РД. И если будет меньше денег, то черт с ними?
Кинчев. Черт с ними. Абсолютно все равно.
РД. Ну и прекрасно. Тогда вернемся к творчеству. Скажи, что ты читаешь? Что любишь в поэзии, скажем?
Кинчев. Гумилева, Бродского… Но больше всего сейчас люблю Хлебникова, особенно его прозу.
РД. Костя, исполнился год, как не стало Саши Башлачева. Расскажи о нем. Как вы познакомились?
Кинчев. Он пригласил к себе на день рождения. Ну, я пришел.
РД. А до этого не знали друг друга?
Кинчев. Мы созванивались по телефону. Он меня знал, и я тоже знал его по записям. Я слушал — мне нравилось.
РД. А что тебе нравилось в его песнях?
Кинчев. Наверное, то же самое, что и в нем, когда мы познакомились. Он меня научил, прежде всего, относиться к слову не так, как я относился. Мне казалось: слово и слово — черт с ним. Можно обломать, запихнуть в строку. Для него слово было куском жизни.
РД. Ты это по его стихам видел или вы разговаривали об этом?
Кинчев. И говорили, конечно. Я видел, как он со словом работает, меня даже ломало от этого. Потому что он писал с долей математики, что ли: строил вот так строчки, здесь выводил слова, которые должны рифмоваться, тут закруглялось стрелочками… Это с этим, то с тем — цепочка получалась огромная! А я писал так: сел — и готово…
РД. В интервью по ТВ ты сказал, что тебе было ясно, как он кончит.
Кинчев. Я просто был уверен в этом. Другого конца у него не могло быть по всему — по жизни его, по тому, как он ко всему относился.
РД. А сам он это понимал?
Кинчев. Не то что понимал — он знал это наверняка. Он уже делал несколько попыток. И никто не мог это остановить.
РД. Может быть, это было связано с вином, с «травкой»?
Кинчев. Да он не пил вообще! Не пил и не курил. Ничего… Это вот как у Германа Гессе — есть люди из разряда самоубийц. Он был из этого разряда. Другое дело, что они могут так и не дойти до этого конца. Сашка был самоубийцей просто изначально. Это был как бы выход про запас. Он, наверное, дает какие-то силы, чтобы преодолевать жизненные трудности. Всегда знаешь, что выход есть, последний… У него, видимо, ничего другого не осталось, кроме этого запретного шанса.
РД. Скажи напоследок, какие у тебя отношения с Богом?
Кинчев. Отношения с Богом у меня напряженные: я его люблю, а он меня — нет.
МАШИНА ВРЕМЕНИ
![]()
Московская группа МАШИНА ВРЕМЕНИ возникла на рубеже 1968–1969 гг., в то время ее участники еще учились в школе. В одном из первых устойчивых составов играли А. Макаревич (гитара, вокал), А. Кутиков (бас), С. Кавагоэ (орган), Ю. Борзов (ударные). Поначалу в репертуар входили песни БИТЛЗ, но вскоре появились собственные песни, написанные по-русски.
После перерыва в выступлениях, связанного с окончанием школы в 1973–1974 гг., наступил период перестановок в составе и смены инструментов, прихода и ухода новых музыкантов. В 1974 г. группа участвует в конкурсе самодеятельных групп и получает диплом II степени. В ее составе того периода — А. Макаревич, Е. Маргулис (бас, вокал), С. Кавагоэ (ударные), И. Саульский (орган).
С 1976 г., когда МАШИНА занимает первое место на фестивале в Таллинне и знакомится с АКВАРИУМОМ, начинаются регулярные приезды в Ленинград и концерты с ленинградскими группами. В июне 1976 г. в составе появляется ненадолго ленинградский гитарист, певец и автор песен Ю. Ильченко. После ухода Ильченко в 1977 г. в составе МАШИНЫ появляются духовые (кларнет, труба). В это же время А. Тропилло записывает магнитоальбом «День Рождения» (моно). Осенью 1978 г. в Ленинграде записывается «живой» альбом «Маленький Принц».
Летом 1979 г. из группы уходят Маргулис и Кавагоэ, организовавшие группу ВОСКРЕСЕНЬЕ. Взамен их из ВИСОКОСНОГО ЛЕТА приходят А. Кутиков и В. Ефремов (ударные), а также клавишник П. Подгородецкий. В ноябре 1979 г. группа сдает официальную программу Росконцерту и начинает профессиональный этап своей деятельности. В марте 1980 г. делит первое место с МАГНЕТИК БЭНД на фестивале «Весенние ритмы» в Тбилиси.
В марте 1982 г. появляется печально знаменитая статья «Рагу из синей птицы» в «Комсомольской правде», после чего из группы уходят директор О. Мелик-Пашаев и П. Подгородецкий. Ненадолго в составе появляется гитарист и скрипач С. Рыженко (экс-ПОСЛЕДНИЙ ШАНС), после чего состав МАШИНЫ стабилизируется до нынешнего времени: А. Макаревич (гитара, вокал), А. Кутиков (бас, вокал), А. Зайцев (клавиши), В. Ефремов (барабаны).
Группа много гастролировала, в том числе за рубежом — в США, А. Макаревич участвует в фильмах «Душа» и «Начни сначала», фирма «Мелодия» выпускает в свет пластинки «В Добрый Час» (1986), «Стены и Мосты» (двойник, 1987). В августе 1988 г. наконец состоялась премьера новой программы «В круге света», с которой группа побывала в Ленинграде в декабре 1988 г. После этих гастролей и состоялась беседа рок-дилетанта с А. Макаревичем, в которой принял участие А. Кутиков.
РД. Андрей, мы не виделись давно— лет шесть, наверное. За это время много воды утекло, многое изменилось. Признаюсь, я вчера шел на концерт МАШИНЫ в «Октябрьском» с чувством некой опаски. Я боялся разочарования и рад, что не испытал его. Когда в конце программы прозвучали ваши старые добрые хиты и публика ринулась к сцене, я испытал настоящий подъем и волнение. Эти песни не устарели, да и новые были хороши. Мне кажется, период некоторого застоя МАШИНЫ, который был связан с застоем в стране, именно с тем, что вы практически в одиночку рубились на профессиональной эстраде, тогда как ваши коллеги из «андерграунда» были творчески более свободны, хотя и ограничены в публичности, — этот период у вас закончился. Сегодня есть возможность взглянуть на пройденный путь с некоторой исторической высоты и оценить его. Я говорю сейчас о периодах духовного развития. Можно говорить о шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, привязывая к этим условным временным промежуткам определенные процессы. В чем вы видите связь и различие между этими периодами?
Андрей. Мне кажется, что раздел между семидесятыми и восьмидесятыми проходит еще отчетливее, чем между шестидесятыми и восьмидесятыми. Если говорить только о роке, то возьмем команды последней волны. У них есть желание отсечь все, что было, втоптать это в грязь и на этих развалинах самоутвердиться. Причем чем хуже команда, тем отчетливее это желание.
РД. А если говорить не только о роке? Я писал когда-то, что поколение «шестидесятников» было, условно говоря, «литературным» поколением, а дальше пошли поколения «музыкальные». И хотя цели и устремления были общими — духовная свобода, борьба с бюрократической машиной и прочее, — состыковки и преемственности, на мой взгляд, не произошло из-за разницы языков.
Андрей. То, что происходило в шестидесятые, было тесно связано со временем. С тем, что происходило тогда в стране. А потом это резко закончилось, и многие люди в том времени остались. Например, Вознесенский. А кто-то не остался, как, например, писатель Валерий Попов, которого наша группа очень любит. У него такое чувство юмора, настолько повернута голова, что он мог бы родиться в любое время и быть самим собой. Я не думаю, что существует какой-то барьер…
РД. А какое лично у тебя было ощущение литературной традиции? Прости, что я на «ты», но это как бы тоже традиция в интервью с рокерами. Звать рок-звезду на «вы» слишком академично, жанр требует более демократического общения…
Андрей. Согласен… Если говорить о традиции, то я всего Окуджаву прослушал, когда мне было пять лет. От родителей, конечно… И мне это очень нравилось. Слушал и Визбора, хотя это мне нравилось меньше. А потом на все это наложились БИТЛЗ. Тогда я об этом не думал, это я сейчас такпонимаю. Поэзией я тогда не интересовался почти. Хотя мы все тогда писали смешные стихи, даже издавали журнал в школе — издевались над всем, что видели вокруг: над лозунгами, над газетными статьями, над телепередачами. Доводили все до абсурда. Параллельно у меня уже была группа, которая называлась КИДЗ, и мы пели фолк на английском языке. Но тогда для меня музыка и эти литературные игры были совершенно разные вещи. Первый альбом из двенадцати песен на английском мы записали в шестьдесят девятом году. Все, как положено, то есть все, как на «Сержанте»… А с чего мы вдруг запели по-русски? Есть версия, что мы услышали поющего по-русски Градского, обалдели от этого и быстренько начали петь по-русски. Это не совсем так. У нас уже были песни на русском, но, когда мы услышали Градского, это была катастрофа для нас. Я понял, что это настолько недосягаемо, он так раскованно ведет себя на сцене, что нам лучше сразу бросить и не браться за это дело. И если бы он сам отнесся к нам несколько иначе, наверное, так бы и произошло. А он к нам отнесся, как к равным, и на репетиции у нас сидел, и объяснял какие-то вещи. Тогда при горкоме комсомола был бит-клуб, и мы подали заявку, чтобы нас прослушали. Играли мы, конечно, ужасно. У нас было два усилителя, в которые мы втыкали все. Мы выходим, дрожим, потому что в зале — ну, боги сидят… На первой песне у нас из двух усилителей сгорает один. Мы втыкаем в оставшийся ящик все, что можно, и пытаемся как-то допеть. И потом я страшно обламываюсь. Встают эти люди, которые рок-н-ролл несли, и начинают — как на партсобрании: «Давайте, товарищи, обсудим… Вот, знаете, сыро, незрело, поют нечисто». Это было такое крушение идеалов! Один Градский встал и сказал: «Вы несете чепуху! Помяните мое слово: через два года эту команду услышат. Я чувствую, что в них есть дух наших скоморохов, и этот дух правильный!» Через два года нас уже они пригласили стать почетными членами этого клуба, мы приехали, снисходительно сыграли два концерта, но в клуб не вступили.
