В отличие от них Мария хорошо помнила жизнь на большой земле, но когда она оглядывалась назад, то ей казалось, что это прошлое принадлежит не ей, а кому-то другому. Что ждет ее – женщину, которая свои лучшие годы провела в лепрозории? Ведь вернувшись на большую землю, она вновь окажется в кружке деревенских старых дев. Вглядываясь в землю, лежащую за неспокойной полоской моря, Мария видела лишь одно – неопределенность.
Некоторые обитатели Спиналонги весь последний месяц перед отъездом тщательно упаковывали пожитки, чтобы забрать их с собой. Кое-кто написал родным письмо, в котором сообщил приятную новость о близком освобождении, и получил сердечный ответ с обещанием теплого приема. Эти люди знали, что им будет где распаковать свою одежду, посуду, кастрюли и другую домашнюю утварь. Другие старались не думать о том, что вот-вот должно было произойти, продолжая жить по заведенному порядку до самой последней минуты, словно надеясь, что жизнь никогда не переменится. Август выдался более жарким, чем обычно. Постоянно дул яростный северный ветер мелтеми, который пригибал розы к земле и срывал с бельевых веревок рубахи, парившие в воздухе подобно огромным белым чайкам. Днем все, кроме ветра, затихало, а он продолжал хлопать дверями и дребезжать стеклами, пока люди, укрывшись от зноя в комнатах, спали за закрытыми ставнями.
Настал день отъезда. Всем колонистам – как готовым к этому дню, так и со страхом ожидающим новой жизни, – пришло время покинуть остров. На этот раз на Спиналонгу приплыл не только Гиоргис, но и с полдюжины других рыбаков из деревни, которые поверили наконец, что бояться нечего, и должны были помочь переправить с острова людей вместе с нажитым ими добром. В полдень двадцать пятого августа к острову со стороны Плаки двинулась целая флотилия рыбацких лодок.
Последнее богослужение отслужили в крохотной церквушке Святого Пантелеймона еще вчера, но до сих пор люди непрерывным потоком шли в церковь, чтобы поставить свечи и прочитать молитвы. Они благодарили Бога за то, что он сделал для них, а потом, глубоко дыша, чтобы хоть немного успокоиться, и вбирая густой, словно патока, запах свечей, мерцающих вокруг, просили Господа дать им смелость встретить то, что уготовил мир за узкой полоской пролива.
Пожилых и все еще не выздоровевших колонистов усадили в лодки первыми. Ослам в этот день пришлось потрудиться как следует: они сновали взад-вперед по туннелю, нагруженные пожитками островитян, или тянули за собой телеги, доверху уставленные коробками. На пристани выросла огромная куча самых разных вещей, и давняя мечта об отъезде со Спиналонги превратилась в осязаемую реальность. Некоторые только теперь поверили, что старой жизни пришел конец, а новая вот-вот начнется. Когда колонисты проходили через туннель, им казалось, что они слышат стук собственных сердец, эхом отражающийся от стен.
Кирицис хлопотал на пристани в Плаке, следя за там, чтобы никто не обидел его пациентов, переезжающих в афинскую больницу для продолжения лечения.
В числе последних остров покинули Лапакис и Мария. Доктору нужно было собрать бумаги и упаковать все папки в коробку. Эти медицинские карточки, свидетельствовавшие, что его пациенты совершенно здоровы, должны были оставаться у Лапакиса до той минуты, пока все не переправятся на противоположный берег. Только тогда он раздаст справки, которые станут для островитян пропуском на свободу.
В последний раз сворачивая из переулка, ведущего к ее дому, Мария бросила взгляд в сторону больницы на холме. Она увидела Лапакиса, который медленно шел вниз по улице, сгибаясь под тяжестью огромных коробок, и направилась к нему, чтобы помочь. Повсюду видны были признаки поспешного отъезда: некоторые колонисты до последней минуты отказывались верить, что на самом деле уезжают. Кто-то не смог закрепить оконную створку, и теперь она стучала на ветру; щеколды на некоторых ставнях разболтались, и занавески хлопали на окнах, как паруса. На столиках кафе стояли забытые чашки и блюдца, а на парте в здании школы лежала открытая книга. На доске до сих пор были нацарапаны мелом алгебраические формулы. В одной из витрин осталась шеренга консервных банок, словно владелец предполагал, что в один прекрасный день снова может открыться. Яркая герань, высаженная в старых бочонках из-под оливкового масла, уже начала увядать.
Этим вечером ее никто не польет.
– Не стоит, Мария, я сам! – сказал багровый от натуги доктор. – Вам и без того есть чем заняться.
– Нет, я помогу. Ведь нам все это нужно больше, чем вам, – ответила девушка, взяв одну из коробок с карточками. – Мы же теперь все здоровы, верно?
– Вы так точно, – ответил доктор, – да и многим другим больше не о чем волноваться…
Доктор запнулся, поняв, какую чушь он только что сказал. Ему захотелось найти слова, которые сгладили бы неловкость.
– У вас будет новая жизнь. Вот что я имею в виду… Вы сможете все начать заново.
Лапакис не знал, что меньше всего на свете Марии хотелось что-то изменить в своей жизни. Ведь в этом случае она оставит позади все, чем жила на острове. Откуда доктору было знать, что если бы не ссылка на этот остров, самого дорогого для себя она никогда бы не нашла, и вместо того чтобы оставить позади свою жизнь на Спиналонге, Мария хотела бы забрать с собой лучшие ее моменты?
Девушка в последний раз окинула взглядом главную улицу поселка, и ей стало невыносимо грустно. На нее нахлынули воспоминания о прошедших годах. Замечательные друзья, которых она здесь завела, сердечная обстановка в дни всеобщих постирушек, веселые праздники, удовольствие от просмотра новых фильмов, удовлетворение от помощи людям, которые в ней нуждались, смутный страх, который порождали у нее кипевшие в кофейне яростные споры – главным образом между афинянами и обычно на темы, которые практически не касались их повседневной жизни… Казалось, лишь совсем недавно она впервые прошла по этой улице. Четыре года назад ее снедала ненависть к Спиналонге. Тогда смерть казалась ей несравнимо более привлекательной, чем пожизненное заключение на этом острове, а теперь ей приходится отгонять грустные мысли, вызванные предстоящим отъездом. Через несколько минут у нее начнется другая жизнь, и кто знает, что ей готовит будущее?
Лапакис видел отражение всех этих мыслей на лице девушки. Теперь, когда работа на Спиналонге завершена, в его жизнь тоже должна была прийти неопределенность. Он собирался поехать в Афины и следующие несколько месяцев посвятить своим старым пациентам, которые по-прежнему нуждались в лечении, а потому должны были переехать в больницу Святой Варвары, но дальнейшая жизнь была так же покрыта мраком неизвестности, как обратная сторона луны.
– Что ж, с Богом, – сказал он. – Наверное, ваш отец уже ждет нас.
Они прошли по улице и вошли в туннель. От древних стен вибрирующим эхом отскакивал звук их шагов.
Гиоргис действительно ждал их на пристани. Нервно затягиваясь сигаретой, он сидел на стене в тени мимозы и ждал, когда дочь выйдет из туннеля. Ему казалось, что этого не случится никогда. Не считая Марии и Лапакиса, остров теперь был полностью безлюдным. Переправили даже ослов, коз и кошек, лодки с которыми напоминали Ноев ковчег. Предыдущая лодка отчалила минут десять назад, и пристань опустела. На ней валялись металлический ящичек, связка писем и полная пачка сигарет – немые свидетельства торопливого отплытия последней партии островитян. «Может быть, что-то произошло? – с тревогой думал Гиоргис. – Но что могло помешать Марии уехать?»
Что если доктор не подписал ее справку?
Но когда эти глупые мысли уже стали казаться пожилому рыбаку реальностью, из темного полукруга туннеля вышла Мария и, раскинув руки, бросилась к Гиоргису. И как только она очутилась в объятиях отца, все мрачные мысли и сомнения разом отодвинулись куда-то на задворки ее сознания.
Не произнося ни слова, Гиоргис наслаждался прикосновением шелковистых волос дочери к своей загрубевшей коже.
– Поехали? – через какое-то время спросила Мария. Ее вещи уже лежали на дне лодки. Лапакис спрыгнул в лодку первым и повернулся, чтобы подать Марии руку. Девушка стала одной ногой на переднее сиденье. Долю секунды ее вторая нога оставалась на каменистой земле причала, но потом и она очутилась в лодке. Жизнь Марии на Спиналонге закончилась.
Гиоргис отвязал старое суденышко и оттолкнул его от пристани. Затем он проворно для человека своего возраста запрыгнул в лодку и развернул ее. Спустя несколько секунд они уже плыли к берегу Крита.
Пассажиры Гиоргиса сидели по ходу лодки, не свода глаз с ее носа, который, подобно стреле, летел к цели. Гиоргис же смотрел на Спиналонгу. Темные квадраты окон глядели на него как запавшие, незрячие глаза, и их невыносимая пустота наводила его на мысли о тех больных лепрой, которые прожили остаток своих дней в слепоте. Внезапно ему привиделась Элени – такая, какой он в последний раз видел ее на этой пристани, и на мгновение радость от того, что дочь снова рядом, померкла в его сердце.
