решимости подчинить себе. В нескольких словах, перемены были крайне ограниченны, и во всяком случае «негласный комитет» очень скоро перестал собираться, а режим к тому же начал всё в большей мере обнаруживать признаки возврата к полицейским методам, характерным для правления Павла I.
После разгрома Наполеоном в 1805 г., а затем в 1807 г., Александр вновь заинтересовался «конституционализмом», который для него означал установление не представительного, а эффективного правления, или, короче, введение в России порядка, системы и метода. Александр, в 1807 г. почти случайно столкнувшийся с талантом очень способного чиновника-реформиста, министерства внутренних дел, Михаила Сперанского, был настолько поражён им, что сделал его фактически первым министром (вероятно, совсем не случайно то, что в отличие от членов «негласного комитета» Сперанский был человеком более чем скромного происхождения, не связанным со сложившейся элитой). Под влиянием Сперанского реформы вновь пробудились[239]. По существу, Сперанский являлся решительным сторонником свободного предпринимательства, считавшим, что задача режима состоит в том, чтобы подготовить Россию к экономической модернизации. Политически он защищал гармоничную монархию, в которой самодержавие сдерживалось бы правлением закона и не отрывалось от подданных. Сперанский к тому же был глубоко уверен в необходимости дальнейших институционных реформ. Эти его взгляды отражены в написанном им в 1809 г. проекте «Уложения о государственных законах». Короче говоря, в нём рекомендуется пирамида обновляющихся раз в три года муниципальных, уездных, губернских и общенациональных собраний представителей имущих сословий, которые выбирали бы на каждом уровне административные советы и рекомендовали бы исполнительной власти, какие задачи перед ними следует ставить. Государственная Дума, стоявшая наверху этой системы, кроме того, имела бы право отклонять неконституционные законы и ставить вопрос о привлечении к ответственности министров, виновных в должностных преступлениях. Что же касается исполнительной власти, то во главе её оставался бы царь, но теперь ему помогал бы государственный совет во главе с «государственным секретарём» — назначение на этот пост в конце концов получил сам Сперанский — и совет министров. Вдобавок к этому функции всех министерств подлежали уточнению на рациональной основе, реорганизовывалась работа местного управления, а судьи выводились из-под контроля бюрократии.
Планы Сперанского могут показаться очень впечатляющими, но они содержали множество изъянов. Они, хотя и основывались на представлении о том, что царь должен быть связан законом, не содержали ни характеристик правления, ни реальных препятствий для осуществления произвольной власти, ни определения прав граждан и ничего не решали в отношении крепостничества. Таким образом, «Уложение о государственных законах» было всего лишь схемой упорядочения деспотизма. Но даже этот план не был полностью проведён в жизнь: его рекомендации привели лишь к появлению государственного совета и реорганизации правительственных министерств. Справедливости ради следует отметить, что эти меры имели определённое значение, вдобавок Сперанский прилагал большие усилия, направленные на улучшение подготовки чиновничьего корпуса и прекращение действия привилегий, которыми пользовалось дворянство в его рядах, на стабилизацию и реорганизацию государственных финансов и на введение нового кодекса законов (составленного, между прочим, по образцу Кодекса Наполеона). Тем не менее, при отсутствии, даже в ограниченной степени, участия народа, на которое рассчитывал Сперанский, все надежды на то, что самодержавие могло бы так или иначе либерализоваться, просто угасли.
Если же рассмотреть положение в армии, то во всяком случае здесь перемены были ещё более ограниченны. Во-первых, делу не способствовало то обстоятельство, что Александр, навсегда отягощённый виной в убийстве своего отца, долгое время пребывал под влиянием Аракчеева, одного из немногих генералов, полностью сохранивших преданность Павлу. Аракчеев, бывший сначала генералом-инспектором артиллерии, а затем военным министром, ввёл ряд существенных улучшений, полностью перевооружив артиллерию после Аустерлицкого сражения и упорядочив отношения между военным министерством, генеральным штабом и царём. Однако его представления о том, как должны действовать армии, были полностью заимствованы у прусского короля Фридриха Великого, причём Аракчеев прославился пристрастием к неудобным мундирам на прусский манер, парадной муштре, использованию линейного строя и жестокой дисциплине: он, что было насмешкой и издевательством в равной мере над офицерами и солдатами, предлагал даже, чтобы им обрили усы. Всё строилось на терроре, жестокости и полном подавлении личности, и этой системе Александр сначала легко уступил.
И всё же Александра, никогда не оспаривавшего военные суждения Аракчеева, беспокоила его обскурантистская политика, и в частности его неприязненное отношение к Сперанскому. Поэтому в январе 1810 г. Россия обрела нового военного министра в лице гораздо более гуманного Барклая де Толли[240]. Ему очень не нравилось то, что дисциплина в российской армии всецело основывается на порке; напротив он считал, что необходимо поощрение, а не террор, утверждая, что офицеры должны стараться вникать в нужды своих солдат и заботиться о них. В результате были приняты определённые меры, направленные на некоторое улучшение обращения с солдатами и условий их жизни, но фактически почти ничего не изменилось. Срок службы остался равным двадцати пяти годам, а воинская повинность ложилась исключительно — и крайне причудливо — на крепостных крестьян, которые её боялись и ненавидели, а ещё одним источником рекрутов являлись преступники, подкидыши и солдатские дети; российская тактика оставалась неуклюжей и шаблонной (общий уровень инициативы был настолько низок, что стрелков почти не было); полковые офицеры славились своим невежеством; продвижение затруднялось отсутствием протекции при дворе; в атмосфере повсюду по-прежнему царили страх и жестокость. Да и Аракчеев не совсем сошёл со сцены — он сохранил благосклонность царя и в 1811 г. убедил его опробовать знаменитый план «поселить» армию в автономные сельскохозяйственные «колонии», приобретшие после 1815 г. очень дурную славу[241].
Таким образом, всякая мысль о том, что при Александре империя подверглась преобразованиям, безумно далека от действительности. Самое большее — повысилась эффективность работы государственного аппарата. На самом деле империя, далёкая от того, чтобы принимать на вооружение концепцию «нации под ружьём», с зарождением идеи военных поселений двигалась в противоположном направлении. Да и главный защитник реформы недолго сохранял своё положение. Сперанского, сына бедного деревенского священника, так лично и не допустили ко двору, к тому же делу не способствовал его холодный и высокомерный характер. Многие его реформы приводили дворян в бешенство, и он очень скоро приобрёл массу врагов[242]. Положение Сперанского, находившегося под сильным влиянием французских образцов, быстро ухудшалось с ростом непопулярности союза с Наполеоном, договор о котором Александр подписал в Тильзите: его обвиняли в том, что он «нерусский», особый вред наносила его принадлежность к масонам. И ещё, его ненавидел не только Аракчеев, но и любимая сестра царя,
