Клубок крутился в берестяной корзиночке, сплетенной столь плотно, что из нее не вылилось бы ни капли молока, если бы пришла охота его налить…
Бабкин голос слышался явственно, виделись волосы ее седые, что всегда норовили выбиться из‑под платка.
— Как назывался соляной ключ в Руссе? — Да, да, Соленый Студенец, она была там с отцом…
В озеро Ильмень впадает речка Руса, и озеро называли часто Русским морем, поэтому и русских стали звать русскими… Море Русское или море Славянское, озеро Ильмень…
День клонился уже к вечеру, и краткий отдых, который позволила себе княгиня Ольга, был неожиданно нарушен.
За дверью возник легкий шум, ей показалось даже, что возня.
Княгиня Ольга подняла голову и неожиданно увидела бледное лицо и растрепанные волосы Марины.
Она вошла беззвучно в ее горницу без позволения… За ее плечом стоял гневный Акила. Ольга сделала ему движение рукой. Он исчез.
Молча смотрела княгиня на свою невестку.
Та подошла медленнее, чем могла бы это сделать молодая женщина, и опустилась перед ней на колени, низко опустив голову.
Княгиня Ольга воткнула крючок в клубок. Образ бабки сразу истаял, будто его и не было. Ее обступила жизнь, и в полной тишине ей показалось, что она слышит, как бьется сердце Марины.
— Что с тобой, моя девочка? — сказала наконец княгиня Ольга. И услышала сдавленные рыдания. Марина не могла вымолвить ни слова. Никогда еще княгиня не видела ее в таком состоянии. Она гладила ее по голове, а та рыдала и рыдала. Ольга подняла ее с колен и усадила на свое кресло, заботливо застланное мягкой заячьей шкуркой, а сама встала рядом с креслом и притянула голову Марины к себе.
— Кто тебя обидел? — произнесла она неосторожно, но эти слова вызвали только новый приступ рыданий.
Наконец рыдания Затихли, и Марина вымолвила:
— Малуша тяжелая, она понесла от князя Святослава… А еще… еще… он привез себе болгарку…
— Какую болгарку? Что ты придумала? — как всегда, владея собой, сказала княгиня Ольга.
«Вот оно что! — невольно пронеслось у нее в голове, и относилось это уже к сыну. Да, она почувствовала, что князь Святослав слишком увлечен своими военными приготовлениями, часто выезжает в окрестные города, долго был в Чернигове. Однако, радуясь его возвращению, она не позволяла себе сетовать на него, упрекать — пусть и про себя… — Как же я все это упустила?! — словно крикнула беззвучно княгиня Ольга, но внешне только опытный глаз мог бы заметить ее внезапную бледность, разлившуюся по лицу. Да голос стал тише. — Вот оно что! — опять будто вихрь охватил ее и внезапно породил вопросы: «Неужели никто не знал?! Неужели никто ничего не ведал? Где же вездесущий грек Валег? Почему нянька…»
Княгиня Ольга была так поражена, что на мгновение как будто перестала слышать голос Марины. В ушах у нее возник легкий шум и треск, будто разряды молнии, — и наступила внезапная тишина и пустота.
Княгиня Ольга покачнулась и села на скамью, но Марина ничего не замечала, будто потеряв себя, и когда княгиня Ольга вновь услышала звуки, первыми были опять рыдания Марины…
Давно, давно, пожалуй, только после гибели князя Игоря испытывала княгиня Ольга такое состояние, когда земля плывет из‑под ног, будто ноги уже не принадлежат ей и неизвестно, для чего они к телу приставлены, потому что перестали ей подчиняться, словно болтаются отдельно где‑то внизу. Все путается, и уже трудно различить… Что? Кто она? Она была женой, супругой князя Игоря, которого давно нет. И она до сих пор не знает, кто придумал и сладил его убийство… Нет, нет… Почему же сладил? Сладил — это от богини Лады, это только может быть хорошо… Но она давно не верит в богиню Ладу… Но знает, что от нее не может быть плохо женщине… Значит, про князя Игоря… Кто устроил в Киеве его убийство? Причем тут Киев?.. Его убили древляне… И она, Ольга, отомстила за это… Нет, нет, главного зачинщика она не нашла, он до сих пор при дворе… И может быть, убьет ее, и Святослава, и внучат…
«Я схожу с ума, как сошла Марина», — вдруг отчетливо сказал ей чей‑то голос. Чей? Отца? Бабки, о которой она думала и вспоминала ее только что, пока не вошла невестка Марина и не опрокинула всю ее жизнь? Что особенного она сказала, чтобы уже не стоять на ногах?
«Неужели я так постарела, что любая неприятная новость способна вывести меня из равновесия?» — сказала себе княгиня Ольга.
И опять услышала чью‑то издевку, которая не могла принадлежать ни отцу, ни бабке: «Выведем, выведем…» — будто пропел кто‑то козлиным голосом… И багровые, огненные пятна поплыли перед глазами…
«Умираю», — трезво подумала княгиня, с трудом пытаясь возвратиться к самой себе. — Главное, не забыть, кто ты! — настойчиво прорезала она, словно мечом, багровые пятна. — Кто — я? Но тогда опять — не пойманный убийца князя Игоря… А ведь я еще правительница… Киев… Вышгород.,. Никакая ты не правительница, если сын тебя не почитает… Ты ни о чем не знаешь… все упустила… И не воображай, что можешь что‑то разрубить мечом… Ты и в руках его не удержишь…»
Из маленьких варежек, что она совсем недавно держала в руках, показались две маленькие головки — Олеженьки и Ярика… Словно она их вывязала из пушистой шерсти… будто живые…
«Неужели я люблю их больше Святослава? — Разум княгини Ольги продолжал бороться с какой‑то грозной напастью… — Они — будущие правители, надежда… А если их убьют, как убили князя Игоря?» — Темный и густой страх окутал ей ноги, но затем они словно освободились от пут…
«Еще немного, потерпи», — сказал бабкин голос…
Княгиня почти пришла в себя. Марина продолжала рыдать, и Ольга не знала, сколько длилось все это наваждение.
И вдруг она вспомнила, почему взялась за вязание: ей хотелось восстановить уже с утра утраченное равновесие, твердость нрава не позволяла раскиснуть сразу…
Когда утром она зажгла две свечи, чтобы молиться перед иконой Божией Матери, то у одной пламя, ярко вспыхнув, быстро сбежало по нитяному фитильку вниз, синим огнем продержалось совсем недолго — и погасло…
«Так вот что предвещало это грозное знамение!» — подумала княгиня Ольга, овладевая своей волею»..
— Девочка моя! — опять сказала княгиня Ольге своей невестке. — Не плачь…
Марина была очень красива. Годы были над нею не властны. Никто не мог бы сказать, что эта стройная гибкая женщина родила двух мальчиков. Сыновей было только двое, больше она рожать не хотела… И в этом заключалось ее великое самовольство и противостояние богиням — Ладе и Макоши. Ведь рожать надлежало столько, сколько они посылали, она же все устраивала по–своему. Княгиня Ольга уже не помнит, кто и как сказал ей, что невестка Марина сама умеет распорядиться своим женским естеством и если не хочет, то не забеременеет… Тогда княгине Ольге это показалось наговором: молоденькая, совсем неопытная… Однако очень скоро ей пришлось убедиться, что впечатления ее были обманчивы. Несмотря на свой юный вид, Марина знала и умела столько, сколько не ведали и не подозревали все боярыни княжеского двора…
Марина никогда не была откровенна со своей свекровью, и княгиня Ольга не сразу об этом с ней заговорила: не хотелось попасть впросак, будто идя на поводу у молвы. Она же резко опережала намерения людские. Все чаще стала слышать княгиня Ольга об умении Марины не допустить зачатия ребенка или даже устроить невольный выкидыш, будто от болезненности матери, а на самом деле — это было искусством Марины.
Наконец нянька сказала ей прямо:
— А невестка‑то твоя — чародейка!
И нянька рассказала, как Маринка — так она ее только и кликала — расстроила любовь стражника Вакулы и невесты его Груши. Они и ходили, взявшись за руки, почти обнявшись…
— Груши? — переспросила княгиня Ольга. — Я что‑то давно ее не вижу.
Груша была прислугой в тереме Марины.
Нянька посмотрела на нее строго:
— Да и сделала она это зряшно — будто в шутку… Досадно ей стало смотреть на такую любовь… Своей мало…
Княгиня Ольга знала, что нянька никогда не говорит всего сразу — только дурочки да нищие сразу вытряхивают все из котомки… Поэтому молча ждала продолжения.
— Доподлинно знаю… — сказала нянька, поправив платок, — у нее ведь сад чародейный, где растения всякие выращивает… Всем говорит, что ягодники… Малина у нее — видишь ли — хороша… А в шкатулках берестяных у нее травы, травы… Когда ива цветет по весне, сок по ней внутри струится, собирает она тот ивовый цвет… Если дать его выпить в воде настоянный, то охлаждает он всякую любовь, что между молодыми заводится. И так охлаждает, что и всякая близость промеж ними не поможет… Никогда дите не зачнется… Вот она и дала выпить Вакуле и Груше… Перестали обниматься — в разные стороны разошлись…
Княгиня Ольга тогда усмехнулась и этим рассердила няньку.
— Ты думаешь, выдумки я говорю? Нет, правда это… И всё это знают, потому что Маринка как‑то рассердилась на Грушу; показалось ей, что та голову слишком высоко поднимает, крикнула, что, дескать, загордилась, а та — возьми да усмехнись… Вот как ты сейчас…
