— Да, Симон,— сказал Теренций, сглотнув,— я все понял. Но только...
— Ну, договаривай.
— Я не знаю, но тогда...— Теренций виновато улыбнулся.— Когда ты встретил меня на дороге, ты сам сказал, что Никий...
— Я заблуждался,— перебил его Симон.— Судил о том, о чем не должен был судить. Учитель Павел сказал мне, чтобы я оставался при Никии во что бы то ни стало, и, значит, он предполагал, что у меня могут возникнуть сомнения. Учитель Павел знает все и обо всем. Он сам послал меня, и мне нужно делать то, что он поручил. И тебе нужно делать то же. Или ты не считаешь, что тебя послал учитель Павел?!
— Нет, нет, Симон,— быстро сказал Теренций,— считаю. Я не видел учителя Павла, но раз ты говоришь...
Они помолчали, потом Симон спросил:
— А кто это Гай Пизон, к которому писал Сенека? Ты знаешь его?
— Нет, он никогда не был у нас... У Аннея Сенеки. Я не помню, чтобы он приезжал.
— Хорошо. Тогда скажи об этом Никию, он сам разберется.
— Про Гая Пизона? — с надеждой спросил Теренций.
Симон усмехнулся:
— И про Гая Пизона тоже. Но главное, скажешь ему о заговоре все, что говорил тебе Анней Сенека.
— Но не лучше ли...— Теренций умоляюще посмотрел на Симона,— сказать Никию, что Сенека просил меня передать кое-какие послания, а я подсмотрел... Подсмотрел, что одно из них для Гая Пизона. Зачем же говорить ему все, он и без того поймет...
— Ты боишься? — снова усмехнулся Симон.
Теренций замахал руками:
— Не за себя, не за себя, Симон.
— Да? А за кого же?
— Я не знаю,— Теренций опустил глаза.— Ведь Сенека,.. его могут... могут убить...
-г- Это не твоя забота, Теренций,— холодно и жестко проговорил Симон,— делай то, что должно, и не думай о последствиях, учитель Павел думает за нас.
Последнее Симон произнес с такой уверенностью, что Теренций и сам поверил, что учитель Павел не умер и думает за них. Он вздохнул и выговорил с трудом:
— Хорошо, Симон, я сделаю, как ты хочешь.
— Тогда иди.
— Сейчас? Но я...
— Да, сейчас,— твердо произнес Симон и встал,— нельзя терять ни минуты. Кто их знает, может быть, они начнут уже сегодня.— И он протянул Теренцию руку.— Вставай.
Теренций медленно, с обреченным лицом подал руку. Симон рывком поставил его на ноги и, загребая ногою песок, стал тушить костер.
Симон проводил Теренция да самого дома Никия. Было уже совсем поздно, но Никий еще не приезжал.
— Дождись его и поговори,— сказал Симон, взяв Теренция за руку и сильно сжав.— Я буду рядом, теперь я всегда буду рядом.
— Ты всегда будешь рядом?
— Всегда,— твердо, с какою-то особенной уверенностью произнес Симон.— Скажи об этом Никию.
И, более ничего не добавив, он быстро отошел и скрылся в темноте. Теренций некоторое время стоял, глядя ему вслед, потом вздохнул и медленно вошел в ворота.
Никий вернулся уже на рассвете. Теренций ждал его у лестницы. Тот сказал, заметив его:
— А, Теренций! Ты все еще не спишь?
Вид у Никия был усталый, он хотел пройти мимо, но Теренций проговорил жалобно:
— Мой господин!
Никий удивленно оглянулся:
— Что с тобой, Теренций? Ты не болен?
— Нет, мой господин, но я хотел...
Никий устало нахмурился:
— Что там у тебя? Может быть, поговорим завтра, я очень утомился.
— Завтра? — с надеждой переспросил Теренций, но, вспомнив Симона, вздохнул.— Нет, мой господин, я должен... я должен сейчас.
— Ну ладно, Теренций,— Никий зевнул, прикрыв рот ладонью,— пойдем.
Когда они вошли в спальню Никия, Теренций сразу же за порогом упал на колени. Никий посмотрел на него с сердитым удивлением:
— Ты что? Сейчас же поднимайся!
— Не могу! — простонал Теренций.
— Не можешь? Это почему?
— Не могу! Я достоин смерти! — Теренций всхлипнул и хотел обнять ноги Никия.
Тот успел сделать шаг назад.
— Да говори же! — вскричал он.— Что случилось? Может быть, солнце упало на землю или парфяне уже в пяти стадиях от Рима?
Теренций медленно поднял голову, по его морщинистым щекам текли слезы.
— Анней Сенека! Анней Сенека! Я был у него.
— Ты был у него,— повторил Никий и, пригнувшись, внимательно вгляделся в лицо Теренция.— Значит, ты был у него,— произнес он снова с особенным значением.— Понятно,— он задумчиво покачал головой,— я так и думал. Успокойся, Теренций, и расскажи все по порядку. И знай заранее, я ни в чем не обвиню тебя.
Он отошел и сел на край ложа, сложив руки на коленях.
— Подойди, никто не должен слышать того, что ты скажешь.
Теренций подполз к нему, не поднимаясь с колен. Никий молча наблюдал за ним.
Прежде чем начать рассказ, Теренций повздыхал, повсхлипывал, поерзал коленями по полу, снова не решаясь поднять головы. Наконец начал, упершись взглядом в ноги Никия. Они были неподвижны. Оставались неподвижны даже тогда, когда Теренций назвал имя Гая Пизона. Дернулись только раз, когда он сказал о Палибии.
Теренций закончил, потом, помолчав, добавил:
— Я рассказал все Симону из Эдессы, это он заставил меня открыться. Еще он просил передать тебе, что всегда будет рядом.
— Что значит «всегда»? — нарушил молчание Никий, проговорив это глухим, чуть с хрипами голосом.
Теренций осторожно поднял голову:
— Я не знаю.
Никий рывком поднялся.
— Вставай, Теренций.— Он взял его за плечи и помог встать.— Ты ни в чем не виноват.
— Я достоин смерти, мой господин,— прошептал Теренций, уронив голову на грудь.
Никий взял его за подбородок и, глядя в глаза, повторил:
— Ты ни в чем не виноват, мой Теренций, и ты доказал свою преданность. Я доволен тобой.
Теренций смотрел в глаза Никию, не веря своим ушам. Ему хотелось плакать, и он едва сдерживался, часто-часто моргая. Ему хотелось обнять Никия, прижаться лицом к его груди, но он только повел плечами и непроизвольно дернул головой.
Глава десятая
Два дня спустя Никий сказал Теренцию, что ему надо уехать и он берет его с собой.
— Мы совершим морскую прогулку,— пояснил Никий, несколько странно глядя на Теренция, испытующе и вопросительно одновременно,— на остров Пандете-рий. Ты никогда не бывал там?
— И даже не знал, что такой существует.
— Существует, Теренций, существует. Там теперь живет Октавия, бывшая жена императора. Ты, наверное, слышал о ее связи с Дорифором?
Теренций кивнул, почувствовал, как кровь отлила от лица.
Заметив это, Никий усмехнулся:
— Ты правильно меня понял, Теренций: император посылает меня убить Октавию. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в этой поездке. Мы возьмем с собой твоего соратника, центуриона Палибия. Надеюсь, ты не против?
— Нет, мой господин,— прерывающимся голосом ответил Теренций, чувствуя, как язык прилипает к небу.
— Тогда собирайся.
Никогда Теренций не предполагал, что может услышать от Никия что-либо подобное. Еле передвигая одеревеневшие ноги, он вернулся в свою комнату, сел на край ложа и просидел так долго, бессмысленно глядя перед собой. Никий не просто так сказал ему о приказе убить Октавию. Но зачем он открыл ему это?
Все дни морского путешествия Никий был необычайно весел, а Теренций подавлен. Веселость Никия казалась, правда, несколько лихорадочной, а подавлен-ность Теренция тяжелой и глубокой. Когда Никий обращался к нему, он не всегда сразу мог понять, чего от него хотят,— смотрел на хозяина неподвижно и испуганно, порой кивая невпопад. Но Никий ни разу не выразил недовольства непонятливостью слуги. Напротив, состояние Теренция только веселило его.
— Не думал, Теренций,— смеясь говорил он,— что ты так плохо переносишь морские прогулки! Дело, для которого мы едем, требует сил! — И, обращаясь к центуриону Палибию, почти всегда находившемуся рядом, Никий спрашивал: — Разве я не прав, Палибий?
Палибий недовольно пожимал плечами:
— Как я могу сказать, если не знаю, зачем мы плывем туда?
— Бедный Палибий! Он не знает, зачем мы плывем на остров! Конечно же не отдыхать. Неужели ты еще не догадался? Полно, Палибий, ты мне всегда казался более сообразительным!
Палибий стискивал зубы и опускал глаза.
— Нет, нет, Палибий,— не отставал Никий,— ты должен сам догадаться. Не говори ему, Теренций, пусть он сам. Ну же, ну же, Палибий! Хочешь, я подскажу тебе? Вспомни нашу первую встречу — твои солдаты тогда хорошо поработали мечами! Ну, догадался?
И, глядя в злое лицо Палибия, Никий заливался смехом, а отсмеявшись, снова принимался подтрунивать над центурионом.
Эту забаву он повторял несколько раз в день. Иногда Теренцию казалось, что Палибий не выдержит, бросится на Никия и разорвет его на куски: тяжелый взгляд центуриона говорил именно о таком желании. Но Никий словно бы нарочно продолжал свое, насмешки над Палибием делались уже совершенно жестокими. Он говорил, будто уверен в том, что центурион нравится женщинам, что он вводит в них кое-что с такой же легкостью, с какой вонзает меч в сердце врага.
