Ну да ничего: само сражение прошло на редкость удачно. Эльджидай по-своему всё же молодец — очень жаль, что такой человек не среди его людей. Если быть честным до конца, это именно благодаря его задумке потери удалось свести до ничтожного числа.
Потери небольшие — часть в своих туменах, а в Гуюковых — половина урусутских коназов порублена, половина пленена. Этих, пленённых, тоже придётся казнить. Будь у него побольше сил, можно было бы подумать о выкупе, но и здесь мягкосердечность тоже неуместна. Да, рязанских князей придётся казнить...
Мало того, что найдётся кому донести в Каракорум о подозрительном снисхождении к врагу, не склонившему шею в покорности, так это ещё и повод остальным, недобитым, надеяться, что открытое сопротивление грозит только пленом с возможностью выкупа. А разве пленом запугаешь того, кто богат и родовит? Это можно понять и простить: здешние вельможи развлекались войнами друг с другом (почему бы на родной земле такого себе не позволить).
Однако он-то пока не «свой», он пока — жестокий завоеватель. Поэтому не позволит здешним багатурам безнаказанно вести войну с ним. Это, может быть, благородно, но никаких людей не напасёшься, если миловать врагов. Разве иногда, за особое мужество. Но — очень редко.
Судя по тому, что рассказывали о местных нравах, для князей война — будто игра в бабки. Опасности почти никакой, зато славы и почёта — полные тороки.
И пусть погибнут простые воины, всегда можно новых прикормить, у них тут привыкли к такому за много веков. Но теперь этого больше не будет.
В этих землях война отныне перестанет быть развлечением родовитых, проливающих кровь нищих. Такое безобразие надо прекратить раз и навсегда. С этой казни каждый из распоясавшихся будет знать: за игры, в которых гибнут люди, зачинщику не слава и честь, а смерть и позор.
А пленных воинов? Что делать с ними? Впрочем, теперь ему понадобится хащар для взятия крепостей, а с выступлением в глубь этих пугающих лесов больше затягивать нельзя.
Слухачи уже успели обрадовать предупреждением о том, как именно хочет представить Гуюк эту битву в очередном донесении в Каракорум.
Оказывается, Бату проявил преступную беспечность, позволив урусутам объединиться и ударить первыми, чем подставил его, Гуюка, под удар. Кроме того, он не пришёл вовремя им на помощь, из-за чего тысячи Сына Кагана понесли тяжёлые невосполнимые потери, и только героизм Эльджидая спас войско от полного разгрома.
Не так страшно это всё, как кажется на первый взгляд. Сообщения летят хоть и быстро, да всё равно не столь скоро, чтобы не ударить по самим кляузникам.
Урусутский слепой бык угодил в заготовленную для него ловушку. Перед Бату лежит беззащитная страна, богатая добыча. Пока долетит куда следует Гуюков донос, Бату уже не один город захватит.
Было, правда, ещё одно обстоятельство, от которого Бату слегка морщился. Придётся отдать рязанскую землю его воинам на щедрый грабёж, и тут ничего не поделаешь. Они ничего не получили от этой резни в степи, и теперь у его настырных нухуров зреет обида — многие пошли за ним в надежде на поживу, а где она, пожива?
Ещё и потому надо спешить вперёд, чтобы местные не попрятали всё и не пожгли.
Единственным человеком, которому хотелось оставить тут всё как молено более нетронутым, был он сам — будущий хан здешних мест. Кому охота владеть пепелищами? Но ничего не поделаешь: придётся разрушать свои же (уже можно сказать, завоёванные — ведь войско врага разбито) будущие владения. Обидно.
Упущен шанс склонить этих людей к мирной покорности. Теперь придётся грабить и вязать. А богатства этой земли ручейком потекут в Каракорум и будут усиливать его врагов.
Правда, может, оно и к лучшему. Заявления о покорности — вещь хорошая, конечно, для будущего лада с подданными, но войско, оставленное без добычи, потеряет азарт. Придётся поддерживать его в нём кнутом, а не щедростью и посулами. А это опять же на руку сопернику.
И всё-таки этот ход — его выигрыш, не Гуюка. Кроме беспомощного доноса, который померкнет, как только они успешно продвинутся вглубь, остальное — не так уж и плохо.
Тысячи Гуюка потрёпаны, вот и повод не пустить их на взятие Рязани. Этот город разграбит он сам. Рязанской добычей будут вознаграждены ЕГО тысячи. А погибнут при этом пленные урусуты.
Христианский Мессия пообещал как-то своим мюридам: «Будете ловить человеков». Своих «человеков» Бату часто ловил арканом на поле брани, а потом — приручал.
В памяти нет-нет да и всплывала нелепая картинка: ретивые охотники вылавливают в диких табунах его нынешних лучших подданных, он смотрит на них — этих укрощённых, но не сломленных жеребцов — и усталое сердце оттаивает.
Княжич был как раз из таких, понравившихся ему сразу, но по Ясе нужно истреблять всех «чужестранных вельмож, какие внушают опасение». Этот мальчик так зыркал молодыми дикими глазищами, что в «опасениях» сомневаться не приходилось.
Он стоял перед джихангиром, скрывая свой страх за слепой пенной яростью, звонко и тонко кричал явно не своё, несуразное. Что-то про то, что джихангир — безбожник и ещё, кажется, «враг рода христианского».
Это Бату позабавило.
— Переведите ему: у тех, кто пленил его, нательные кресты. Пусть покажут. И ещё — здесь нет никого, кто не верил бы в Бога. Но у Бога много имён.
— Воздастся тебе за нашу кровь, — перевели Бату очередной выкрик пленного.
Джихангир нахмурился:
— Переведите ему: виноват ли самум в гибели каравана или тот, кто завёл людей под песок?
— Виновата ли метель в том, что путник замёрз, или... — медленно забормотал толмач-урусут[106] на своём неуклюжем языке.
Рязань... первый город, на который Бату бросил свои собственные силы. Не те, что по окончании этой войны вернутся во враждебный Каракорум, а именно свои, доставшиеся в наследство от убитого эцегэ.
Говорят, город мужественно держал оборону пять дней... Написав такое, рязанские летописцы не обманут, но солгут. Ведь ложь не в словах, а в том, как эти слова понимает тот, к кому они обращены.
Размышляя об этом, Бату всегда вспоминал поучительный рассказ Субэдэя про пресловутую реку Калку. Он тогда тоже не обманул, но солгал. «Мы не прольём вашей крови», — пообещал Субэдэй закрепившемуся за городнёй киевскому коназу Мастилябу. И не пролили, просто сломали им хребты.
Что думал Бату, принимая утешительные донесения своих туаджи? Его обуревал детский страх... Не перед урусутами, нет. Страх остаться слабым и голым перед Гуюком и Бури, перед Джагатаем и его «стервятниками». Гибель своих людей в том бою Бату ощущал как-то по-особому. Как заблудившийся путник, который для того, чтобы добрести по колючему снегу до далёкой юрты (и при этом не околеть с голоду), съедает собственные уши, съедает куски собственной плоти.
Его люди — это всё, что он имел тогда, чтобы не умереть, это была его плоть.
Любой харачу, любой богол имеет право жить, оставшись один, без людей. Ханы лишены подобной милости Неба. Если они останутся без своих людей, соперники не преминут набить камнями их рты.
Бату боялся и отклёвывал кусочки собственной плоти очень бережно, поэтому Рязань держалась целых пять дней.
Нужно было засыпать рвы хворостом, нужно было подогнать осадные башни вплотную к стенам. Нужно было эти стены (слава Небу, деревянные) хорошенько растрясти. Как всегда бывает в таких случаях (будь то Хорезм или страна джурдженей), урусуты охотно терзали своих соплеменников из хашара, поливая кипятком и смолой, упражнялись в меткости, стреляя из ручных своих баллисточек: вольно выцеливать беззащитного соплеменника из-за безопасных заборолов.
На необходимые приготовления и ушли первые четыре дня. На пятый наконец подогнали передвижные деревянные башни с перемётами. По перемётам — почти сверху вниз — устремились его передовые алгинчи. По лестницам снизу вверх — под камни и кипяток — пополз тот же незадачливый хашар.
Бату. Рязань. 1237 год
Сопротивление горожан, подобно упругой ветке, долго гнётся, а потом враз ломается. В том-то и заключается чутьё полководца, чтобы уловить изощрённым ухом этот лёгкий треск, после которого сопротивление заканчивается и отдельные отважные смельчаки увлекаются единым безумием паники. От этого чутья и зависит — потеряешь ты при штурме несколько сотен или несколько тысяч. То же и на равнине.
Не владея этим умением в должной мере, Бату во всём доверился учителю. Субэдэй, как всегда, угадал верно — палка сломалась очень вовремя. Поэтому железные лбы пороков — чьи удары в этот раз не прозвучали неумолимым приговором — так и не попробовали на прочность рязанские крепостные ворота (их открыли без помощи таранов те ретивые алгинчи-передовые, которые заблаговременно пролезли в проломы).
