«Влюбленный Архаров» – это было диво, вообразить которое даже Левушка, натура пылкая и воспаряющая к небесам, был неспособен. Разве что как некий нонсенс, вроде седла для коровы или поросенка, несущего яйца. Да и сам Архаров, когда его шутя обозвали влюбленным, возмутился – такого быть с ним не может, не так он устроен.
Нет, подумал Левушка, не влюбился, не такая уж красавица эта Тереза Виллье, коли приглядеться, а просто ему охота заполучить девицу в постель. Против такой охоты не попрешь.
– Я беру подарок, – решила Тереза. – И передайте той особе, что я отплачу полным и точным выполнением ее пожелания. Я оставлю музыкальные занятия. Я не спрашиваю, для чего это надобно. Я сейчас поняла, что это – для моего же блага, и устами высокопоставленной особы действительно мне приказывает Господь. Клянусь, я выполню это условие.
Она подошла к клавикордам, взяла тетрадь и собралась было разорвать ее.
– Постойте! Отдайте лучше мне! – взмолился Левушка и отнял у нее тетрадь. – Моя матушка и сестрицы без ума от Моцарта, и коли я привезу им новые ноты…
– А кто такой Моцарт? – спросила Тереза.
Левушка так и остался с открытым ртом.
Тереза сгребла свое новоявенное имущество на холстинку, следя, чтобы ничего не пропало, изготовила сверток, спрятала его под атласную накидку и молча, не прощаясь, вышла из гостиной.
Левушка вздохнул – получилось как-то не так, и он вместо того, чтобы быть вестником удачи с прелестной амурной подоплекой, вдруг оказался вестником беды.
Но он так давно не наслаждался музыкой, что чужая беда довольно резво отступила перед его желанием еще хоть немного поиграть, поимпровизировать, вспомнить простые менуэты, которые так легко танцевались в Санкт-Петербурге…
Ему и в голову не пришло, что, услышав звуки клавикордов, Тереза побежала по пустому особняку, словно за ней гналась нечистая сила.
– Нет, нет, более никакой музыки… – шептала она. – Кончено, кончено…
Человек, пославший ей деньги и недвусмысленное распоряжение, нечаянно и очень точно придумал, как ей спастись, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке – прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная фраза снова и снова воскрешала его. Начать новую жизнь можно было только так – без единого неземного аккорда!
А музыка летела за ней, хрустальная и безмятежная, как в те далекие дни, когда за клавикорды садился и играл для Терезы о своей страсти и нежности совсем другой человек…
* * *
За делами Архаров совершенно утратил счет дней. Он, не слезая с коня, носился с преображенцами по Москве, сопровождая то Орлова, то Волкова, то Еропкина, мечтая вернуться в Санкт-Петербург и выкинуть из головы всех мортусов на свете. Но однажды в полдень его сыскал графский вестовой.
– Вашей милости на словах велено передать, чтоб сегодня вечером быть вам непременно в особняке господина Еропкина и с негодяями вместе.
– Именно так? – переспросил Архаров.
– Так молвить изволили. И посмеялись.
Архаров тут же командировал Левушку с приказом для сержанта на чумной бастион.
– Скажешь своим любезным приятелям – пробил их час, – велел он. – Сержанту приказ вслух прочитай внятно и убедись, что понял.
Левушка весело отсалютовал и ускакал.
Собирались к графу – как на бал. Архаров обнаружил, что дня четыре уж не брился. Выросла щетинка – чуть темнее его ненапудренных вьющихся прядок, но отдельные волоски с чего-то вдруг рыжие. То есть, общий вид какой-то пегий.
Стали искать Никодимку. Никодимку как корова языком слизнула. Вот именно тогда, когда его услуга действительно потребовалась! И даже бабы, которые его первые пригрели (тут, кстати, обнаружилось его вранье – Никодимка утверждал, будто чумой переболел и опасности ни для кого не представляет), не знали, куда красавчик-дармоед подевался. Пришлось доверить образину Фомке.
Приведя себя в достойный вид – даже штиблеты были натянуты туго и не морщили! – Архаров, стараясь не слишком сгибать ноги в коленях, пошел на крыльцо встречать Левушку. Тот где-то задержался и, подъехав чуть ли не в последнюю минуту, бойко соскочил с коня.
– Эким хватом стал! – похвалил его Матвей, вышедший вслед за Архаровым – взять на вольном воздухе понюшку табака и всласть прочихаться.
Отдав коня солдату, Левушка пошел на угол – высматривать мортусов. Тут же раздался заливистый свист. Матвей выронил табакерку.
– Уймись, это наши знак подают, – сказал Архаров, – чтобы всей ордой перед домом не околачиваться.
Еропкин даже в чумную пору старался жить, как положено знатному московскому барину. Как мог, держал открытый стол, тем более – когда у него поселились граф Орлов и гвардейцы. Когда ему деликатно советовали не тратить таких денег на прокорм малоизвестного народа, он обычно отвечал в том смысле, что живет вдвоем лишь с супругой, детей не имеет, а брать деньги с собой в могилу не собирается.
Для таких обширных обедов была предназначена немалая столовая еропкинского дома, куда после пожара в Головинском дворце устроили на жительство десятка два офицеров. Потом их понемногу расселили поблизости. Сейчас там было просторно – столы сдвинуты к стене, стулья – баррикадами, и можно было выстроить полк не полк, но роту – точно.
– Сюда пожалуйте, – сказал, выйдя на крыльцо к Архарову, его знакомец, орловский казачок Филатка. – Людей своих благоволите завести.
– Тучков, гони всех сюда! – крикнул Архаров.
Левушка стал махать руками, показывая, чтобы мортусы явились из переулка. Но вдруг руки его опустились и весь вид явил некое веселое недоумение – как если бы мортусы вышли, наряженные в фишбейные дамские платья, в кружевах и с веерами.
Архаров спустился с крыльца и увидел причину.
К Левушке подошел Никодимка. Очевидно, он шел с Пречистенской набережной Коробейниковским переулком. И не столько шел, сколько брел, согнувшись под немалым мешком.
По красивому лицу текли слезы. Никодимка хлюпал носом, вздыхал и тихонько причитал.
Одновременно по Остоженке подошел Шварц.
Архаров пошел ему навстречу, несколько обеспокоившись – он с немцем на этот вечер не договаривался.
– Его сиятельство изволили назначить мне аудиенцию, – сообщил Шварц, – будучи довольны моими трудами по выявлению убийц митрополита. Дворовый человек господина Раевского, повар Василий Андреев, опознал двух злодеев, которые, будучи в толпе рядом с ним, по крику Дмитриева бросились бить владыку Амвросия. Полагаю, что не врет. Их имена – Алексей Леонтьев и Федор Деянов.
С тем он чинно, придерживая эфес шпаги, взошел на крыльцо.
Мортусы, одетые кто во что горазд, иной в кафтане, иной в армяке, подошли к воротам особняка и обступили рыдающего Никодимку.
На вопросы он не отвечал, а только называл себя бессчастным сиротинушкой, лишенным в жизни приюта, и роптал на жестокую судьбинушку.
– А в мешке что? – догадался спросить Тимофей.
– Кафтан, да другой кафтан, да штаны к нему, да чулок шесть пар… – отвечал страдалец, – да рубахи четыре, да исподнее…
– Братцы, да он с приданым! – воскликнул Левушка. – Жениться, что ли, решился? К новой родне перебираешься? А невеста – чья такова?
– Не своей волей, видать, Никодимка под венец идет, – заметил Тимофей. – А грех покрывает.
– Тебе бы такой венец! – огрызнулся дармоед. – Мученический венец, мученический!
Понемногу выяснили – Никодимка пытался вернуться к Марфе, но принят не был, а выставлен едва ли не пинком под зад. И много чего любопытного о себе услышал.
– Вон оно что за приданое! – воскликнул Архаров. – Ну, сожитель, небось, здорово ты ее разозлил, коли она столько добра не пожалела – лишь бы от тебя избавиться!
– Говорили мне добрые люди, да я не слушал! – рыдал Никодимка. – Говорили, что я ей – забава! Говорили, что у нее никто долго не заживается!..
Филатка выскочил на крыльцо, удивляясь, что графский приказ выполняется не с должной степенью ретивости.
– Идем, идем, – крикнул ему Архаров. – Все тут?
– Все, – сказал Федька. – И вот еще кого привели.
Мортусы расступились, Архаров увидел смущенного Устина. И было отчего смущаться. Лицо у дьячка оказалось поцарапано, под левым глазом зрел синяк, рубаха – порвана, на голом плече тремя полосами запеклась кровь.
– Этот откуда взялся? – строго спросил Архаров.
– Еле отбили, – отвечал Тимофей. – Он с нищими задрался, они всем скопом на него набросились. Он им всю мастыру изроптил. Им и подавать лохи боятся – он в таких смертных грехах кается, что сунуться скурлаво.
– Ваша милость, ведь и ему помочь надобно, – добавил Демка. – Шварц сказывал, что ему за это дело сильно достанется – что знал, да не сказал. Сказал же! Пусть он с нами будет, как Клаварош. Семь бед – один ответ.
Архаров хотел было высказаться в полную силу – но обернулся на Филатку и промолчал. Сейчас нужно было прежде всего убедиться, что мортусы будут пристроены к какой ни на есть государевой службе. А разбираться с их сегодняшними проказами потом, когда граф уже скажет свое значительное слово, никто, поди, не станет.
