— Но мы не принимали иудаизм! Мы с евреями не согласны… У нас похожая, но совсем другая вера.
— Тем лучше. Расскажите и про то, что караимы не имеют к евреям никакого отношения. А мы завтра зайдем и поможем дописать документ.
На другой день офицеры зашли к Шапшалу, долго кромсали написанное им, чтобы текст «соответствовал духу». Геббельс умиленно всхлипнул, читая творение Шапшала в редакции офицеров вермахта… Про «всхлипнул» — может быть, это еще и фольклор, но что из-за своевременно написанного документа караимы сохранились как народ — это факт.
А немецкие офицеры отправились в Вильнюсское гетто, объяснили ситуацию и стали записывать в караимы всех желающих. Эсэсовцам это вовсе не нравилось, но поделать они ничего не могли, — офицеры вермахта ссылались на постановление Геббельса. Так в СССР кто-то мог заорать: «Да это же сам товарищ Каганович подписал!». По одним данным, они спасли три тысячи человек, по другим — пять.
История сохранила некое продолжение, связанное с Шапшалом. После советской оккупации Литвы в ней вел раскопки начинающий московский археолог Д. Б. Федоров [105]. Они с Шапшалом подружились, и Федоров пытался открыть в Вильнюсе музей истории караимов. Однажды он попросил:
— Напишите, как именно поляки эксплуатировали караимов.
— Почему это важно?
— Потому что если вы пролетарии — тогда мне будет легче организовать музей.
Семен Маркович пожевал губами, подумал…
— Вы знаете… Похожий документ мне уже доводилось писать…
Для интересующихся: Федоров сумел придать бумаге необходимое «соответствие духу», но музей все-таки не открыли.
Жаль, что история умалчивает, какова судьба немецких гостей Шапшала, спасителей нескольких десятков тысяч караимов всей Европы и нескольких тысяч евреев Вильнюса. Может быть, они и сегодня доживают свой век — хорошо, если на родине, а не в Парагвае. Возможно, кто-то из них прямо сейчас рассказывает десятилетнему испаноязычному правнуку, как он шел через готические города Европы, давил москитов на щеке; потом старик переводит взгляд на пальмы, склонившиеся над Параной, и собственное прошлое кажется ему невероятным цветным сном.
Хорошо, если так; мне приятно думать, что эти славные люди могут быть живы. Потому что в ту страшную, рычащую ненавистью, хлюпающую человеческой кровью эпоху жизнь их могла прерваться спустя считанные дни или недели после мирных бесед с Семеном Марковичем за чашечкой кофе. Если их нет в этом мире — дай Господи, чтобы сразу и чтобы в бою.
«Мы — народ Гитлера и Геббельса!» — стонут, заламывают руки современные немцы. Народ Гитлера? Ну, какой народ в большей степени заслуживает этого названия, можно еще поспорить: «По мнению Ганса Франка (нацистского юриста, исследовавшего родословную Гитлера. — А.Б.), дедом Адольфа Гитлера скорее всего являлся еврей Франкенберг» [106, с. 5].
Дед этот по отцу, и по законам раввината Гитлер не мог быть признан евреем. Но он еврей в той же степени, что и Лев Гумилев или публицист Лев Аннинский, и пусть расово озабоченные сами спорят, «чей» он в большей степени и согласно чьим обычаям. Для моего народа племенная жизнь кончилась давно.
Но Гитлер Гитлером, а Оскар Шиндлер — уж точно этнический немец. И эти офицеры вермахта, вряд ли причисленные к числу праведников мира. Немцы — народ Гитлера и Геббельса?! В гораздо большей степени они народ Конрада Аденауэра, пастора Лихтенберга, вильнюсских друзей Шапшала, Оскара Шиндлера. И многих, многих других шиндлеров.
А положение, в котором очутились немцы, ничего не доказывает, кроме одного: евреи — вовсе не исключительная нация. Вот и немцы теперь — козлы отпущения, которых к тому же доят. Впрочем, такими же козлами пытаются сделать и поляков.
Глава 4
Миф про поляков-преступников
Мы всюду на чужбине, и когда
Какая ни случится непогода,
Удвоена еврейская беда
Бедою приютившего народа.
И. Губерман
Перед Второй мировой войной почти три миллиона ашкенази жило в Польше. Во время между 1920 и 1939 годами польские евреи стремительно ассимилировались. Общее число родившихся от родителей разных национальностей превышало полмиллиона, и число их стремительно росло.
В Польше официально действовали те же сионистские организации, что и в Российской империи. Только в СССР их прикрыли, а в Польше они работали себе и работали. Функционировала организованная Жаботинским молодежная боевая организация «Бейтар» во главе с будущим палачом Дейр-Ясин, еврейским террористом Менахемом Бегином.
Вот он, один из парадоксов еврейской жизни: евреи в Польше имели то, чего были напрочь лишены евреи в СССР. Но настроены были просоветски!
«Читая предвоенную эмигрантскую прессу, я не мог отделаться от неприятного чувства и благословлял судьбу, что я свободен от узости и мелочных придирок и могу относиться к советской действительности с должной объективностью. Резкие антисоветские выступления вызывали во мне брезгливость. В моей книге «Идея сионизма», вышедшей перед войной, нет и следа враждебности к Советскому Союзу, — так писал бывший киевский еврей Ю. Марголин (чей отец и дядя были богаты и известны еще в XIX веке). — Прожитые тяжелые годы не отразились на объективности моей мысли. Я перестал бы быть самим собой, если бы потерял способность спокойно и всесторонне анализировать факты, учитывая все про и контра. Бесполезно говорить мне о достижениях и заслугах Советского Союза. Я знаю все, что может быть сказано в его пользу.
Семь минувших лет сделали из меня убежденного и страстного врага советского строя. Я ненавижу этот строй всеми силами своего сердца и всей энергией своей мысли. Все, что я видел там, наполнило меня ужасом и отвращением на всю жизнь…Я считаю, что борьба с рабовладельческим, террористическим и бесчеловечным режимом, который там существует, составляет первую обязанность каждого честного человека во всем мире. Терпимость или поддержка этого мирового позора людьми, которые сами находятся по другую сторону советской границы, в нормальных европейских условиях, — недопустима. Я счастлив, что нахожусь в условиях, когда могу без страха и открыто рассказать все, что знаю и думаю об этом режиме» [101, с. 183–184].
Наверное, иные евреи осудят меня за эти слова, но позиция Марголина — очень, очень еврейская… в силу уже двойного счета. Пока мордовали в лагерях не его, пока советская власть была проеврейской, а под нож шли русские — он брезгливо морщился: ах, какие они мелочные, не способные беспристрастно изучать все факты, эти полуживотные-гои! Он ни слова не сказал против красных преступников, когда ангелы не успевали принимать души расстрелянных на Соловках. А как дали по башке именно ему, когда в лагеря пошла высшая раса, гениальные дети евреек, — вот тут-то мы и заорали!
«Люди, нейтральные перед лицом советской системы, заслуживают такого же глубокого презрения, как и те, кто считали возможным нейтралитет и терпимость по отношению к Освенциму, Треблинке и Бухенвальду… В сознании этих людей или в их подсознании происходит глубокий процесс перерождения «левой идеологии»… в нечто такое, что отдает бойней и гнильем лагерного барака. Если мы хотим понять сущность западных симпатий к системе, уничтожающей основные ценности Запада, нам не надо бояться слова «перверсия».
Симпатии к сталинизму вытекают из процесса внутреннего гниения и разложения, который начался и, может быть, всегда в известной степени проходил внутри европейской культуры» [101, с. 198].
«Перверсия заключается в том, чтобы не просто подавить свободу, как это делалось в прежние века, а профанировать и растлевать. В этом находят особый вкус европейские сладострастники, которые «играют» в соединение высоких идеалов с концлагерями и находят особые «дрожь» и «ощущения» в синтезе полицейской диктатуры с «прогрессивностью» [101, с. 199].
Непонятно лишь одно: способен ли Ю. Марголин отнести эти слова к самому себе и множеству других польских евреев? Если и нет, у нас самих нет причин этого не сделать. Пока гром не грянул над ними самими, они и занимались этой «перверсией» — политической или какой-то иной, это пускай сами разбираются. Это они «профанировали и растлевали», играя в соединение концлагерей с тем, что им мерещилось как высокие идеалы. И на их пухлых интеллигентских ручках ничуть не меньше человеческой крови, чем на засученных рукавах самых матерых эсэсовцев.
Одновременно с ассимиляцией евреев, усилением влияния еврейских партий «рост влияния нацизма привел к усилению юдофобии во всех звеньях польского государственного аппарата» [107, с. 69]. Насчет государства — вранье. А вот в обществе антисемитизма и впрямь стало многовато… Другое дело, что неплохо бы задать вопрос: а почему растут такие настроения? То есть если всякий, кто не любит евреев, — опасный параноик, в мозгу которого образовалась не существующая реально проблема, тогда один разговор: ясное дело, поляки попросту свихнулись.
