Не было такого прямого лозунга – «ассимиляция!», раствориться в русской стихии, или призыва к национальному самоотречению, – ассимиляция была бытовым явлением, но она связывала российское еврейство с будущностью России[1081]. Впрочем, Слиозберг оспаривает сам термин «ассимилятор». «Не было ничего более противного истине», чем утверждение что «ассимиляторы» «считали себя… русскими Моисеева закона». Напротив, «тяготение к русской культуре не исключало исповедания традиций еврейской культуры»[1082]. Однако после разочарований 80-х годов «некоторые крути еврейской интеллигенции, всецело проникнутые ассимиляционными устремлениями, испытали перелом в своих общественных настроениях»[1083]. «Вскоре уже не оказалось почти ни одной[еврейской] организации или партии, которая отстаивала бы ассимиляцию. Однако… наряду с тем, что ассимиляция, как теория, потерпела крушение, она, тем не менее, не перестала играть роль реального фактора в жизни русского еврейства, по крайней мере в той его части, которая живёт в крупных городах»[1084]. Но решено было «прервать связь между эмансипацией… и… ассимиляцией», то есть добиваться первого, а не второго, равенство, но без утери еврейства[1085]. В 90-х годах главная задача «Восхода» стала: бороться за равноправие евреев в России[1086].
С начала века в Петербурге организовалось, из видных адвокатов и публицистов, «Бюро Защиты» евреев в России. (Прежде эту задачу выполнял один барон Гинцбург, к которому стекались все еврейские жалобы.) Об его основателях рассказывает подробно Слиозберг[1087].
В эти годы «еврейский дух возбудился к борьбе», происходил среди евреев «бурный рост общественного и национального самосознания» – но национального самосознания уже не в религиозной форме: при оскудени[и] местечек, бегств[е] более зажиточных элементов… молодёжи в города… тенденци[и] к урбанизации» «в широких слоях еврейства» с 90-х годов – религия подрывалась, падал авторитет раввината, даже ешиботники втягивались в секуляризацию[1088]. (Но, вопреки тому, во множестве биографий в Российской Еврейской Энциклопедии встречаем о поколении, возросшем на рубеже XIX и XX: «получил традиционное еврейское религиозное образование».)
Зато, как мы видели, с неожиданной для многих силой и в неожиданной форме стало развиватьсяпалестинофильство.
Происходившее тогда в России – и в понимании российских евреев и в понимании русских общественных слоев – не могло не окраситься и европейским фоном тех лет: европейские настроения и события переливались через границу, при открытых и частых тогда контактах образованных слоев.
Европейские историки отмечают «антисемитизм девятнадцатого века… значительное усиление неприязни к евреям в Западной Европе, где она, казалось, быстрыми шагами шла к исчезновению»[1089]. Даже в Швейцарии евреи ещё и в середине XIX в. не могли добиться свободы поселения в кантонах, свободы торговли и занятия промыслами. Во Франции – взрывной процесс Дрейфуса. В Венгрии «старая земельная аристократия… в своём разорении… обвиняла евреев»; по Австрии и Чехии в конце XIX в. шло «антисемитское движение», а «мелкая буржуазия… боролась под антисемитскими лозунгами против социал-демократического пролетариата»[1090]. В 1898 произошли кровавые еврейские погромы в Галиции. Повсеместное усиление буржуазии «увеличило влияние евреев, которые были сосредоточены в большом числе в столицах и промышленных центрах… В таких городах, как Вена и Будапешт… печать, театр, адвокатура и медицина начали насчитывать в своих рядах такое количество евреев, которое никак не соответствовало их числу в обществе. Тогда же евреи-коммерсанты и банкиры начали создавать огромнейшие состояния»[1091].
Но настойчивее всего противоеврейские настроения проявились в Германии – сперва (1869) от Рихарда Вагнера; в 70-х годах от кругов консервативных и клерикальных, требовавших ограничить в правах немецких евреев и запретить дальнейшую иммиграцию их; а с конца 70-х это Движение «охватило и интеллигентные крути общества», его выразил и доводил до самых обобщающих формулировок видный прусский историк Генрих фон-Трейчке: «Нынешняя агитация правильно уловила настроение общества, считающего евреев нашим национальным несчастьем», «евреи никогда не могут слиться с западно-европейскими народами» и выражают ненависть к германизму. – За ним и Евгений Дюринг (столь известный по спору с Марксом-Энгельсом): «Еврейский вопрос есть просто вопрос расовый, и евреи не только нам чуждая, но и врождённо и бесповоротно испорченная раса». Затем и философ Эдуард Гартман. – В политической сфере это движение привело в 1882 к первому интернациональному антиеврейскому конгрессу (в Дрездене), принявшему «Манифест к правительствам и народам христианских государств, гибнущих от еврейства», и потребовавшему изгнания евреев из Германии. – Но к 90-м годам противоеврейские партии ослабели и потерпели ряд политических поражений[1092].
Во Франции не было такого теоретического расового напора, но была широкая политическая антиеврейская пропаганда Эдуарда Дрюмона (в «Ля Либр Пароль») с 1892. А затем «возникло настоящее соперничество» «между социализмом и антисемитизмом», «социалисты не стеснялись уснащать свои проповеди выпадами по адресу евреев и спускаться на уровень антисемитской демагогии… анти-семитско-социалистический туман окутал всю Францию»[1093]. (Весьма похоже на агитацию народников в России в 1881-82.) И тут же, с 1894, началось громчайшее дело Дрейфуса. «К 1898 году он[антисемитизм] достигает уровня настоящего пароксизма во всей Западной Европе», – Германии, Франции, «Великобритании и США»[1094].
Противоеврейские высказывания появились и в русской печати 70-90-х годов. Однако они не проявили ни того холодного теоретического колорита, как в Германии, ни тех бурных социальных страстей, как в Австро-Венгрии и Франции. Повести Всеволода Крестовского («Тьма египетская» и др.) да топорные газетные статьи.
Отдельным явлением была газета «Новое время». Она приобрела силу и успех своей активной позицией в тогдашнем «славянском движении», связанном с русско-турецкой войной за Балканы. Но, «когда с театра военных действий стали поступать донесения о хищничестве интендантов и поставщиков» и «поставщики «еврейского происхождения» явились как бы олицетворением всего русского еврейства», – «Новое время» стало вести «определённо антисемитскую линию», а с 80-х годов «газета не только перешла в лагерь реакции», но и «в еврейском вопросе Новое Время не знало границ для ненависти и недобросовестности», «предостерегающий вопль – «жид идёт» – впервые раздался со столбцов Нового Времени. Газета настаивала на принятии решительных мер против «захвата» евреями русской науки, литературы и искусства… Одной из излюбленных тем Нового Времени служило также «уклонение от воинской повинности»[1095].
Антиеврейские проявления – и за границей и в России – страстно осуждал ещё в 1884 взволнованный ими Владимир Соловьёв: «Иудеи всегда относились к нам по-иудейски; мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански»; «по отношению к иудейству христианский мир в массе своей обнаружил доселе или ревность не по разуму или дряхлый и бессильный индифферентизм». Нет, «не христианская Европа терпит евреев, а Европа безверная»[1096].
Растущую важность еврейского вопроса для России – российское общество ощутило даже на полвека позже правительства. Лишь после Крымской войны «нарождавшееся русское общественное мнение начало осознавать наличие еврейской проблемы в России»[1097]. Но должно было пройти ещё несколько десятилетий, чтобы осозналась даже первостепенность этого вопроса. «Провидение водворило в нашем отечестве самую большую и самую крепкую часть еврейства», – писал Владимир Соловьёв в 1891[1098].
А годом раньше, в 1890, Соловьёв, находя побуждение и поддержку в круге сочувствующих, составил текст «Протеста». Что «единственная причина так называемого еврейского вопроса» – забвение справедливости и человеколюбия», это «безрассудное увлечение слепым национальным эгоизмом». – «Возбуждение племенной и религиозной вражды, столь противной духу христианства… в корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию…» – «Следует решительно осудить антисемитическое движение» – «уже из одного чувства национального самоохранения»[1099].
По рассказу С. М. Дубнова: Соловьёв собрал подписи, больше ста, включая Льва Толстого и Короленко. Но редакции всех газет получили предупреждение: не печатать этого протеста. Соловьёв «обратился с горячим письмом к Александру III». Однако через полицию его предупредили, что если будет настаивать, то добьётся административного преследования. И он – покинул затею[1100].
