– Если захочешь вернуться, возвращайся. Если нет, можешь найти меня в баре «Кэтти». Я буду рада тебя видеть…
И он время от времени приходил. Иногда проводил ночь, иногда они просто дружески беседовали.
…Хосе Анджел встал. Дивина искоса посмотрела на него. Он по–прежнему напоминал ей старого, голодного и опасного волка. Он сунул руку в карман, собираясь заплатить за коньяк, но Дивина остановила его:
– Не надо, я сама.
Он не стал настаивать, зная, что она делает это от всего сердца.
Итак, Эльдорадо говорил правду. Но это еще не означало, что Мерседес лгала…
* * *
– Он сказал «предупредите Таконеса». Дивина в этом уверена: она стояла у него за спиной и даже заметила, что он смутился, когда понял, что его услышали. И сразу повесил трубку.
Таконес Мендоза напрягся, услышав обидную кличку. Но Хосе назвал ее без злого умысла, просто для того, чтобы подробно рассказать, как все происходило.
Мерседес слегка побледнела, но не изменила позы. Ее черные глаза вперились в лицо Хосе Анджела: она пыталась угадать его мысли. Но лицо Хосе было непроницаемо.
Все присутствующие наблюдали за Мерседес. Ей пора было сказать что–то в свое оправдание. Мерседес облизнула пересохшие губы. Внезапно ей показалось, что в квартире стоит удушливая жара.
– Я не говорила, что он никому не звонил, – сказала она как можно спокойнее. – Я говорила, что он не звонил мне. Малко хрустнул суставами пальцев.
– Нет, Мерседес, я звонил именно вам. Вы как раз слушали пластинку. Концерт до–мажор Чайковского. Вы убавили громкость, но я все равно узнал мелодию: я очень люблю Чайковского.
Мерседес поняла, что дело принимает опасный оборот. Вокруг ее губ от волнения образовался бледный круг. Она слегка покачала головой, не говоря ни слова и лихорадочно подыскивая убедительный ответ. О музыке–то она и забыла. Более того: пластинка до сих пор осталась на проигрывателе.
– У тебя есть та пластинка, о которой говорит Эльдорадо? – бесцветным голосом спросил Таконес.
– Не помню.
Последовала напряженная пауза. Хосе Анджел выглядел все таким же равнодушным. Зато у Эль Куры нервно подергивался угол рта, а Эсперенца была на грани истерики. Теперь она уже не сомневалась, что Малко говорил правду.
– Давай ключ, – сказал Таконес. – Я съезжу к тебе. Мерседес замялась.
– Это глупо и обидно, – сказала она, подняв глаза на Эсперенцу. – Вы, я вижу, мне не доверяете…
Эсперенца молча отвернулась.
– Давай ключ, – повторил Таконес.
Мерседес медленно встала, подошла к столу, где лежала ее сумочка, и бросила Мендозе связку ключей. Он поймал ее на лету.
– Вон тот, с круглой головкой, – едва слышно уточнила она.
Таконес сунул ключи в карман и сделал знак Эль Куре. Для верности лучше было ехать вдвоем. Дверь за ними закрылась, и напряжение немного спало. Мерседес отвернулась, чтобы никто не видел слез, подступивших к ее глазам.
Теперь Мерседес могло спасти только чудо. Ее товарищи по партии не смогут прийти ей на выручку: это не входит в их правила.
– Я приготовлю кофе, – сказала Эсперенца и направилась в кухню. Ее тоже душили слезы.
Глава 14
В замке заскрипел ключ, и все повернули головы к двери. Все, кроме Мерседес. Она знала, что привезли с собой Таконес и Эль Кура. Они привезли приговор, обрекавший ее на смерть.
Мендоза был бледен как никогда. Не глядя на Мерседес, он бросил ключи на диван и во всеуслышание заявил:
– Пластинка стоит на проигрывателе.
Это была совсем обыкновенная фраза, даже банальная и немного глуповатая, но от нее в комнате повеяло ледяным холодом. Это означало, что Мерседес пыталась ввести их в заблуждение. А если так…
Первой не выдержала Эсперенца.
– Скажи нам правду, Мерседес! Почему ты не позвонила Таконесу? Неужели ты была заодно с Гутьерресом?!
За время отсутствия Мендозы Мерседес приготовила последнюю уловку – не питая, однако, больших надежд.
– Я вам не лгала, – ответила она. – Скорее всего, Эльдорадо узнал от кого–то из вас, что я часто слушаю эту пластинку. Он коварен, как дьявол, – она повысила голос: – Я уверена, что он – американский агент. Посмотрите на его руки: разве могут быть такие руки у человека, который рубил сахарный тростник? Он приехал сюда, чтобы всех вас уничтожить! И потом – какой мне смысл вас предавать?
Все это прозвучало довольно убедительно, и силы снова уравнялись. Остальные молчали. И Мерседес, возможно, одержала бы верх, если бы не Хосе Анджел. Ветеран Карибского легиона спокойно сказал:
– Мне кажется, Эльдорадо не лжет. Я знаю, когда человек лжет, а когда нет. А у Мерседес есть причина нас предавать. Коммунисты собираются примкнуть к правительству. Мы им мешаем. Точно так же они действовали в Боготе. Тех, кто не пошел с ними, они ликвидировали или выдали полиции. Уж я–то знаю: я там был.
Он произнес эти слова ровным, бесстрастным голосом, но они произвели эффект разорвавшейся бомбы. У Мерседес перехватило дыхание: она никак не ожидала удара с этой стороны. Мерседес обвела взглядом лица присутствующих: все недоверчиво и враждебно косились на нее. Один лишь Малко смотрел в сторону.
И тогда в ней словно что–то надломилось. Двадцать лет скрытности, лжи и усталости разом навалились на нее. Ей захотелось почувствовать себя свободной хотя бы за минуту до смерти!
Она посмотрела на Эсперенцу с таким презрением, что у той по спине побежали мурашки.
– Болваны! – прошипела Мерседес. – Тупые болваны! Все ваши жалкие заговоры и трусливые вылазки не более чем романтика! Вам никогда не победить! Вы навсегда останетесь «десперадо». Народ не на вашей стороне… Фидель – напыщенный дурак, а ваш Че был типичным фанатиком. Вас сметут, как метлой, понятно вам?!
Эсперенца вскрикнула, словно от боли: только что ее предал человек, в которого она так свято верила! Неужели это та самая женщина, которая всегда вызывала у нее восхищение и служила ей примером для подражания?
– Так ты хотела нас погубить?! – вскричала Эсперенца.
Мерседес смерила ее презрительным взглядом. Теперь ей было незачем что–то скрывать.
– Да! Ведь вы уже ни на что не годитесь, жалкие клоуны!
Она пьянела от собственных слов, одновременно счастливая и перепуганная.
– Ах ты дрянь! – взревел Эль Кура.
Мерседес быстро повернулась на каблуках и метнулась к окну. Она знала, что не успеет его открыть, и собиралась выпрыгнуть сквозь стекло. Но высокий Хосе Анджел одним прыжком пересек комнату и схватил ее за ноги. Мерседес упала на белоснежный ковер, и Хосе, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, прижал ее к полу. Затем слегка оглушил ее, ударив ребром ладони по затылку, после чего взвалил на плечо обмякшее тело и отнес Мерседес в спальню. Поскольку там не было ни окон, ни мебели, кроме кровати, им нечего было опасаться. Хосе вернулся в гостиную и закрыл дверь спальни.
– Надо развязать этой стерве язык, – прошипел Таконес, – и выяснить, зачем она это сделала.
Эль Кура тоже не прочь был допросить пленницу, но только своими собственными методами.
Эсперенца молчала: происшедшее потрясло ее. Она в отчаянии повернулась к Малко, ища у него поддержки, но он отвел глаза: австриец тоже не ожидал подобных осложнений.
Итог подвел Хосе Анджел – все тем же ровным, бесстрастным тоном.
– Я думаю, лучше убить ее сразу, – сказал он. – Вряд ли нам удастся многое у нее выведать. Мы уже знаем, на кого она работает. Этого достаточно. Впредь будем осторожнее.
– Зачем ее убивать? – спросил Малко.
Хосе и Таконес посмотрели на него, словно на безумного.
– И это говоришь ты, Эльдорадо? – тихо проговорил Таконес. – После того как она пыталась тебя погубить? Да ты что, не в своем уме?
Малко понял, что, защищая Мерседес, рискует навлечь на себя новые подозрения, и промолчал.
Эсперенца побледнела, глаза глубоко запали, на лице отражалось глубокое внутреннее страдание. Подобная ситуация потрясла ее. До сих пор революция представлялась ей прекрасным приключением, полным радости и самозабвения.
И все же именно она создала Отряд народного сопротивления. И поэтому сейчас ей следовало взять ответственность на себя. Эсперенца на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула.
– Товарищ Хосе прав, – произнесла она наконец. – Будем голосовать. Я за смерть. – Она подняла тонкую руку.
Таконес и Эль Кура тут же последовали ее примеру. Хосе мгновение колебался, а затем тоже поднял руку. Малко не шелохнулся. Встретившись глазами с Эсперенцей, он пояснил:
– Я предпочитаю воздержаться: я ведь заинтересованная сторона.
Четыре поднятые руки медленно опустились. Все это напоминало плохо разыгранный любительский спектакль. Но умереть Мерседес предстояло по–настоящему. Малко напряженно думал, как спасти женщину, не подвергая опасности себя.
