И двинулся к кабинету.
– Дмитрий Евграфович! – остановила она, когда Мышкин взялся за дверную ручку. – Сергей Сергеевич на операции.
– Что же ты сразу не сказала? – недовольно спросил он.
– Я пыталась сказать, но не успела – вы положили трубку.
Он сел в кресло около ее стола и положил на него локоть.
– Народишко судачит обо мне? – спросил вполголоса.
– Как вам сказать…
– Прямо. Прямо говори.
– Я стараюсь не слушать сплетни. И не распространять. По возможности.
– Иногда полезно послушать. И почему ты решила, что сплетни? Может, все правда.
– Потому что такого, как про вас говорили… что-то там такое – арест, несчастный случай… Кто-то погиб… Женщина убита – молодая и красивая, ваша знакомая… Такое вы не можете.
– Это почему же?
– Душа у вас другая.
Он молча уставился на нее, потом хмыкнул.
– Откуда тебе знать душу человеческую? – усмехнулся Мышкин. – Душа чужая – потемки, а в потемках, когда никто не видит, может все что угодно происходить!.. Всякая пакость. Даже у сущего ангела. Откуда тебе знать? – повторил он.
– Я не знаю, – тихо ответила Ольга. – Я чувствую.
– Смотри, мадам Баттерфляй [53] , не ошибись. «Чувствую» – не истина в последней инстанции. Да и пророки, бывает, ошибаются. Кстати, сколько тебе лет? Не стесняйся, никому не скажу.
– Двадцать два.
– Бог ты мой! – удивился Мышкин. – Золотой возраст. Возраст первого счастья и первого несчастья. Одно плохо: молодость – такой недостаток, который очень быстро проходит. Ну а где он оперирует? Под колпаком?
– Кажется, да… Вернее – точно под колпаком. Вспомнила.
Он прошел на колпак – балюстраду над операционной, у которой вместо полотка был большой стеклянный купол. Вокруг уже сидели пара аспирантов, четверо интернов из мединститута и ординатор отделения ЦНС Семенов с театральным биноклем в руках. Все внимательно смотрели вниз. Интерны время от времени записывали ход операции на видео.
– Привет, Виталик, – сказал Мышкин.
Семенов кивнул и отодвинулся, освобождая Мышкину место.
– Давно режет? – спросил Мышкин.
– Уже третий час.
– Погано… А что так?
– Там опухоль продолговатого мозга, а под ней две аневризмы – здоровенные, в сантиметр каждая.
– Врагам бы нашим.
– Да пусть так живут, – разрешил Семенов.
Для нейрохирурга аневризма сосуда – проблема тяжелая, муторная и часто с непредсказуемым опасным результатом. Особенно если она поражает мелкие сосуды. Тогда на стенке крошечного сосуда с нежными стенками, образуется вздутие – небольшой и тонкий пузырь. В любую минуту может лопнуть. Дальше – кровоизлияние, инсульт, паралич и, если повезет, недолгая, но все равно нелегкая и нерадостная смерть. Единственный способ предотвратить разрыв – пережать аневризму у основания стальным клипсом. Но главная проблема не в тонкости операции. Проблема в клипсах. В СССР их выпускали немерено – разных сортов, размеров и разной жесткости. Теперь крошечный зажимчик покупается за границей. Большие деньги и отвратительное качество – или жесткие или слабые. Слабые сползают с сосудов, аневризма разрывается. Жесткие просто перерезают сосуды.
– Все! – вдруг воскликнул под ухом Семенов. – Кранты!
Мышкин видел сверху только зеленую хирургическую шапочку Демидова, но по его поведению понял, что Демидов в злобе и готов в клочки разорвать все вокруг.
– Силь ву пле, дай-ка на секунду, – он взял у Семенова бинокль и увидел, что операционное поле залито кровью.
– Ты прав: точно готов, – кивнул он. – Зачехлился пациент. Кровищи в мозгах – как из крана. Похоже, он аневризму перерезал?
– Ее, – сказал Семенов. – Теперь целый день нельзя на глаза Барсуку попадаться.
– И тут ты обронил жемчужину мудрости, – заметил Мышкин.
Засуетились ассистенты в операционной. Один куда-то сбегал и принес новую прозрачную упаковку с клипсами. Демидов выхватил ее у него из рук и швырнул в угол. Коробка разбилась, клипсы высыпались на голубой кафельный пол. Демидов указал на вскрытый череп пациента и злобно крикнул. Тот ассистент, что с клипсами, схватил электроотсос и принялся осушать операционное поле. Другой электрокоагулятором прижигал поврежденные сосуды. Кажется, у него получилось, кровь остановилась. Но это мало меняло дело. Если пациент и выживет, это не значит, что он будет жить. Кем он проснется после наркоза – идиотом, паралитиком? А может и «овощем», не соображающим даже, что он человек. Правда, бывали случаи хорошей и стойкой ремиссии и даже реабилитации. Тут кому как с геномом повезет.
Когда пациенту закрыли череп и увезли, Мышкин спустился в операционную. Демидов, все еще кипящий от ненависти, снимал перчатки. Правую бросил на пол, левая словно приклеилась. Тогда он просто разорвал ее и отшвырнул в сторону клочки прозрачной резины.
– Какого дьявола тут шляешься? – раздраженно спросил он Мышкина. – Хирургом, что ли, сделался? Почему не на рабочем месте?
– Ваша новая секретарша сказала, что вы хотели меня видеть.
– На кой ты мне сдался?
– Значит, я могу идти гулять?
– Не гулять, а работать! Пошел вон!
Мышкин развел руками:
– Тогда я улетаю. Гусь никому не товарищ.
– Куда?! – рявкнул Демидов. – Кто тебя отпустил?
– Вы. Только что. Даже прогнали.
Демидов постепенно остывал.
– Подожди, – проворчал он. – Сейчас переоденусь. Иди ко мне.
Демидов открыл сейф и достал оттуда начатую бутылку наполеона. Налил рюмку, выпил, потом налил еще одну.
– Тебе не предлагаю, – хмуро сказал он. – Чтоб ты не нарушал мой приказ. Помнишь, какой?
Мышкин кивнул:
– Наизусть выучил: ни капли на рабочем месте!
Демидов осушил вторую и закурил. Помолчал, окончательно остывая.
– Мне звонил этот… товарищ из НКВД, – заговорил Демидов, стряхивая белый сигарный пепел под стол.
– Из ФСБ, наверное.
– Да, из МГБ. Полковник… как его – Костин? Или, дай Бог памяти, Усов?
– Костоусов, – подсказал Мышкин.
– Да, правильно – Бен Ладен. – Сказал, что ты опоздал на работу по уважительной причине. Что опять?
Но едва Мышкин открыл рот, как Демидов перебил.
– Когда это, наконец, кончится? Сколько ты будешь меня долбать своими приключениями?
– Зачем вы так говорите?.. – с обидой отозвался Мышкин. – Тут такие обстоятельства…
– Если бы ты знал!.. – снова не дал говорить Демидов. – Если бы только представить мог, как вы мне все надоели! В печенках у меня сидите! А ты, – он похлопал себя по бритому затылку. – Ты вот сюда уселся! И думаешь, я будут тебя вечно терпеть?
– Думаю, да, – смело согласился Мышкин. – Рассказывать?
– Давай уж! – обреченно махнул рукой Демидов.
– Меня вызывали на допрос как свидетеля, – начал Мышкин. – При странных обстоятельствах убита жена Литвака.
– А ты здесь причем?
– Она… – у Мышкина перехватило горло. – Она была моей…
– Любовницей?
– Да.
– Не знал я, что ты еще и по чужим женам шастаешь, – упрекнул Демидов. – Да еще жена друга и сотрудника. Ведь Литвак друг тебе?
– Да.
– И что же ты ему такое дерьмо сотворил?
– Я не знал, что она его жена. Была женой…
– Не знал?! Что за бред! Как такое может быть? Какие же вы друзья после этого? Неужели он ее тебе не показывал? Не поверю. Когда он женился?
– Он ее никому не показывал. Он женился в сентябре прошлого года, а уже в ноябре они развелись.
– Неужели? О времена, о нравы! – сокрушенно покачал головой Демидов. – Через месяц!.. Из-за чего? Что это могло быть?
Мышкин поколебался, потом решительно сказал:
– Не знаю.
– Врешь, знаешь!
– А если бы и знал, все равно не сказал бы.
– Так-так… А что мое поручение? Накрылось медным тазом из-под варенья?
– Нет, я продолжаю работать. Точнее, остановился. Надо решить главный вопрос. Я сам не смогу.
– Что там?
– Неучтенные трупы – первое, – и Мышкин замолчал: он хотел, чтобы Демидов взял на себя роль активной стороны, а значит, пусть не осознано, и ответственность за дальнейшее.
Получилось.
– А второе? – нетерпеливо спросил главврач.
– Второе посложнее. Что такое «индекс-м»?
Демидов сделал несколько коротких затяжек.
– Позор, – неодобрительно покачал он головой. – И ты у меня об этом спрашиваешь? О том, что сам должен знать. Похоже, у нас неполное служебное соответствие. Твое.
– Не могу согласиться, – сказал Мышкин. – Нигде никаких сведений об индексе-м нет. Ни в печати, ни в сети. И в справочнике Машковского нет.
– У Машковского много чего нет! – заявил Демидов. – Каждый день появляются десятки и сотни названий. Никакому справочнику не угнаться.
– Согласен. Информация устаревает фантастически быстро – и не только в медицине. Но ведь и у нас в клинике, в конкретном месте, в конкретных отделениях и даже в кабинетах начальства – сплошное молчание ягнят. Скажите, Сергей Сергеевич, хоть кто-нибудь из наших врачей когда-нибудь упоминал про этот чертов игрек, то есть индекс? Публично? Например, на утренних конференциях? Я сам вам отвечу: никто и никогда. Я даже не знаю, что это такое – примочка какая-нибудь, вроде плацебо [54] , или лекарственный препарат?
