— А почему?
— А вот слушайте. Обращаюсь к одному: «Дядя, не купите ли кружок хороший спасательный, совсем новенький». Осмотрел его внимательно, спокойно, этакий истовый хладнокровный бородач, и спрашивает, глядя на меня лучезарными глазами: «А для чего он мне?» — «Как для чего?» — «Да так. Ведь тонуть я не собираюсь». — «Ну, уж и тонуть, — смутился я. — А может, в хозяйстве пригодится?..» И сам чувствую, что говорю вздор… «Это круг-то этот? В хозяйстве? Да что ж я в него собаку заставлю прыгать или велисапед сделаю? Проходи, паренек!» До вечера я с этим кругом маялся, пока скучающему фараону на глаза не попался. «Это, говорит, что у тебя?» — «Круг, господин городовой». — «А чей?» — «Да мой!» — «Для чего же он тебе? Если взаправду топиться собираешься, так круг ни к чему, а если нет — так тем паче. А?! А промежду прочим, пожалуйте в участок. Там все это распутают».
— Ну?
— Распутали. На два месяца. Взмолился я, когда судья объявил об этой такой мере пресечения. «За что же, помилуйте?» — «За кражу чужой собственности, вот за что». — «Да какое же оно чужое, оно общее». — «Нет, не общее оно, а специально для погибающих предназначено». — «Да я, может быть, и был такой погибающий. Верите — два дня ничего не ел». — «Очень возможно, но только вы сухопутный погибающий, а это для тех, которые морские погибающие, важнее». — «Да ведь я в тюрьме совсем погибну, господин судья!» — «А это уж ваше дело. Вам виднее».
— Посадили?
— Конечно. Вот вам и спасательный круг.
Лгал он или нет — во всяком случае, эта история имела некоторый философский оттенок.
По своей привычке обобщать частные случаи и делать из них выводы я призадумался, а он потрепал меня по плечу и, держа в руках истрепанную грязную фуражку, предостерег на прощанье:
— Во всяком случае, ваше высокоблагородие, если придется вам чем-нибудь когда-либо попользоваться, — остерегайтесь следующего: спасательных кругов, визитных карточек, хотя бы их была тысяча, очень больших бриллиантов и очень маленьких детей. Эти предметы ничего, кроме хлопот и неприятностей, не принесут. Деть их некуда, а попасться легко. Адью!
Так сообщил он мне для сведения, не желая, конечно, меня обидеть.
Так пишу я читателям для сведения, не желая, конечно, их обидеть.
Просто я думаю, что можно иметь в виду все перечисленное.
Русские символы
В передней прозвонил звонок.
Так как горничную я отпустил, пришлось выйти самому.
Время было позднее, поэтому я, не открывая дверей, спросил как можно громче:
— Кто там?
Какой-то странный, неестественный фальцет пропищал за дверью:
— К вам барышня пришла… Очень хорошенькая! Пожалуйста, откройте.
— Кой черт! Какая барышня?
— Очень хорошенькая! Откройте — будете иметь полное удовольствие.
— Это вы барышня и есть?
Дребезжащий фальцет пропищал:
— Я-а-а!
— Что же вам нужно?
— Откройте — узнаете. Ах, такой приятный кавалер и так капризничает! Хи-хи!
Голос был странный, неестественный.
Я приоткрыл дверь и выглянул в переднюю.
На меня смотрела красная худая рожа разносчика телеграмм.
Кроме него, за дверью никого не было.
— Это вы сейчас говорили со мной? — строго спросил я.
— Так точно. Я.
И устало, с деревянным выражением лица он добавил:
— Примите телеграмму. Распишитесь… Вот тут.
— Это еще что за штуки? — сердито нахмурился я. — Почему вы прямо не сказали, что — телеграмма?
Он с хитрым видом поглядел на меня.
— Как же! Скажи я вам, что телеграмма, так вы бы меня и впустили! Дудки! Я уж к некоторым господам по три раза ходил… Только скажешь: «Телеграмма» — сейчас же они это из-за дверей: «Пошел, пошел вон! Никаких телеграмм нам не надо!»
— Господи! Да почему же?
— Эх, барин! Неужто не смекаете? Да телеграмму-то приносят когда?
— Ну?
— Когда с обыском жандармы али там полиция приходит. Это уж у них так водится: «тук-тук!» — «Кто там?» — «Телеграмма!» Откроют дверь, они и ввалятся. А там уж разбирайся сам — телеграмма или не телеграмма. Так теперь — верите? — ни в один дом не пускают с телеграммой! «Бог с тобой, — говорят. — Знаем мы вас, „телеграфистов“».
Стараясь по возможности быть серьезным, я спросил:
— Так вы всех «барышнями» соблазняете?
— Зачем всех. Мы тоже с понятием… Ежели, скажем, девице депеша, — мы ей мужским голосом что-нибудь этакое скажем; ежели старуха, — очень помогает болонкой за дверью повизжать. Шибко они, старухи, до собак жалостливые… Глядишь, и откроют. Старик идет больше на знакомого, который в карты пришел играть… Замужняя ежели, то уж скажешь: «Ридикюльчик на лестнице нашли — не ваш ли?» Потому, замужние очень ридикюли терять обожают. Кого на что взять. Это тоже понятие нужно иметь.
— Вот ты, братец, и дурак, — рассердился я. — Почему тебе пришло в голову, что я только «барышне» открою. Что ж я, по-твоему, развратник какой, что ли?
Он отпарировал:
— Однако ж, открыли.
— Открыл… я потому, чудак ты человек, и открыл, что было уж очень любопытно: что это за нелепая образина так пищит.
Почтальон с беспокойством взглянул на меня.
— А разве… не похоже?
— Совсем не похоже. Немазаная телега вместо женского голоса.
— Вот горе-то! — искренно огорчился он.
Мне сделалось жаль беднягу. Я похлопал его по плечу и сказал:
— Ничего, не огорчайся. Я тебе дам такой совет: если жандармы говорят «телеграмма», то им не верят и не открывают дверей. Так? А если ты придешь с телеграммой и скажешь: «Обыск!» — тебе тоже не поверят и, конечно, откроют дверь. Понял? Если они притворяются, то и ты притворяйся.
Он сразу повесёлел.
— А ведь и верно, барин. Ну, спасибо. Хе-хе! Здорово удумано: «С обыском»… Открыли дверь, ан это телеграмма. Хо-хо. Мерси вас. Желаем здравствовать.
На другой день, вечером, я опять услышал звонок в передней. Улыбнулся… Вышел в переднюю.
Спросил:
— Кто там?
— С обыском.
«Ага! — усмехнулся я. — Догадался мой приятель- рассыльный».
Открыл дверь…
И передняя сразу наполнилась жандармами, дворниками и понятыми…
— Позвольте, — возмутился я. — Чего ж вы не сказали, что «телеграмма»?! Это обман! Обыкновенно говорите: «Телеграмма!» — а теперь… черт знает что такое! Я протестую.
Жандарм подмигнул мне и рассмеялся.
— Уже несколько дней, как мы оставили прием с «телеграммой». Никто не верит. А на «обыск» с непривычки многие попадаются. Хе-хе!
* * *
Трудно перехитрить жандарма, господа!
Что-то придумает теперь мой друг — бедняга-рассыльный?
Полевые работы
— Это, наконец, черт знает, что такое!! Этому нет границ!!!
И редактор вцепился собственной рукой в собственные волосы.
— Что такое? — поинтересовался я. — Опять что-нибудь по Министерству народного просвещения?
— Да нет…
— Значит, Министерство финансов?
— Да нет же, нет!
— Понимаю. Конечно, Министерство внутренних дел?
— Позвольте… Междугородный телефон, это к чему относится?
— Ведомство почт и телеграфов.
— Ну вот… Чтоб им ни дна ни покрышки!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось — газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот послушайте: если бы вы были настоящим журналистом — вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!
— А что ж вы думаете… Не расследую? И расследую.
— Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют.
— Кто ворует?
— Тамошние мужики.
— Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист!
Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрел по направлению к ближайшей деревушке.
Догнал какого-то одинокого мужичка.
— Здорово, дядя!
— Здорово, племянничек. Откудова будешь?
— С самого Питербурху, — отвечал я на прекраснейшем русском языке. — Ну как у вас тут народ… Ничего живет?
— Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай.
— Цены как на хлеб?
— Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три.
— Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали?
— Урожай-то? Да полтора рубля пуд.
— Это вы насчет ржи говорите?
— Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава богу, оцинкованная.
— Что оцинкованная?
— Да проволока-то. На ней ржи не бывает.
— Фу ты господи! А хлеб-то вы сеете?
— Никак нет. Не балуемся.
Я вгляделся в даль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам.
