Увы, в такой оценке происшедшего совпадают евреи разных степеней рассудительности или опрометчивости. И даже через 30 лет немалый же законник Г. Слиозберг повторяет в эмигрантских мемуарах, а сам он в Кишинёве ни тогда ни позже не побывал, – и вколачивание гвоздей в головы жертв (и приписывает это очерку Короленко!), и изнасилования, и «несколько тысяч солдат» (стольких не было в захудалом кишинёвском: гарнизоне) – «как бы охраняли» погромщиков[1141].
А Россия – в публичности рубежа веков – была неопытна, неспособна внятно оправдываться; не знали ещё и приёмов таких.
Между тем «хладнокровная подготовленность» погрома всё-таки провисала и требовала более крепких доказательств, уже к размаху разогнанной кампании. И хотя адвокат Зарудный «уже закончил своё расследование, и… твёрдо установил, что главным организатором и руководителем кишинёвского погрома был начальник местной «охранки»… барон Левендаль»[1142], – но даже при успехе такой версии фигура Левендаля недостаточно позорила русское правительство. Надо было непременно дотянуться до центральной власти.
И вот тут-то! – через 6 недель после погрома, – на крайнее подожжение мирового негодования и на подрыв самой сильной фигуры царского правительства был – неизвестно где, неизвестно через кого, но очень кстати – «обнаружен» текст «совершенно секретного письма» министра внутренних дел Плеве к кишинёвскому губернатору фон-Раабену (не циркулярно всем губернаторам черты оседлости, а только ему одному, и за 10 дней до погрома), где министр в ловких уклончивых выражениях советовал: что если в Бессарабской губернии произойдут обширные беспорядки против евреев – так он, Плеве, просит: ни в коем случае не подавлять их оружием, а только увещевать. – И вот кто-то неизвестный так же вовремя передал текст письма английскому корреспонденту в Петербурге Д. Д. Брэму (Braham) – а тот напечатал его в лондонском «Таймс» 18 мая 1903[1143].
Кажется: много ли значит одна публикация в одной газете – ничем не подтверждённая ни тогда ни потом? Да сколь угодно много! даже – и наповал. А в данном случае в том же номере «Таймс» та публикация уверенно поддерживалась упомянутым выше протестом виднейших британских евреев, во главе с К. Монтефиоре (из прославленной семьи)[1144].
В такой мировой обстановке, что тогда создалась, письмо это имело колоссальный успех: до сих пор всё же не доказанные, теперь «документально были доказаны» кровавые замыслы всеми ненавидимого царизма против евреев. Ещё жгучей раскатились по всему миру и газетные статьи и митинги. «Нью-Йорк Таймс» на третий день после публикации отмечает, что «уже три дня как[записка] оглашена, и никакого опровержения не последовало», а британская пресса уже считает её истинной. И «что можно сказать о цивилизации такой страны, где Министр может поставить свою подпись под такими инструкциями?»[1145]. А ненаходчивое царское правительство, да ещё и не понимающее всего размера своего проигрыша, только и нашлось что отмахнуться лаконичным небрежным опровержением, подписанным главой Департамента полиции А. А. Лопухиным, и лишь на девятый день после сенсационной публикации в «Таймсе»[1146], а вместо следствия о фальшивке выслало Брэма за границу.
Уверенно можно сказать, что это была – подделка, и по многим соображениям. Не только то, что Брэм никогда не представил никаких доказательств подлинности текста. Не только потому, что фальшивку опроверг А. А. Лопухин, резкий недоброжелатель Плеве. Не только потому, что кн. Урусов, благорасположенный к евреям, тут же сменивший Раабена и контролировавший губернаторский архив, – не обнаружил в нём такого «письма Плеве». Не только потому, что смещённый Раабен, пострадавший разорением жизни, в слёзных попытках исправить её, – никогда не пожаловался, что то была ему директива сверху, – а ведь сразу бы исправил себе служебную карьеру да ещё стал бы кумиром либерального общества. Но и главным образом потому, что государственные архивы России – это не были мухлёванные советские архивы, где, по надобности, изготовляется любой документ, или, напротив, тайно сжигается; там – хранилось всё неприкосновенно и вечно. И сразу же после Февральской революции Чрезвычайная Следственная комиссия Временного правительства, а ещё более и ещё усерднее специальная «Комиссия для исследования истории погромов», с участием авторитетных исследователей, как С. Дубнов, Г. Красный-Адмони, – не только не нашла ни в Петербурге, ни в Кишинёве самого документа, ни даже его регистрации по входящим-исходящим, а обнаружила – всего лишь сделанный в министерстве внутренних дел русский перевод с английского текста Брэма. (А ещё – бумаги с «указания[ми] на строгие кары и отрешения от должностей… за всякое незаконное действие исполнительных агентов в еврейском вопросе»[1147].) Да после 1917 года – чего бы опасаться? но не открылся ни один свидетель или мемуарист, который бы рассказал, откуда эта бессмертная телеграмма попала в руки Брэма, или бы похвастался, как он в этом участвовал. И от самого Брэма – ни тогда ни потом – тоже ни слова.
И тем не менее кадетская «Речь» ещё и 19 марта 1917 уверенно писала: «Кишинёвская кровавая баня, контрреволюционные погромы 1905 г. были организованы, как досконально установлено, Департаментом полиции». И в августе 1917 на Московском Государственном Совещании председатель Чрезвычайной Следственной комиссии публично заявил, что «скоро представит документы Департамента полиции об организации еврейских погромов», – но ни скоро, ни нескоро, ни его Комиссия, ни потом большевики никогда ни одного такого документа не представили. И как же захрясла ложь – аж по сегодня. (У меня в «Октябре Шестнадцатого» один из персонажей упоминает кишинёвский погром, и в 1986 немецкое издательство от себя так поясняет в сноске немецким читателям: «Тщательно подготовленный двухдневный еврейский погром. Министр внутренних дел Плеве указал губернатору Бессарабии в случае погрома не пытаться сдержать его силой оружия»[1148].) В современной (1996) Еврейской энциклопедии читаем уверенное: «В апреле 1903 новый министр внутренних дел В. Плеве организовал при помощи своих агентов погром в Кишинёве»[1149]. (Парадоксально, но томом раньше эта же Энциклопедия сообщает: «Текст опубликованной в лондонской газете „Таймс“ телеграммы Плеве… большинство исследователей считают подложным»[1150].)
И вот, лжеистория кишинёвского погрома стала громче его подлинной скорбной истории. И – осмыслится ли хоть ещё через 100 лет?
Бессилие царского правительства – дряхлость власти – проявилось не только в Кишинёве: вот, и в 1905 в Закавказьи произошла азербайджано-армянская резня. Но только в случае Кишинёва обвиняли, что резня подстроена правительством.
«Евреи», писал Д. Пасманик, «никогда не приписывали погромов народу, они обвиняли в них исключительно власть, администрацию… Никакие факты не могли поколебать это совершенно поверхностное мнение»[1151]. И Бикерман указывал, что, по всеобщему мнению, еврейские погромы – это форма борьбы власти против революции. Более усмотрительные рассуждали так: если в происшедших погромах и не обнаружено технической подготовки со стороны власти, то «мораль, укрепившаяся в Петербурге, такова, что всякий ярый юдофоб находит самое благосклонное отношение к себе – от министра до городового». Между тем: кишинёвский судебный процесс осени 1903 года показал картину обратную.
А для российской либерально-радикальной оппозиции суд должен был превратиться в битву с самим самодержавием. На суд отправились «гражданскими истцами» виднейшие адвокаты, и христиане и евреи, – М. Карабчевский, О. Грузенберг, С. Кальманович, А. Зарудный, Н. Соколов. А «талантливейший левый адвокат» П. Переверзев и ещё несколькие пошли в защитники обвиняемых: «чтобы они не боялись рассказать суду… кто их подстрекнул начать бойню»[1152], – то есть что их направляла власть. А «гражданские истцы» настаивали: произвести доследование и посадить на скамью «истинных виновников»! Власти не публиковали судебные отчёты, чтобы не разжигать страсти ни в самом Кишинёве, ни уже разожжённые по всему миру. Так ещё удобнее: штат активистов вокруг «гражданских истцов» составлял свои собственные отчёты о суде и отсылал их через Румынию на всемирное распубликование. Однако ход суда это не изменило: дотошно выяснялись всего лишь морды погромщиков, а власти – виновны, несомненно, – но только в том, что не справились вовремя. И тогда группа гражданских истцов-адвокатов заявила коллективно: что «если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома» – то есть не какого-то губернатора Раабена, на него и внимания почему-то не обращали, а – министра Плеве и центральную администрацию России, то «им, защитникам… больше нечего делать на процессе». Они «натолкнулись на такие трудности со стороны суда, которые лишают их всякой возможности… свободно и по совести защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды»[1153]. Новая адвокатская тактика прямого выхода в политику оказалась весьма успешной и многообещающей, произвела сильнейшее впечатление во всём мире. «Действия адвокатов были одобрены всеми лучшими людьми в России»[1154].
