она мне напишет. Неужели Леночка никаких хохм не имеет. Правда, то, что она ест хорошо — это самое мудрое[746], что она может в своем возрасте продуцировать, все же хочется знать, как она развивается.
Справляешься ли, Саронька, с такой трудной нагрузкой? А вторая бабушка часто ли бывает, помогает ли она тебе?
Я в Москву писем-напоминаний не пишу[747]. Думаю, что твоих достаточно.
Пишите мне часто, всего хорошего, целую вас всех крепко, крепко,
Ваш Моисей.
Пятница, 24 сентября 1954 г.[748]
Саррунька дорогая!
Не могу передать тебе, сколько хорошего пережил я в последние 10–12 дней. За это время получил от тебя несколько писем (последнее от 8 сент<ября>), 20-го получил бандероль, а вчера получил посылку. С тех пор как сменили работника, ведающего письмами, это дело налажено [у нас] прекрасно. Мы аккуратно получаем ваши письма, и хочу надеяться, что и вы теперь также получаете наши письма.
Ты недовольна тем, что я пишу очень коротко. Я писал и пространные письма, но ты их, к сожалению, не получила. Все же я впредь буду стараться коротко писать — это укорачивает путь наших писем к вам.
Я здоров и на этот раз напишу, что чувствую себя вполне удовлетворительно. Тебя пугает это определение, но напрасно. В моем возрасте могу ли писать другое? Я не болею, сердечные припадки у меня теперь гораздо реже, вот это и оцениваю «удовлетворительно».
За посылку спасибо. В октябре уже можно посылать «зимнюю» — масло свежее (слегка присоленное) 1 кгр., 1 кгр. сахара, немного печенья (пожалуйста, не присылай некоторое время сладкого — мне надоело, — а лучше солёное). Если можно, 1 кгр. колбасы или мяса отварного (к<а>к в прошлом году), бан<ку> горчицы. Больше ничего не нужно. Сырки мне очень надоели.
Вещей мне никаких не нужно. У меня есть и перчатки, и рукавички меховые, и шерстяные носки, и все что нужно. Ты прислала мне сетку[749] и трусы, а я их ни разу не надел.
Ты пишешь, что от моих писем веет обреченностью. Этого не может быть, у меня нет ощущения обреченности, но я стараюсь вообще не думать о скорых изменениях. Весною, когда я получил твое первое письмо из Москвы[750], я очень бурно переживал [будущее] — кончилось длительной бессонницей. С тех пор прошло больше полугода, и я стараюсь [всячески ото]гнать эти мысли, поскольку я ничего сделать не могу для изменения моей участи.
В своей жалобе я коротко (все же заняла 7 страниц) по-деловому старался доказать, что в сущности и обвинения настоящего не было. За что же я сижу вот уже <нрзб>? Все же чувства обреченности у меня нет.
Какая Леночка чудная девочка! Все же не слишком ли много ты на себя взяла, оставив ее у себя?[751]
Элунчик! Ты уже давно не писала мне. Я знаю, что ты не была в Киеве, была на даче, но с тех пор, как ты приехала домой, ты могла бы мне уже написать письмецо. Пожалуйста, сделай это и напиши, как ты лето провела, что делают папа и мама, как ты живешь с Леночкой, хорошая ли она девочка, любишь ли ее. Как ты с бабушкой живешь? У меня к тебе еще одна просьба: пожалуйста, не хворай больше, ведь бабушку совсем замучите, да и тебе самой, я думаю, тоже не так уж приятно болеть.
Целую вас всех крепко
Ваш Моисей.
Суббота, 2-е октября 1954 г.
Дорогие мои! 30-го сент<ября> получил ваше письмо от 16/IX. Видите, как хорошо теперь идут письма. Надеюсь, что и вы теперь вовремя получаете мои письма, и это больше не является поводом для лишних волнений и беспокойства.
Эдочкино письмо меня очень обрадовало. Мне приятно, что она хорошо работает, ищет хороший размах в работе.
Тема диссертации и мне кажется стоющей (sic). Не надо торопиться, лучше лишний год поработать, но работать надо с первого месяца систематически, максимально углубляясь в разработку вопроса. Эдочка не пишет, на какой именно литературе она собирается работать. Она, конечно, возьмет в основу франц<узскую> литературу, но мне кажется, что материал она попутно должна собирать (и впоследствии использовать в работе) все возможное из английской и немецкой литературы. Это сделает тему и шире, и богаче. Кстати, я считаю, что ей сейчас нужно было бы исподволь овладеть итальянским и испанским языками. При ее способностях это будет не трудно, а впоследствии ей очень пригодится. Как у нее обстоит дело с латинским яз<ыком>, знает она его хорошо или нет? А знать латынь нужно. Коротко — я очень рад, что она взялась за работу во всю мощь. Желаю успеха!
Саррунька! Из твоего письма от 8/IX у меня осталась царапина — будто Эдочка с Вад<иком> не так хорошо живут[752]. Из Эдиного письма этого не видно. В чем же дело? Может, я неправильно понял тебя?
Как Ирочка и Изя? Как их здоровье? Как работа?
О себе? То же, что и раньше. Я здоров и чувствую себя неплохо (чуть не написал «удовлетвор<ительно>», но вовремя спохватился. Тебя это слово пугает). Я уже месяца 1½ не работаю больше с хором. И здесь пришлось опять начинать сначала с очень слабеньким хором, и при первом удобном случае я сбыл его с рук.
Относительно своих настроений я писал в прошлом письме. Могу повторить и сейчас. У меня никакой угнетенности нет. Однако мечтать впустую я себе не разрешаю — это слишком дорого обходится. Все, что можно [было сделать] для того, чтобы добиться реабилитации — я сделал. Я написал по-деловому ген<еральному> прокурору. Больше ничего сделать не могу. Чтением и др<угими> занятиями я стараюсь заполнить время, и когда придет лучшее, оно меня должно застать в хорошем виде не только физич<ески>, но и интеллектуально. Я буду готов к нормальной деятельности.
Как поживает Эллочка? Здорова ли она, ходит ли в садик? Почему она совсем перестала писать мне?
Леночка чудесная девочка! Эда пишет, что с ней уже можно поговорить и попеть. Воображаю, какие вы там концерты устраиваете!
Прошу прислать мне пару тетрадей и немного бумаги для писем. Какао и молока не посылайте мне. Кофе гораздо приятнее. Впредь посылайте не такое дорогое.
Целую вас всех, родненькие мои!
Ваш Моисей
19 октября 1954 г.[753]
Саррунька! Твое письмо от 28/IX получил 12/Х. Собирался тотчас ответить, но — как видишь — несколько затянул. Мне совестно. Впредь этого не будет — буду писать
