Но Долли, присев на краешек кровати, уткнула лицо в передник и разразилась горькими, безутешными рыданиями.
1911
Тень грядущего
Джон Уорлингтон Доддс играл неудачно на бирже и к 15 июля 1870 года разорился окончательно. Беда длилась, однако, очень недолго, всего каких-нибудь два дня, и к 17 июля Доддс снова стал очень богат. Всего замечательнее было то, что Доддс разбогател, сидя в Дансло. Это – нищий ирландский городок. Весь этот город можно купить за четвёртую часть той суммы, которую Доддс заработал в течение одних суток с небольшим, сидя в его пределах.
Жизнь финансистов до сих пор не описана как следует. Эта тема принадлежит романисту будущего. О, это жизненная, грандиозная тема! Две необъятно могучие силы находятся между собой в постоянном борении. Одна сила – это повышение, другая – понижение. На этой почве горят человеческие страсти, работает человеческий ум. Смелые операции, полное тревоги ожидание, агония проигрыша, сложные комбинации, терпящие крушение, – как всё это интересно, как всё это захватывает!
Государственные долги великих держав Европы похожи на барометрические трубки, наполненные ртутью. Ртуть то падает, то поднимается, смотря по тому, какое давление на неё оказывает мировая политика. Пусть только человек будет проницателен, пусть он только сумеет угадать, в каком положении будут находиться эти политиканские барометры завтра, – этому человеку нечего бояться: в его руках громадное состояние.
Джон Уорлингтон Доддс обладал многими качествами, которые так нужны для биржевика, желающего преуспеть. Он быстро соображал, верно оценивал положение и действовал смело, не мешкая. Но одних способностей для преуспевания на бирже мало. Надо, чтобы вам везло, чтобы случай вам благоприятствовал.
Фортуна точно невзлюбила Уорлингтона Доддса: при самых, казалось бы, благоприятных прогнозах и рекомендациях он приобрёл фонды ещё не открытой путешественниками южноамериканской республики. Но республику так и не открыли, и Доддс потерял свои деньги. Желая оправиться, он купил акции Шотландской железной дороги, но и тут его преследовал рок. Рабочие дороги устроили грандиозную стачку, акции предприятия упали, и Доддс опять проиграл. Не теряя присутствия духа, он подписался на фонды одного очень солидного предприятия по торговле кофе. Всё сулило ему барыши, но наступили не предвиденные никем политические осложнения, кофейное предприятие лопнуло, а вместе с ним погиб и капитал Доддса.
Все дела, за которые он брался, в которых принимал участие, проваливались, и он наконец разорился.
Как хотите, а неприятно оказаться в положении банкрота умному и энергичному молодому человеку, да ещё накануне своей свадьбы. Да, Доддс был банкротом. Кредиторы могли, в случае если бы пожелали этого, объявить его несостоятельным. Но биржа – снисходительное учреждение: нельзя теснить человека, попавшего в скверное положение, ведь и сам можешь очутиться в таком положении не далее как завтра. Надо дать упавшему время подняться на ноги и возможность поправиться. Таким образом, тяжесть, которую взвалила на плечи Доддса несправедливая судьба, была облегчена для него; нашлись люди, которые подсобили ему – один так, другой иначе, и он получил нужную ему передышку.
Нервная система молодого человека была совсем расшатана, он нуждался, по словам врачей, в покое и перемене обстановки. И вот, повинуясь этому предписанию, он предпринял небольшое путешествие в Ирландию. Таким-то образом Джон Уорлингтон Доддс очутился 15 июня 1870 года в городе Дансло. Было утро. Он сидел и завтракал в засиженной мухами столовой Георгиевской гостиницы, помещавшейся на рыночной площади города.
Эта столовая была какая-то унылая и скучная и в обычное время пустовала. Только сегодня, по особенному совсем случаю, в ней было много народу. Было оживлённо и шумно, и Доддсу казалось, что он находится в Лондоне, а не в захолустном ирландском городке.
Все столики были заняты, воздух был насыщен жирным запахом поджаренной ветчины и рыбы. Люди в высоких сапогах то входили, то выходили из залы, звенели шпоры, в углах стояли охотничьи бичи. Всё напоминало о лошадях, да и разговоры-то велись только на эту тему, слышались слова «однолетки», «наколенный грибок», «тугоуздый» и тому подобные малопонятные Доддсу термины, впрочем, и его биржевой жаргон был бы для честной компании лошадников ничуть не более вразумителен.
Доддс подозвал слугу и спросил его, что значит всё это оживление. Слуга-ирландец даже остолбенел от изумления, услышав такой вопрос. Неужели же есть на свете люди, не знающие таких важных событий, как конная ярмарка в Дансло?
– То, ваша честь, есть лошадная ярманка в Дансло, – ответил он на ломаном английском языке, – самая великая ярманка во всей Ирландии. Длится целую неделю, и на неё съезживаются со всех сторон – с Англии, с Шотландии, из отовсюду. Да вы гляньте в окно, ваша честь, и вы увидите лошадок. Они стоят на площади и по ночам ржут. Громко ржут, не дадут вашей чести и минуты соснуть.
И Доддс действительно вспомнил, что всю ночь его сон нарушался какими-то странными звуками, шедшими снизу, с площади. Следуя приглашению слуги, он посмотрел в окно и понял причину этого переполоха. Вся площадь кишела лошадьми разных мастей: серыми в яблоках, гнедыми, вороными, бурыми, пегими, булаными, караковыми. Тут были молодые и старые, красивые и некрасивые, породистые и рабочие лошади. Откуда взялось такое множество лошадей в таком маленьком городке?
Он спросил об этом слугу, и тот ответил:
– Никак нет, ваша честь, эти лошади не все здешние, но Дансло находится в самой середине округа, около нас пропасть конских заводов – ну, значится, лошадок и ведут сюда на продажу.
В руках у слуги была телеграмма, и он показал Доддсу на адрес:
– Никогда не слыхал такой фамилии, сэр. Может, вы знаете, кому адресована эта телеграмма?
Доддс взглянул на конверт: телеграмма была на имя какого-то Штрелленгауза.
Произнеся это имя вслух, Доддс ответил:
– Не знаю такого. Я не слыхал этой фамилии, она иностранная. Может быть…
Но в эту минуту сидевший за соседним столом маленький круглолицый и краснощёкий господин наклонился к Доддсу и спросил:
– Вы, кажется, назвали иностранную фамилию, сэр?
– Да, Штрелленгауз.
– Это я – Штрелленгауз, Юлиус Штрелленгауз из Ливерпуля. Я ждал эту телеграмму. Благодарю вас.
Доддс вовсе не желал подглядывать за Штрелленгаузом, но тот сидел так близко, что он наблюдал за ним помимо воли. Штрелленгауз разорвал красный конверт и вытащил из него очень большую бумагу светло-розового цвета. Телеграмма была длинная. Штрелленгауз аккуратно развернул листок и положил его перед собой, причём сделал это так, что телеграмму не мог видеть никто, кроме него самого, затем вынул записную книжку и начал делать в ней какие-то отметки, заглядывая то в книжку, то в телеграмму. Отметки он делал короткие, записывая каждый раз, очевидно, по одной букве или цифре. Доддс был заинтересован. Он понял, что́ делает этот человек: он, вне всякого сомнения, расшифровывал депешу.
Доддсу и самому не раз приходилось это проделывать, и он с любопытством наблюдал за соседом.
Вдруг маленький человек побледнел. Он, очевидно, понял значение депеши, и это его страшно взволновало. Бывали такие случаи и с Доддсом, и потому он пожалел Штрелленгауза от всей души. Иностранец встал из-за стола и, не притрагиваясь к еде, вышел из залы.
– Думаю, сэр, этот господин получил дурные вести, – прокомментировал это событие общительный слуга-ирландец.
– Похоже на то, – ответил Доддс, но в эту минуту его внимание оказалось отвлечено в другую сторону.
В залу вошёл посыльный, в его руках была телеграмма.
– Кто здесь господин Манкюн? – спросил посыльный у слуги.
– Вот так имечко! – воскликнул ирландец. – Как? Как вы сказали?
– Господин Манкюн, – повторил посыльный, глядя вокруг. – А, вот он!.. – И он подал телеграмму господину, который, сидя за угловым столиком, читал газету.
Доддс взглянул на этого господина и задумался. Что нужно этому человеку здесь, в этой компании лошадников и барышников? Манкюн был высокий господин с совершенно белыми волосами и орлиным носом, усы у него были подвиты, а бородка коротко и красиво подстрижена. Тип лица аристократический и составлял прямую противоположность всей этой грубоватой, шумной и вульгарной компании. Вот таков был господин Манкюн, получивший вторую телеграмму.
Конверт он разорвал с лихорадочной поспешностью. Доддс успел заметить, что телеграмма была не менее объёмиста, чем полученная Штрелленгаузом. Читал её Манкюн медленно, и из этого можно было заключить, что она тоже написана шифром. Манкюн, впрочем, разбирал шифр без помощи карандаша и записной книжки. Он сидел, глядя на телеграмму и стараясь понять её значение. Его тонкие, нервные пальцы сжимали седую бороду, густые брови были нахмурены. Он был серьёзен и сосредоточен.
