Дорога, покрытая у вершины горы толстым слоем снега, тем не менее была удобной, и мы без труда преодолели перевал. Спуск через лес по направлению к Брахмапутре был чрезвычайно долгим. Мы позволили себе лишь короткую передышку, и все же стемнело прежде, чем нам удалось добраться до первых домов Темо.
Решив, что здешние крестьяне уже заперли двери и уснули, мы поставили свою палатку в уединенном месте. Неподалеку оказались дрова, и, притащив часть топлива в свой лагерь, мы смогли развести большой костер. Было довольно холодно, но, положив догорающие поленья перед незадернутым входом в палатку, мы надеялись, что наши ноги не замерзнут.
Ночь прошла спокойно, и я проснулась поздно, вернее, мне приснилось, что я проснулась на рассвете и увидела перед собой ламу. Этот человек не был похож ни на непостижимого гомпчена, ни на образованного любителя рассуждений, оставшегося по другую сторону горы. Лама стоял с непокрытой головой. Длинные волосы, заплетенные в косу, доходили ему до пят, и на нем был костюм рескьянгов с белой юбкой.
— Жетсунема, — говорил он мне, — вам не подходят светский наряд и роль нищенки, хотя вы усвоили психологию своей героини. Вы лучше смотрелись с зеном на плечах и тё тренгом на шее. Придется снова их надеть, когда вы придете в Лхасу… Вы туда доберетесь… Не сомневайтесь.
При этом он насмешливо-добродушно улыбнулся и прочитал с нарочитым пафосом строку одного из моих любимых стихотворений: «Джиг мед налджорпа нга»[153].
Я хотела ему ответить, но тут и в самом деле проснулась. Лучи восходящего солнца падали мне на лоб, и я увидела сквозь откинутые полы маленькой палатки открытое пространство, за которым вдали сверкали золотом крыши монастыря Темо.
Добрый дух, очевидно сопровождавший нас во время этого путешествия и устранявший все препятствия, возникавшие перед нами, в очередной раз оказал мне услугу, направив Йонгдена к дому, где он сразу нашел и провизию и одежду, которая ему требовалась. В самом деле, он должен был приодеться. Его монашеское платье превратилось в лохмотья, и, с тех пор как мы вышли из леса, он ужасно дрожал от холода по ночам.
Костюм, который он купил по случаю, был слегка поношенным, но сшитым из добротного сукна темно-гранатового цвета, полусветского покроя, из тех, что носят в дороге ламы. В этом одеянии мой спутник походил на зажиточного паломника, чей наряд износился за время пути. Добрый продавец милостиво преподнес ему также козью шкуру, которая могла служить подстилкой. Это была уже роскошь! До сих пор Йонгден спал на голом полу.
В Темо я узнала новость, которая произвела на меня удручающее впечатление. Пенчен-лама из Ташилумпо[154] якобы сбежал из своей резиденции, и за ним в погоню отправили солдат, которые должны были его задержать… Люди, сообщившие нам об этом, не знали, чем все кончилось.
Я гостила у Пенчен-ламы, как было сказано в предисловии к этой книге, и он относился ко мне весьма благосклонно. В течение ряда лет его мать, с которой я переписывалась, неизменно присылала мне в начале каждой зимы чепец из желтой парчи и пару войлочных сапог, которые она самолично украшала вышивкой.
Каким же образом могущественный духовный наставник Шигадзе стал беглецом? Я знала, что его отношения с лхасским двором были порой далеко не сердечными. Говорили, что его симпатия к Китаю и антимилитаристская позиция были не по нраву правителю Тибета. Мне было также известно, что несколько раз на него налагались взыскания в виде больших налогов, но мне и в голову никогда не приходило, что ему придется покинуть Тибет, где его почитают как воплощение чрезвычайно возвышенной души, именуемой Ё паг мед[155].
Впоследствии я узнала подробности разыгравшейся чисто восточной драмы и вкратце изложу их, ибо, возможно, это заинтересует некоторых моих читателей[156].
С годами неприязнь Далай-ламы и проанглийски настроенной части двора по отношению к Таши-ламе усилилась. Хотя он уже выплатил немало налогов, ему приказали обложить свою провинцию новыми пошлинами. Люди, предоставившие мне эти сведения, говорили, что чиновники, посланные за деньгами, не смогли собрать нужной суммы, и Таши-лама предложил Далай-ламе отправить его в Монголию, где благодаря силе своего авторитета он надеялся найти средства, которые посланцам государя было не под силу собрать с уже обнищавших деревень Цанга[157]. Таши-лама не получил на это разрешения, и его пригласили явиться в Лхасу.
Для него выстроили дом в парке Норбулинг, где обычно проживает Далай-лама. Я видела это здание, расположенное в укромном уголке поместья, — оно выглядит незаконченным. Среди простых людей ходили слухи, что в доме устроена тюрьма, и Пенчен-лама сбежал, после того как прослышал об этом.
Собирались ли власти Лхасы отправить Великого ламу Ташилумпо за решетку? Это известно только им, но такой поворот событий не представляется невозможным. После разгрома китайцев ламаистский двор подчас жестоко расправлялся с их тибетскими сторонниками.
В ту пору мне рассказывали, что одного Великого ламу, которого непросто было предать публичной казни из-за его титула тюльку[158] посадили в тюрьму и обрекли на голодную смерть. Что касается членов церковной общины и высокопоставленных священников его монастыря, им ежедневно вбивали в тело гвозди до тех пор, пока не наступила смерть.
Примерно в том же году представитель высшей тибетской знати, который в бытность министром оказал поддержку китайцам во время боевых действий, был зверски убит во дворце на холме Потала. Этого человека якобы вызвали к государю, который недавно вернулся в Лхасу, раздели, сняв с него шелковые одежды, а затем избили палками до полусмерти, после чего связали и сбросили с одной из тех длинных лестниц, что ведут к дверям ламаистского дворца от подножия горы. Он был еще жив, когда скатился вниз, и его прикончили на месте.
Сын министра узнал об этой казни и, предвидя для себя такую же участь, попытался бежать. За ним отправили погоню, и солдатские пули сразили его на скаку.
Нет ли в этих рассказах некоторой доли преувеличения? Возможно, но трудно утверждать это наверняка.
Кроме того, во время пребывания в Лхасе — двенадцать лет спустя после восстания против китайцев, окончившегося победой тибетцев, — я узнала, что трое жьяронг-па[159], ламы высокого ранга, все еще томятся здесь в заточении как государственные преступники и носят канг со дня своего ареста. Таким образом они искупали вину, заключавшуюся в преданности бывшим союзникам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
