Поначалу телеги двигались неспешно, но с каждой минутой они набирали скорость, и вот уже они запрыгали на ухабах и колдобинах, и горящие ветки полетели через борта во все стороны. Склон становился все круче, два массивных снаряда со свистом летели вниз: двойной груз огня и дерева с грохотом катился на устрашенный саксонский строй.
У саксов не было ни шанса. Слишком плотно сомкнутые ряды не позволяли воинам вовремя убраться с дороги, а телеги были удачно направлены — громыхающие громады неслись в дыму и пламени точнехонько в самое сердце вражеской атаки.
— Все в строй! — крикнул я своим. — Смыкайте щиты! Щиты смыкайте!
Мы спешно вернулись по местам — и тут телеги врезались в саксонский боевой порядок. Наступление уже приостановилось, кое-кто попытался вырваться из общей массы, но для тех, кто оказался на пути снарядов, спасения не было. Раздался многоголосый крик: острые копья, закрепленные на телегах спереди, вонзились в людское скопище, одна из повозок встала на дыбы, передние ее колеса подмяли под себя упавших, и она покатилась дальше, круша, опаляя и калеча всех без разбору. Под колесом захрустел чей-то щит. Вторая телега, ударив в саксонский строй, вильнула в сторону. Мгновение она балансировала на двух колесах, затем опрокинулась набок и выплеснула поток огня на саксонские ряды. Где еще недавно шагали сплоченные, вымуштрованные шеренги, теперь царили хаос, страх и паника. Даже в той части войска, что не угодила под прямой удар, возникла сумятица: толчок оказался столь силен, что аккуратные ряды дрогнули и распались.
— За ними! — завопил я. — В атаку!
С боевым кличем я спрыгнул с крепостного вала. Изначально я вовсе не собирался мчаться следом за телегами вниз по холму, но причиненные ими разрушения оказались столь грандиозны, а ужас врага столь очевиден, что надо было ковать железо, пока горячо.
Крича во все горло, мы кинулись вдогонку. То был крик победы, рассчитанный на то, чтобы устрашить врага, уже и без того наполовину поверженного. Саксы по-прежнему превосходили нас числом, но их щитовая стена была сломлена, сами они выбились из сил, а мы неслись на них с вершины, точно фурии мести. Копье мое осталось торчать в чьем-то брюхе, а я выхватил из ножен Хьюэльбейн и косил врагов направо и налево, точно косарь траву. В таком бою нет ни тонкого расчета, ни тактики, одна лишь пьянящая радость победителя и убийцы — когда ты читаешь страх в глазах врагов и видишь, как их задние ряды разбегаются во все стороны. Я вопил как одержимый, упиваясь резней, а позади меня рубились мечами и копьями мои волчьи хвосты — и насмехались над врагом, которому полагалось сейчас отплясывать на наших трупах.
Даже теперь саксы вполне смогли бы нас одолеть: уж слишком их было много. Но сражаться в проломленном щитовом строю, да к тому же карабкаясь вверх по холму, куда как непросто; притом наша нежданная атака подорвала их боевой дух. Кроме того, слишком многие саксы упились элем. Пьяные славно сражаются, ежели перевес на их стороне, а вот при разгроме легко теряют голову, и, хотя Кердик попытался удержать своих копейщиков и заставить их принять бой, они в панике бросились наутек. Кое-кто из моих юнцов рвался преследовать неприятеля дальше по склону; несколько горячих голов поддались искушению, зашли слишком далеко и заплатили за безрассудство жизнью, но остальным я крикнул стоять где стоят. Большинству врагов удалось спастись, но победа осталась за нами, и вот оно, доказательство: мы стояли в луже крови наших недругов, а по всему склону валялись их убитые, раненые и оружие. Перевернутая телега полыхала огнем, под тяжестью ее визжал придавленный сакс, а вторая, грохоча, катилась все дальше, пока не врезалась в изгородь у подножия холма.
Наши женщины спустились вниз обобрать мертвецов и прикончить раненых. Среди трупов не было ни Эллы, ни Кердика, зато нашелся некий великий вождь, весь обвешанный золотом, при мече с золоченой рукоятью в ножнах из мягкой черной кожи, расшитых крест-накрест серебром. Я снял с покойника пояс вместе с мечом и отнес трофеи Гвиневере. Я преклонил перед ней колена — пожалуй, впервые в жизни.
— Это твоя победа, госпожа, — промолвил я, — твоя, и только. — И вручил ей меч.
Гвиневера перепоясалась мечом, затем заставила меня подняться.
— Спасибо, Дерфель, — проговорила она.
— Это добрый меч, — заверил я.
— Я тебя не за меч благодарю, — отозвалась Гвиневера, — а за то, что ты мне поверил. Я всегда знала, что умею сражаться.
— Получше меня, госпожа, — удрученно откликнулся я. И как это я сам не додумался воспользоваться телегами?
— Получше их! — поправила Гвиневера, указывая на поверженных саксов. И улыбнулась. — Завтра мы им еще покажем.
В тот вечер саксы уже не вернулись. Настали сумерки — мягкие, мерцающие; на диво красивый выдался вечер. Мои часовые расхаживали по стене, в густеющей тьме внизу разгорались саксонские костры. Мы отужинали, после трапезы я потолковал со Скарах, женой Иссы, она позвала на помощь еще женщин; нашлись у них и иголки, и ножи, и нитки. Я выдал им плащи, снятые с убитых саксов, и женщины трудились, пока не стемнело, а потом — глубоко за полночь в свете костров.
На следующее утро, когда Гвиневера проснулась, на южном бастионе Минидд Баддона развевалось уже три знамени.
Был там Артуров медведь, и звезда Кайнвин, но в середине, на почетном месте, как оно и подобает вождю-победителю, реял стяг с гербом Гвиневеры: увенчанный полумесяцем олень. Рассветный ветер развернул полотнище, она увидела знак — и не сдержала улыбки.
А внизу, под нами, саксы снова строились в боевой порядок.
ГЛАВА 8
На заре зарокотали барабаны, и не прошло и часа, как на нижних склонах Минидд Баддона вновь появились пятеро колдунов. Похоже, сегодня Кердик с Эллой вознамерились отомстить за вчерашнее унижение.
Вороны рвали клювами саксонские трупы: на склоне близ обугленной телеги их валялось больше пятидесяти. Мои воины хотели оттащить мертвецов к земляному валу и выставить жуткие останки напоказ наступающим саксам, но я запретил. Очень скоро, думал я, наши собственные мертвые тела окажутся в распоряжении саксов, и если мы оскверним их покойников, враги отплатят нам тем же.
Вскорости стало ясно, что на сей раз саксы не рискнут атаковать нас единым строем, который способна опрокинуть и смять катящаяся по склону телега. На сей раз они готовились двинуться на холм двумя десятками колонн с юга, с востока и с запада. В каждую группу войдут человек семьдесят или восемьдесят, не больше, но всем скопом эти мелкие атаки нас непременно задавят. Мы, пожалуй, сумели бы отбить колонны три-четыре, но остальные легко прорвутся через заграждение, так что нам оставалось лишь молиться, петь, есть и, тем кому это нужно, — пить. Мы пообещали друг другу хорошую смерть, разумея, что сражаться будем до последнего и петь, пока можем, но, думается, все мы знали, что финалом станет не дерзкая песнь, но хаос унижения, боли и ужаса. А женщинам придется еще хуже.
