Что касается действий, нагвали, в отличие от средних людей, не ищут одобрения, уважения, похвалы или любого другого вида признания от кого бы то ни было, включая своих товарищей-магов. Все они требуют от себя безупречности, чистоты, целостности.
Именно это делает компанию нагваля столь притягательной. Люди попадают в зависимость от его свободы так же, как другие от наркотиков. Для нагваля мир всегда совершенно новый. В его компании каждый начинает смотреть на мир так, как никогда не умел раньше.
-- Это потому, что нагвали разбили зеркало саморефлексии, -- сказала Зулейка, как будто следовала за потоком моих мыслей. -- Нагвали способны видеть себя в зеркале тумана, которое отражает только неизвестное. В этом зеркале больше не отражается наша нормальная человеческая природа, выражающаяся в повторяемости, -- перед глазами простирается бесконечность.
Маги верят, что когда лицо саморефлексии и лицо бесконечности сливаются, нагваль полностью готов разрушить границы реальности и исчезнуть, как будто он не был сотворен из твердого вещества. Исидоро Балтасар был готов уже давно.
-- Он не может оставить меня позади! -- закричала я. -Это было бы слишком несправедливо.
-- Полный идиотизм размышлять по этому поводу в терминах справедливости и несправедливости, -- сказала Зулейка. -- В магическом мире есть только энергия. Разве каждый из нас не учил тебя этому?
-- Меня очень многому учили, -- мрачно признала я. И через несколько минут, надувшись, пробормотала:
-- Но сейчас все это ничего не стоит.
-- Все, чему мы тебя учили, именно сейчас является самым важным, -- возразила она. -- Разве ты не знаешь того, что в мрачные минуты воины объединяют свою энергию, чтобы сохранить ее. Воины не поддаются отчаянию.
-- Но что из того, что я выучила или испытала, может смягчить мою печаль и отчаяние? -- тихо проговорила я. -- Я даже пыталась напевать духовные гимны, которым выучилась от моей няни. Флоринда смеялась надо мной. Она решила, что я полная дура.
-- Флоринда права, -- произнесла Зулейка. -- В нашем магическом мире нечего делать с мольбами и заклинаниями, с ритуалами и причудливым поведением. Наш чудесный мир, который есть сон, существует благодаря сконцентрированному намерению всех тех, кто живет в нем. Он целостен во всякий момент благодаря упорной воле магов. Точно так же повседневный мир держится на упорном желании всех и каждого.
Внезапно она остановилась и, казалось, загнала себя в угол мыслью, которую ей не хотелось высказывать. Потом, улыбнувшись и сделав смешной беспомощный жест, она добавила: -- Сновидеть наш сон -- это значит быть мертвым.
Ты имеешь в виду, что я должна умереть прямо здесь и сейчас? -- произнесла я голосом, который становился похожим на хрип. -- Ты знаешь, что я готова к этому в любой момент.
Лицо Зулейки ожило, она улыбнулась, как будто я сказала ей самую лучшую из шуток. Видя, что я настолько серьезна, насколько это возможно, она поспешила объясниться: -- Нет, нет. Умереть -- значит отказаться от своих привязанностей, отпустить все, что у тебя есть, все, чем ты являешься.
-- Но в этом нет ничего нового, -- сказала я. -- Я сделала это тогда, когда вступила в твой мир.
-- Очевидно, ты этого не сделала. Иначе ты бы не оказалась в таком положении. Если бы ты умерла так, как этого требуют маги, ты бы не ощущала сейчас боль.
-- А что бы тогда я ощущала?
-- Долг! Цель!
-- Моя боль лишает меня возможности воспринимать цель, -закричала я. -- Это отдельно. Независимо. Я жива и чувствую печаль и любовь. Как я могу избежать этого?
-- Ты не пытаешься избежать, -- объяснила Зулейка, -- но нужно просто преодолеть это. Если у воина ничего нет, он ничего не чувствует.
-- Что же это за пустой мир? -- вызывающе спросила я.
-- Пуст именно мир индульгирования, потому что индульгирование исключает все, кроме индульгирования. -- Она внимательно и нетерпеливо смотрела на меня, как будто ждала, чтобы я согласилась с ее утверждением. -- Да, это односторонний мир. Скучный и повторяющийся. Для мага противоядием к индульгированию является действие. И он не только так думает, но и делает это.
Как будто холодный осколок вырвался из моей спины. Я снова и снова смотрела на великолепный диск Луны, сияющий сквозь окно. -- Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь, Зулейка.
-- Ты очень хорошо меня понимаешь, -- напомнила она. -Твой сон начался, когда ты встретила меня. Сейчас самое время для другого сна. Но сейчас сон мертв. Твоей ошибкой было сновидеть, оставаясь живой.
-- Что ты имеешь в виду? -- беспокойно спросила я. -- Не мучай меня загадками. Ты сама говорила мне, что только мужчины валяют дурака с загадками. Ты то же самое делаешь со мной сейчас.
Смех Зулейки эхом разносился от стены к стене. Он был похож на шелест листьев, гонимых ветром. -- Сновидеть, оставаясь живой, -- значит иметь надежду. Это означает, что ты цепляешься за свой сон, как за жизнь. Сновидеть, будучи мертвым, означает сновидение без надежды. Тогда сновидишь без привязанности к своим снам.
Я лишь кивала, с недоверием относясь к тому, что могу наговорить в ответ.
Флоринда говорила мне, что свобода -- это полное отсутствие забот о чем бы то ни было, отсутствие стремлений, даже когда заключенный в нас объем энергии освобожден. Она говорила, что эта энергия освобождается, только если мы исключим все возвышающие концепции, которые у нас есть о себе, о нашей важности, важности, которую, как мы чувствуем, нельзя ни вышучивать, ни нарушать.
Голос Зулейки был ясным, но казалось, приходил издалека, когда она добавила:
-- Цена свободы очень высока. Свобода может быть достигнута лишь сновидением без надежды, желанием отказаться от всего, даже от сновидения.
-- Для некоторых из нас сновидение без надежды, борьба без видимой цели -- это единственный путь быть подхваченными птицей свободы.
