— Поеду-ка я к своим, на родину, — борясь со слезами, сказала Таисия Алексеевна! Дух переведя, добавила: — Да и сам тоже на чужбине-то долго не задерживайся.
Ведь как в воду глядела!
Билет был взят до Сухиничей, откуда наша Та была мобилизована в действующую армию. Попутчики-фронтовики склонили «беженку» на всякий случай сделать остановку в Кромах. Так с компанией и сошла с поезда. Да и осталась в этом городке навсегда. Весь срок, вплоть до выхода на пенсию, трудилась в кабинете политического просвещения. Причем без утайки, критически оценивала стиль и методы работы местных партийных аппаратчиков, как и политику КПСС в целом. Однако все-все сходило фронтовичке с рук. Ибо уважали.
Но вот же как в жизни-то бывает… После развала СССР, когда все, кому только было не лень, почем зря поносили коммунистов, наша воительница осталась верна идеям социализма, марксизма. За что многие вдвойне уважали. Причем не только единомышленники, но и инакомыслящие. Яркие, берущие за душу речи Алмазовой на городских митингах многие граждане Кром по сей день помнят.
…Два года назад Таисия Алексеевна тихо скончалась в своей постели, о чем соседям и миру поведала ее верная дворняжка по имени Авва.
Славную воительницу похоронили по-христиански, с воинскими почестями.
Все-все нажитое имущество (по сути, жалкий скарб), а также тесную комнатенку в коммунальной квартире Алмазова завещала остро нуждающимся. Боевые награды принял на сохранение местный краеведческий музей.
Которое лето собираюсь в Кромы —Все нет и нет пути.Прости меня, Та, великодушно,И еще раз, если можешь, прости.
ВОДЯТСЯ ЛИ РЫЖИКИ ПОД БОСТОНОМ?
Уже и со счета сбился… Случилось то в четвертое или, пожалуй, в пятое перестроечное лето. Дружок мой закадычный, ничего не сказав, тихо сбежал из Молдовы на чужбину. Теперь за океаном, устроился в Бостоне.
Недавно меж нами наладилась связь. Перезваниваемся. Большей частью по инициативе Михаила. Говорим о том о сем, о пятом-десятом. По сути-то, воду в ступе толчем, а все равно душу греет.
Недавно среди ночи поднял меня требовательный телефонный звонок. Слышу явственно Мишин голос:
— Ну здравствуй, это я.
Минут двадцать разговаривали. В какой-то момент в трубке возникла напряженная пауза. После чего просьба:
— Слушай-ка, а напиши мне письмецо. Да подлиннее… О чем? Да обо всем. Просто в порядке бреда.
Я воспринял просьбу как приказ… Вот какое послание отправил другу в Бостон:
«Ближнее и особенно дальнее Подмосковье млеет в объятьях бабьего лета. После затяжной непогоды явились лучезарные деньки. Снова зацвели дикоросы. За компанию с ними распустили пахучие бутоны уж было задремавшие розы. Устремили ввысь свои разноцветные шпаги гладиолусы. Огненную лаву вдоль дорожки образовали настурции. Ступить, понимаешь, боязно.
Гордость и украшение нашего сада — конечно, яблони. Среди них есть совершенно уникальные, причем совсем-совсем молодые деревца. Имя одного — чистотел. Плоды выдает идеально круглой формы, золотистого цвета, с запахом меда, только что взятого у пчел. Другой сорт называется «орловим»… Ну этот вообще! Плоды будто отлитые, величиной с кулак и более. Цветом, вкусом, запахом напоминает гранат, с нежным ароматом шафрана.
Краснота проникает в мякоть, чуть ли не до семечек. К сожалению, в нынешнее лето урожай был невелик, похоже, деревце позволило себе передышку.
Кстати сказать, в московском нашем доме подрядились делать косметический ремонт три смуглянки-молдаванки. Прибыли на шабашку аж из Дрокии. Ты, конечно, знаешь тот район, знаменит он не столько виноградниками, как садами. Причем тамошний совхоз, как ты, пожалуй, помнишь, называется Фруктовый Донбасс (словосочетание, право, импрессионистское!). Ныне то хозяйство развалилось, лежит на боку. Его труженики разбрелись по белу свету: согласны на любую работу, на любых условиях. Многие потянулись в московский регион… Наши батрачки между делом еще и песенки поют. Не громко, для фона. Москвичам это в диковину, нравится. Многие хозяева квартир нарочно приоткрывают двери в коридор.
Возвратясь с дачи, я угостил красавиц Кодр плодами своего сада. Продегустировав, в один голос заявили, что таких яблочек никогда в жизни не видели и не ели. Во как! А ведь это оценка заинтересованных экспертов.
В нашей деревне Николаевке на Успенье народ заговорил о грибах. Леса тут начинаются чуть ли не от каждой калитки. И все равно истинного грибника тянет куда-нибудь подальше.
Я не имел конкретного плана: пошел, что называется, в разведку боем. Пересек колхозное поле с созревшим, но некошеным ячменем, по пути вспугнув мышковавшую лисичку. Метрах в шестидесяти от меня рыжая бестия метнулась, как пламя. Взыграл мой охотничий азарт, дико проулюлюкал в след зверю.
Преодолев противопожарный ров, а также непролазную поросль из ольхи и молодого осинника, вступил в сумрачный бор. Поначалу оторопь взяла, будто из ослепительного Колонного зала угодил в лешачьи чертоги. Вспомнилась бабушкина присказка: «В ельнике — молиться, в березнячке — веселиться, в дубраве — грибы собирать».
Малость покружив порядка ради, выбрался на просеку и полностью ей доверился. Вышел-то я налегке, как на прогулку, даже без компаса.
Минут через сорок повстречал дядьку. Шел он, как и я, с пустой кошелкой, но с туго набитым рюкзаком неизвестно чем. Поравнявшись, незнакомец первым меня поприветствовал. И счел своим долгом предупредить:
— В той стороне, куда нацелились, грибов сроду не было. Да и теперь нет.
И словно конь понесся в ту сторону, откуда я двигался.
Признаться, сомнение в душу заронил. Но не в моем характере возвращаться с полпути. Да и куда сворачивать-то, леса вокруг неоглядные, нескончаемые.
Сошел с просеки, стал углубляться в чащу.
Грибки встречались — в основном сыроежки да продолговатые дождевики. В нашей местности последними пренебрегают. Я же мимо не прохожу: беру для гастрономического разнообразия.
Вдруг в траве обнаружились три крепеньких подберезовичка. Это уже, как говорят, вещь. Возле трухлявого пня увидел россыпь так называемых летних опят. Стояли на тонюсеньких ножках. И шляпки тоже были тоненькие, размером в металлический рубль… У них же еще и прозвище есть: говорушки. Этимология слова непонятна. Возможно, связана с тем, что во время жаренья грибочки скворчат-скворчат, будто меж собою переговариваются.
Неспешно двигаясь зигзагами, наполнил емкую корзину едва ль не наполовину. Мысленно прикидывал, какая получится славная жареха. Да, пожалуй, и на супец хватило б. Через какое-то время заметил прямо под ногами — чуть было не наступил! — пяток волнушек. Для варки-жарки грибочек сей неподходящ, идет исключительно в солку. И все же не оставил я находку на произвол судьбы — срезал. Ежели волнушки несколько часов подержать в холодной воде, можно смело варить в смеси с другими грибами! Волнушки прибавят чуть-чуть горчинки — и в том есть своя прелесть.
Надышавшись настоянного на лесных травах благодатного воздуха, шел я легко, как бы даже навеселе, будто по пути где-то пригубил доброго сухого винца. Возле молодых елочек в поле зрения оказались три потревоженные кем-то шляпки, тоже розоватого цвета. Сразу возник вопрос: почему, срезав, их оставили на месте, не взяли. Первая мысль: наверное, червивые… Я не поленился — нагнулся, перевернул наизнанку шляпки. Срез оказался окроплен ярко-оранжевыми капельками. Боже, это же сок рыжика… Скорей всего найденышей срезал либо слабовидящий, либо новичок-недотепа.
Боясь раскрошить, положил осторожно шляпки в корзинку. Еще раз — в новом ракурсе — полюбовался благородным видом. Собрался уж было двигаться дальше. Сделал шаг… Все пространство вокруг было усыпано червового золота кружками: рыжики, рыжики! Здешние любители тихой охоты ценят их превыше белых грибов. Тем более что родятся-то рыжики раз в семь лет. Именно семь лет назад в такую же пору бабьего лета набрал их не меньше трех десятков, прямо не сходя с места. И счастлив, помню, был до беспамятства.
Отдышавшись, придя в себя, стал медленно, спокойно резать шляпки. От душистого, липкого сока руки стали красными, как от крови. Меньше чем через полчаса корзина наполнилась горкой. Россыпи же не было конца. Что делать? Как быть? Вывалил собранное на траву, в сторону отбросил все второстепенное. Одни лишь рыжики оставил.
Углубляться в лес уже не было смысла. Однако не без сожаления поворотил назад. Через полсотню шагов путь преградила поваленная береза. Ствол метра два в длину был., покрыта твердой шубой — настоящими осенними опятами, которым тоже ведь цены нет. Слой оказался настолько плотный, от сильного давления обеими ладонями сверху не прогибался. Грибочки были классические, серовато-телесного колера, с характерным жемчужным отливом. Классика неподдельная! Притом ножки литые, толстые, не переломить. В таких случаях требуется нож хорошей стали, остро заточенный перед выходом из дому… Да вот досада: куда такое богатство девать? Корзина была полным-полна, утрамбована. Но и оставлять удачную находку грешно, потом никогда себе не простишь. В экстренных случаях грибники сымают с себя лишнюю одежку, делают подобие рюкзака… Без колебаний сделал я заплечный мешок из только что купленной ветровки.
