приливала к голове. Лин, шагая несколькими ступенями ниже, принимала на себя другую половину его веса.
Когда они покинули хаос нижней диспетчерской, им овладели темнота и спокойствие. Носильщики не разговаривали – берегли дыхание и держали мысли при себе. Джоэль взял быстрый темп. Миссия ощущал это по легкому раскачиванию своего тела, подвешенного над стальными ступенями.
Постепенно подъем становился все более неприятным. Причина была не в том, что дышать становилось тяжело: еще учеником он научился управлять дыханием во время долгих подъемов. Его не раздражала ни жесткость пластика, прижатого к лицу, ни темнота: его любимыми рабочими часами как раз были сумерки, когда он оставался наедине со своими мыслями, пока остальные спали.
Главное неудобство заключалось в неподвижности. В том, что его несли. В том, что он стал ношей.
От врезавшихся в плечи ремешков руки стали неметь. Он покачивался в темноте, вслушиваясь в топот ног по ступеням и тяжелое дыхание Джоэля и Лин, тащивших его наверх. «Слишком тяжелая ноша», – решил он.
Миссия подумал о матери, носившей его столько месяцев; ей некому было довериться, и некому было ее поддержать. Даже будущему отцу она открылась лишь тогда, когда было уже поздно прерывать беременность. Интересно, как долго отец ненавидел этот комок в ее животе, как долго хотел вырезать из него Миссию, словно раковую опухоль. Миссия никогда не хотел быть кому-либо тяжелой ношей.
Ровно два года назад. В тот день он в последний раз испытал чувство, что он для кого-то обуза. Два года с тех пор, как он доказал, что слишком тяжел даже для веревки.
Он тогда плохо завязал узел. Но его руки дрожали, а сквозь слезы узел был плохо виден. И когда он распустился, натянутая веревка прошлась ему по шее, оставив кровоточащую рану. Больше всего он сожалел, что спрыгнул с низкой лестницы в механическом, закрепив веревку на трубах под потолком. Если бы он спрыгнул с лестничной площадки, то развязавшийся узел уже не имел бы значения. Падение убило бы его гарантированно.
Теперь же он слишком боялся повторить это. Боялся не меньше, чем стать обузой для кого-то. Не потому ли он избегал Элли, что она хотела о нем заботиться? Хотела поддержать его? Не потому ли сбежал из дома?
Слезы все же прорвались. Руки его были привязаны, и он не мог вытирать щеки. Он думал о матери, о которой сумел выяснить совсем немного. Но одно Миссия знал точно: она не боялась жизни или смерти. Она обняла и то и другое, пожертвовав собой, отдав за него свою кровь. Совершив обмен, который он никогда не считал стоящим того.
Вокруг него медленно поворачивалось укрытие, ступени уходили назад одна за другой. Миссия страдал, но терпел. Он сдерживал рыдания, впервые увидев себя в этом полном мраке, глубже познав свою душу во время ритуальной переноски к могиле, в этом печальном пробуждении в свой день рождения.
50
УКРЫТИЕ 1
Отыскать одного человека среди десяти тысяч – задача труднейшая. На это могли уйти месяцы копаний в отчетах и базах данных, запросов к руководству Восемнадцатого укрытия с просьбой выслать чьи-то биографии, поисков в историях арестов, графиках очисток, установления взаимного родства и анализа слухов и сплетен, собранных из ежемесячных отчетов.
Но Дональд нашел более легкий способ. Он просто стал искать в базе данных копию себя.
Того, кто помнит. Того, кто полон страха и паранойи. Того, кто пытается слиться с остальными, но ведет подрывную деятельность. Он искал тех, кто боится врачей, отбирая тех, кто ни разу к ним не ходил. Он искал того, кто уклонялся от лечения, и нашел человека, который не доверял даже воде. Дональд ожидал, исходя из масштабов хаоса и разрушений, что вычислит нескольких подстрекателей, банду. И если найдет одного, то он приведет к остальным. Предполагал, что они будут молодыми и разгневанными и что у них есть какой-то метод передавать свои знания из поколения в поколение. А обнаружил вместо этого одновременно и нечто зловеще схожее с ним, и совершенно на него не похожее.
На следующее утро он показал результаты Турману. Тот долго стоял совершенно неподвижно, а потом сказал:
– Конечно. Конечно…
Рука Турмана на плече Дональда стала единственным поздравлением, которое тот получил. Турман объяснил, что перезагрузка запущена и продвинулась уже далеко. Он признался, что она уже шла, когда разбудили Дональда, что руководитель Восемнадцатого набирает новых рекрутов, что семена раздора уже посеяны. Эрскин и доктор Снид работают ночи напролет над новым составом препарата, но на эту работу могут уйти недели. Ознакомившись с тем, что обнаружил Дональд, он сказал, что будет связываться с Восемнадцатым.
– Я хочу с ними говорить, – заявил Дональд. – Это ведь моя теория, в конце концов.
Ему хотелось сказать, что он не пойдет по пути труса. Если кого-то придется казнить из-за него – погасить одну жизнь ради множества других, – то он не станет прятаться от такого решения.
Турман согласился.
В лифте они ехали почти как равные. Дональд спросил, почему Турман начал перезагрузку, но при этом полагал, что уже знает ответ.
– Вик победил, – сказал Турман.
Дональд подумал обо всех тех людях, которые теперь брошены в хаос. Он совершил ошибку, спросив, как продвигается перезагрузка, и Турман рассказал ему о бомбах и насилии, как группы в комбинезонах разных цветов воюют друг с другом, как порядок быстро рушится от малейшего толчка и что эта формула стара как мир.
– Горючий материал в обществе есть всегда, – добавил Турман. – И ты удивишься тому, что поджечь его можно всего несколькими искрами.
Они вышли из лифта и зашагали по знакомому коридору. Это был привычный для Дональда маршрут, здесь он в прошлую смену работал под другим именем. Работал, не зная, что делает. Они миновали офисы, где множество людей стучали по клавиатурам и разговаривали. Этим людям предстояло пятьсот лет трудиться посменно, делать, что им велят, выполнять приказы.
Когда они подошли к его прежнему офису, он не удержался и заглянул внутрь. На него посмотрел худой мужчина с волосами, окаймлявшими голову от уха до уха, и лишь с легким пухом на макушке. Он сидел, приоткрыв рот и держа руку на компьютерной мышке, ожидая, что Дональд что-то скажет или сделает.
Дональд поздоровался, сочувственно кивнув. Повернувшись, он заглянул и в дверь напротив, где за таким же столом сидел человек в белом халате. Кукловод. Турман заговорил с ним, тот встал и вышел к ним в коридор. Он знал, что Турман сейчас главный.
