мне особняки! Канареечные клетки.
— Он хотел там оранжерею, сауну, бассейн, а ему не разрешили изменить даже фасад, — мужик довольно лыбился в зеркало заднего вида. — И назвали это актом «вопиющего потребительства».
— Надо бы запомнить, — улыбнулся Кайрат. — Очень звучное словосочетание.
Он вышел у одной из таких конурок, уходящей вверх на четыре этажа. С замысловатой лепниной на фасаде и начинающейся крутой лестницей прямо от тротуара она тянула на почётное звание «квартирка в три окна с отдельным входом». Кайрат никак не ожидал, что Альваресы живут в такой дыре.
Он позвонил в зарешеченную ажурным металлом, словно корсетной шнуровкой, дверь. И понял, что волнуется — там в тёплом жёлтом свете окон, возможно, его ждут настоящие родители.
Он думал, его встретит прислуга, но Рей Альварес сама открыла дверь.
— Господин Сагатов, — она пригласила его пройти.
И мужчину, который стоял в прихожей Кайрат тоже узнал. Нет, не из газетных вырезок и фотографий интернета, он узнал его тем безошибочным чутьём, когда видишь своё собственное изображение, над которым постарались шутники-фотошоперы — состарили, добавили седины и морщин, подменили глаза.
Глаза у Кайрата были мамины, с типичными азиатскими веками и тёплым шоколадным цветом радужной оболочки. Но этот прямой нос, впалые скулы, губы и даже складочки на щеках, которые образовались, когда Эдуардо Альварес улыбнулся — всё это он явно позаимствовал у отца.
Сеньор Альварес протянул было руку, но, когда Кайрат улыбнулся в ответ, вдруг замер, а потом не выдержал и обнял его. Крепко, тепло, отчаянно.
Обнял и заплакал. Как плачут только мужчины, не привыкшие это делать. Протяжно, тяжело, прерывисто вдохнув, он сотрясал Кайрата мелкой дрожью, и Кайрат, наверно, не мог постичь и сотой части той боли, что он вложил в этот единственный вдох.
Он почувствовал тёплые руки Рей, и как отец перехватил и прижал к себе их обоих. Кайрат был выше отца ростом, его руки легли на их плечи сверху, на их дрожащие от рыданий плечи, и чувствовал, как слёзы разъедают и его глаза. Он поднял голову выше, и мягкая рука Рей вытерла солёные капли, стекающие по подбородку.
Как бы далеко вперёд не шагнула наука, нет ни одного теста, определяющего любовь. И ни одного прибора, позволяющего почувствовать родство души. А Кайрат точно знал, что это руки его матери. И это его отец потрепал его по затылку. Они подарили ему эту жизнь, и он был бесконечно благодарен им за то, какой бы она не была. И счастлив, что через столько лет, а он всё же нашёлся.
Квартира ослепляла белизной. Блестящий белый мрамор, глянцевые потолки. Прямо из прихожей мягким льняным локоном уходила вверх винтовая лестница, застеленная кремовой дорожкой.
— Мы купили эту квартиру для тебя, — Рей скользила рукой по строгим чёрным перилам, поднимаясь вверх на шаг впереди Кайрата. — Лет десять назад. К тому времени ты мог бы как раз закончить университет.
Десять лет назад он кое-как перебивался с воды на хлеб, мучаясь среди богатеньких мажоров в московском вузе. А мог бы закончить Гарвард.
Кто-то не просто лишил мальчика родительской любви, не просто отобрал у него детство и пол жизни в придачу, кто-то лишил будущего весь род Альваресов. И Кайрат уже знал кто. Как велика должна быть ненависть, чтобы испортить ради неё жизнь своей единственной дочери.
Тёмно-синяя гостиная. Черничные шёлковые диваны. Свадебный портрет его родителей на комоде.
— Россия слишком велика, — виновато вздохнул отец.
Он пригладил упавшие на лоб волосы таким знакомым движеньем. У Кайрата аж руки зачесались сделать то же самое. Но, сидя с ним рядом на диване, за руку его держала мать.
— Это как искать зёрнышко длинного риса в мешке с круглым, — он ободряюще похлопал её по сцепленным кистям.
— Но мы искали. Искали тридцать лет, — ответил отец. — И верили. Я уже даже не знаю, как. Просто у нас не было другого выбора.
— Мы сразу поняли, что это кто-то из своих, из ближайшего окружения, — белая прядь мелькнула в чёрных волосах, когда Рей опустила и снова подняла голову. — Но что это была Анна, я поняла, только увидев рядом с тобой Роберту.
— Наверно, это слишком личное, — не хотел бередить её раны Кайрат. Говорить о романе отца с другой женщиной ей вряд ли приятно.
— Мы так давно вместе, — улыбнулась она на его деликатность. — И твой отец слишком хорош, чтобы быть мне верным всю жизнь.
— Рей, — укоризненно покачал головой отец.
— Но Анна — это было совсем другое, — словно не услышала его мать. — Она была очень красивая женщина и в неё был безумно влюблён Леонардо Купер. А Эдуардо, — она выразительно посмотрела на нахмурившегося отца, — Эдуардо вскружил ей голову, увлёкшись скорее её талантом, чем её привлекательностью.
— Я даже не сразу понял, насколько она мной одержима. Я говорил, что помолвлен. Я уверял, что она ничего для меня не значит, но ничего не помогало, пока я не дождался Рей и не женился.
— Да, мы вместе учились в университете. И моя семья была не в восторге, что я решила связать свою судьбу с бразильцем, — улыбнулась она.
— Да и моя признаться, — укоризненно посмотрел на неё муж, склонив голову. — Но Рей вернулась в Америку. Вернулась ко мне. И я до сих пор счастлив.
— А Анна? — осторожно спросил Кайрат.
— Ах, Анна! — отец встал и достал из ящика комода лист. — Я отказался с ней общаться, но она забрасывала меня письмами.
Он начал декламировать с листа, коверкая слова, с сильным акцентом, но по-русски:
— Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шёл - и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь черные лучистые ресницы.
На ней был креп,- прозрачный лёгкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на лице и в ярком свете глаз
Я уловил былое оживленье.
И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра наклонила
И скрылась за углом... Была весна...
Она меня простила - и забыла.
— Это Бунин? — спросил на удачу Кайрат тоже по-русски. — Или её собственные стихи?
— Бунин, — повторил за ним отец, очевидно, поняв только это слово и добавил уже по-английски: — Он настолько популярен в России?
— О, нет! Это же не Пушкин,
