– Что же вы сказали ему?
– Что он скуп, глуп и труслив.
– Боже мой! Неужели такие слова могли вырваться у вас?
– Слова, может быть, были не те, но смысл именно такой.
– Но король мог арестовать вас тогда же!
– А кому бы он приказал? Ведь я командовал тогда мушкетерами; я должен был сам отвести себя в тюрьму. На это я никак бы не согласился и стал бы сопротивляться самому себе. А потом я уехал в Англию, и д'Артаньяна как не бывало. Теперь кардинал умер или умирает. Узнали, что я здесь, в Париже, и вот меня хватают.
– Так кардинал был вашим покровителем?
– Кардинал знал меня. Кое-что ему было известно обо мне, а мне о нем… Мы ценили друг друга… Когда же он отдавал дьяволу душу, то, должно быть, посоветовал Анне Австрийской спрятать меня в надежное место. Иди скорее к отцу и расскажи ему обо всем. Прощай!
– Дорогой д'Артаньян, – сказал Рауль, печально посмотрев в окно. – Вы не можете даже бежать.
– Почему?
– Там внизу вас ожидает офицер из швейцарцев.
– Ну так что?
– Он арестует вас.
Д'Артаньян расхохотался.
– О, я знаю, вы будете сопротивляться, сразитесь с ним, одолеете его, но ведь это бунт, а вы офицер и должны соблюдать дисциплину.
– Какой ты еще ребенок! Черт возьми! Сколько благородства и рассудительности! – воскликнул д'Артаньян.
– Вы согласны со мной?
– Да, но я не пойду на улицу, где стоит этот дуралей, а исчезну через заднюю калитку. У меня в конюшне лошадь, и притом хорошая. Я загоню ее мои средства позволяют мне это – и, меняя лошадей, доберусь до Булони за одиннадцать часов. Я знаю дорогу… Скажи только отцу, Рауль…
– Что?
– Передай ему… что то, о чем он знает, спрятано у Планше… все, кроме одной пятой…
– Но берегитесь, шевалье. Если вы убежите, то скажут… что вы струсили.
– Кто посмеет сказать это?
– Да хотя бы сам король.
– Что же? Он скажет правду… я действительно боюсь.
– И потом… что вы признали себя виновным…
– В чем?
– В преступлениях, в которых вас обвинят.
– Опять правда!.. Так ты советуешь мне просто отправиться в Бастилию?
– Граф де Ла Фер посоветовал бы то же самое.
– Черт возьми, я и сам это знаю, – сказал д'Артаньян в раздумье. – Ты прав, мне не следует бежать. Однако если меня засадят в Бастилию?..
– Мы освободим вас, – отвечал Рауль спокойно и твердо.
– Черт возьми! – вскричал д'Артаньян, беря Рауля за обе руки. – Ты отлично сказал, друг мой! Настоящий Атос! Хорошо, я иду! Не забудь моего последнего поручения!
– Кроме одной пятой, – повторил Рауль.
– Да, ты славный юноша. Прибавь еще, что если вы не освободите меня из Бастилии и я умру там… такие случаи бывали, а я буду скверным узником, хоть человек я и не плохой… то три пятых я оставляю тебе, а одну пятую твоему отцу.
– Шевалье!
– Черт возьми! От заупокойной я вас освобождаю.
Д'Артаньян снял со стены перевязь, прицепил шпагу, взял шляпу, к которой было приколото новое перо, и протянул руки Раулю. Тот бросился в его объятия.
Проходя по лавке, мушкетер взглянул на приказчиков, которые смотрели на эту сцену со смешанным чувством гордости и страха; затем, запустив руку в ящик с коринкою, он направился к офицеру, который с видом философа ждал у дверей лавки.
– Ба, знакомое лицо! Это вы, Фридрих? – весело вскричал мушкетер. Эге, мы начинаем арестовывать друзей!
– Арестовывать! – прошептали приказчики.
– Здравствуйте, господин д'Артаньян, – сказал швейцарец.
– Должен ли я вам отдать свою шпагу? Предупреждаю, что она длинная и тяжелая. Оставьте мне ее до Лувра: у меня глупый вид, когда я иду по улице без шпаги, а у вас будет еще глупее, если вы пойдете с двумя шпагами.
– Король ничего не говорил об этом, – ответил швейцарец. – Можете оставить шпагу при себе.
– Очень милостиво со стороны короля. Идем!..
Фридрих не любил разговаривать, а д'Артаньяну было не до разговоров.
От лавки Планше до Лувра было недалеко, и они в десять минут дошли до дворца.
Наступил вечер.
Швейцарец ввел д'Артаньяна в приемную перед кабинетом короля, затем раскланялся и вышел, не сказав ни слова.
Не успел еще д'Артаньян понять, почему у него не отобрали шпаги, как дверь кабинета растворилась, и камердинер позвал:
– Господин д'Артаньян!
Мушкетер приосанился и вошел в кабинет с самым беззаботным видом. Король сидел у стола и писал. Он не обернулся на шаги мушкетера, даже не поднял головы. Д'Артаньян дошел до середины комнаты и, видя, что король не хочет замечать его, – а это не сулило ничего хорошего, – повернулся спиной к Людовику и принялся рассматривать фрески на стенах и трещины на потолке.
Этот маневр сопровождался безмолвным монологом: «А, ты хочешь унизить меня, ты, которого я знал малышом, которого я спас, как сына, которому служил, как богу, иначе говоря – совершенно бескорыстно! Погоди, погоди, ты увидишь, на что способен человек, который певал гугенотские песни при кардинале, при настоящем кардинале!»
В эту минуту Людовик XIV обернулся.
– Вы здесь, господин д'Артаньян? – спросил он.
– Здесь, ваше величество, – тотчас ответил д'Артаньян.
– Подождите, я сейчас кончу счет.
Д'Артаньян молча поклонился.
«Это довольно учтиво, – подумал он. – Против этого нечего возразить».
Людовик поставил свою подпись и с раздражением отбросил перо в сторону.
«Ладно, сердись побольше, – усмехнулся Д'Артаньян, – мне будет легче; когда мы разговаривали с тобой в Блуа, я выложил тебе далеко не все».
Людовик встал, провел рукою по лбу, потом остановился перед д'Артаньяном и посмотрел на него властно, но приветливо.
«Чего он хочет от меня? – недоумевал мушкетер. – Пусть бы говорил поскорее».
– Сударь, – сказал король, – вы, вероятно, знаете, что кардинал умер?
– Знаю, ваше величество.
– Следовательно, поняли, что теперь я управляю сам?
– Для этого не нужно было умирать кардиналу: король всегда может управлять, если хочет.
– Да, но помните, что вы говорили мне в Блуа?
«А, вот оно! – подумал Д'Артаньян. – Я не ошибся. Тем лучше. Значит, чутье мне еще не изменяет».
– Вы не отвечаете? – спросил король.
– Кажется, помню, ваше величество.
– Если вы забыли, то я все помню! Вот что говорили вы мне, слушайте внимательно.
– О, я слушаю с полным вниманием. Вероятно, этот рассказ будет не лишен интереса.
Людовик еще раз взглянул на мушкетера. Д'Артаньян погладил перо на шляпе, потом закрутил усы и стал ждать без всяких признаков страха.
Король продолжал:
– Выходя в отставку, вы высказали мне всю правду?
– Да, ваше величество.
– То есть сказали мне все, что считали правдой относительно моего образа мыслей и действий? Это уже большая заслуга. Сначала вы сказали, что служите моему семейству тридцать четыре года и что устали…
– Верно, ваше величество.
– А потом сознались, что усталость – это только предлог, а настоящая причина – недовольство.
– Действительно, я был недоволен, но нигде и никогда не проявлял этого. Если я, как честный человек, открыто признался в недовольстве вашему величеству, то даже не думал о нем в присутствии кого-нибудь постороннего.
– Не извиняйтесь, господин Д'Артаньян, и слушайте дальше. Упрекнув меня, вы получили в ответ обещание. Я сказал вам: «Подождите!.. «Не так ли?
– Да, это правда, как и то, что я имел честь ответить вашему величеству.
– Вы ответили мне: «Ждать! Нет, не могу. Исполните обещанное сейчас же!.. «Не извиняйтесь, повторяю вам… Все это было очень естественно, но вы не пожалели вашего короля, господин Д'Артаньян.
– Как мог простой солдат жалеть короля! Помилуйте, ваше величество!
– Вы очень хорошо понимаете меня. Вы отлично знаете, что тогда следовало щадить меня; что в то время не я был здесь властелином и все мои надежды были на будущее. Когда я говорил об этом будущем, вы отвечали мне: «Увольте меня в отставку… немедленно!»
Д'Артаньян прикусил усы.
– Правда, – прошептал он.
– Вы не льстили мне, когда я находился в бедственном положении, прибавил король.
– Но, – возразил Д'Артаньян, гордо подняв голову, – если я не льстил тогда вашему величеству, то и не изменял вам. Я даром проливал кровь свою, я стерег дверь, как собака, очень хорошо зная, что мне не бросят ни хлеба, ни кости. Я сам был очень беден, но никогда ничего не просил, кроме отставки, о которой ваше величество изволите говорить.
– Знаю, вы честный человек… но я был молод, и вы должны были пощадить меня… В чем могли вы упрекнуть короля?.. В том, что он не оказал помощи королю Карлу Второму… Скажем более: в том, что он не женился на Марии Манчини?
При этих словах король пристально посмотрел на мушкетера.
«Ага, – подумал Д'Артаньян. – Он не только все помнит, но даже угадывает».
Людовик продолжал:
– Осуждение ваше касалось и короля и человека…
Моя слабость… да, вы сочли это слабостью…
Д'Артаньян не отвечал.
