Вонь была та же, что ударяла ей в ноздри, когда она открывала двери таверны «Распутный Единорог». Смесь вина и пива, запахи застоявшегося и свежего пота, рвоты, мочи, жареных кровяных сосисок, наркотика клетеля и более дорогого кррф.
Эвроен лежал на спине с раскрытым ртом, раскинув руки так, словно его распяли. Когда-то он был высоким мускулистым юношей, широкоплечим, с тонкой талией и длинными ногами. Теперь же кругом был жир. Двойной подбородок, огромное брюшко с кругами свисающего в талии сала. Некогда ясные глаза стали красными с темными мешками под ними, а некогда сладостное дыхание извергало зловоние. Он уснул не переодевшись в ночную одежду. Кафтан был разорван, измазан в грязи, покрыт пятнами, в том числе и блевотиной. Он носил поношенные сандалии, которые, возможно, где-то стащил.
Маша уже давно перестала рыдать над ним. Она пнула его в бок. Он промычал и приоткрыл один глаз. И тут же снова закрыл, быстренько захрюкав опять, как свинья. Славу Богу, хоть спит. Сколько ночей провела она в слезах, когда он орал на нее благим матом, или отбиваясь от него, когда он заваливался домой и домогался ее? У нее не было желания подсчитывать.
Маша уже давно отделалась бы от него, если б могла. Но закон Империи гласил, что только муж имеет право развестись, если только жена не сумеет доказать, что супруг слишком болен, чтобы иметь детей, или что он импотент.
Она повернулась и пошла к умывальному тазу. Когда она проходила мимо матери, ее остановила рука. Глядя на нее наполовину здоровым глазом Валлу спросила:
— Дитя мое, что с тобой случилось?
— Сейчас расскажу, — ответила Маша, вымыла лицо, руки, под мышками. Позднее она сильно пожалела, что не солгала Валлу. Но откуда же она могла знать, что Эвроен вышел из ступора и слышит, о чем она говорит? Если бы только она не приходила в ярость и не распускала руки!.. Но сожаленья — пустая трата времени, хотя и нет на свете человека, который не предавался бы им.
Едва она закончила рассказывать матери, что произошло с Бенной, как услышала бормотание за спиной. Повернувшись, она увидела, что перед занавеской покачивается Эвроен с глупой улыбкой на разжиревшем лице, раньше таком любимом.
Пошатываясь, Эвроен направился к ней, вытянув руки, будто хотел схватить ее. Он говорил с хрипотцой, но достаточно внятно.
— А что ж ты не погналась за крысой? Если бы изловила, мы могли бы стать богатыми.
— Иди спать, — ответила Маша. — Это тебя не касается.
— Как это не касается? — прорычал Эвроен. — Что ты хочешь сказать? Я же твой муж! А ты… ты… Хочу драгоценность!
— Проклятый идиот, — выпалила Маша, удерживаясь от крика, чтобы не разбудить детей и соседей. — Нет у меня драгоценного камня, да и не могла я его получить, если он вообще был.
Эвроен приложил палец к носу и подмигнул левым глазом:
— Говоришь, если ваше был? Брось, Маша, дурачить меня. Камень у тебя и ты врешь м…маатери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
