Таким образом, обеспечив себе выход на Сычевские и Матренинские высоты, немцы, угрожая левому флангу бойковского полка, вынуждали его покинуть занимаемые позиции и отходить почти к самому Волоколамскому шоссе. Руководить всей операцией прибыли генерал Гютнер и начальник штаба армейской группировки генерал Рихарт.
Командир полковой батареи лейтенант Анатолий Ченцов выкатил две пушки, приданные третьему эскадрону, к завалам на просеке и бил по появившимся танкам прямой наводкой. Две другие пушки под командованием комиссара батареи Валентина Ковалева были поставлены на левом фланге первого эскадрона — в стыке лесных дорог — с таким расчетом, чтобы в нужный момент иметь возможность быстро перебросить их на участок возможного прорыва.
До прихода командира полка эскадрон отбил две сильные атаки. Теперь немецкие танки, выйдя из-под огня наших батарей, маскировались в ближайшем лесу, беспрерывно обстреливая завал. В конце просеки к небу поднимался черный столб дыма. Горел танк. Языки пламени вырывались из башни и разбрасывали по деревьям искры.
Лавируя между деревьями, Осипов добрался со своей группой до командного пункта и встретился с Ченцовым в небольшом, наскоро устроенном блиндаже.
— Значит, поздравили с наступающим праздником... Добре ты им ответил, добре... — выслушав доклад Ченцова, похвалил его Осипов.
Комбат, по своему обычаю, говорил с усмешкой. В его серых ласковых глазах вспыхивал восторженный азарт, как будто он не атаки отбил, а проделал очередной, вполне удавшийся ему, фокус.
— Когда налетели бомбардировщики, я приказал откатить пушки от завалов в глубь леса, — докладывал Ченцов, ухарски сдвинув кубанку набок. — Ясно было, что они будут рушить бомбами завал. Так оно и вышло. Когда улетели, немного подождал я и обратно поставил пушки на место. Сейчас, думаю, танки полезут, растаскивать завал попытаются. Жду с нетерпением... Наконец вылезли, окаянные! Тут мы их и угостили.
— Хорошо! — подтвердил Антон Петрович, оторвавшись от карты.
Приказав Головятенко узнать обстановку в первом эскадроне, Осипов снова углубился в карту. Он не совсем ясно понимал, что намерены предпринять немцы дальше. Но очевидно было, что противник в первую очередь будет стремиться овладеть просеками. С момента отъезда из Сычей Антон Петрович всю дорогу пытался подавить в себе нарастающее возбуждение, стараясь хоть немного унять давившее на сердце горе. Оно мешало ему сосредоточиться.
Адъютант не спускал с него глаз, пытаясь разглядеть на его суровом лице хоть какие-нибудь признаки взволнованности. Ведь только он, свидетель прощания с девочкой, мог понять, какие чувства обуревают этого человека.
— По завалу бьет? — попрежнему не поднимая головы от карты, спросил Осипов, прислушиваясь к гулу выстрелов.
— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Ченцов.
Зашуршала плащ-палатка, закрывавшая вход в блиндаж. В клубах морозного воздуха появился связной командира первого эскадрона Громов. Он подал командиру полка донесение.
Орлов писал о потерях, требовал медпомощи и боеприпасов, одновременно сообщая, что немцы усиливают нажим на левый фланг соседнего полка.
— Слушай, Ченцов... — Антон Петрович поднялся во весь рост. — Откатывай пушки от завалов! — Осипов, прищурившись, смотрел на удивленного комбата.
— Зачем, товарищ подполковник?
— Откатывай быстрей! Вот сюда, — Осипов показал пальцем место на карте. Оно было в стороне от просеки, все поросшее молодым лесом и густым кустарником. Стрелять прямой наводкой оттуда было невозможно.
Ченцов снова переспросил.
— Не ясно? — Сузившиеся глаза командира полка глянули остро, пронзительно.
— Не ясно, — откровенно признался Ченцов.
Антон Петрович, крепко сжав челюсти, что-то соображал. Из донесения он понял, что немцы, подтянув тяжелые танки, готовятся к новой атаке. Он решил откатить пушки глубже в лес, первый завал, прикрывающий вход на просеку, бросить, а укрепить и заминировать второй, находившийся на расстоянии километра от первого. Пушки Ченцова Осипов решил оставить в засаде.
— Закати сюда пушки, — объяснил он Ченцову. — Проруби сектор обстрела и встань на прямую наводку. Только как следует замаскируйся. Если немцы подойдут к первому завалу и начнут его растаскивать, не препятствуй. Впусти их на широкую просеку, и тогда бей. А до этого ни одного выстрела! Эскадрон Орлова будет тебя прикрывать. А эскадрон Рогозина остается на месте. Ну, теперь понял, в чем дело?
Комбат все понял. В случае неудачи при этой рискованной операции батарея должна неминуемо погибнуть. Отводить пушки было некуда. Сзади были непроходимый лес и топь, впереди немцы. Уходить можно было только с одними постромками. Комбат знал, что если он не удержится, то эскадрону Орлова и Рогозина отступать тоже некуда.
— Все ясно, товарищ подполковник! — Ченцов не спеша, с вывертом, бросил ребрышко ладони к щегольски сидевшей на одном ухе кубанке и, резко оторвав руку, спросил: — Выполнять?
Осипов, покрякивая, медлил с ответом. Порывшись в кармане, вытащил портсигар. Протянув его Ченцову, спросил:
— Ты, Ченцов, пушки свои очень любишь?
— Вы же знаете, товарищ подполковник!
— А коней?
— Жизнь отдам за коней...
— Дешево ценишь свою жизнь... А детишек любишь, а?
— Двух мальчиков имею. А к чему вы спрашиваете, товарищ подполковник? — спросил Ченцов.
— Да вот сегодня в Сычах немецкий летчик девочку застрелил. Понимаешь, на моей квартире была, такая белокуренькая... — Осипов, закурив папиросу, поиграл пальцами около виска. — С кудряшками... такая. Может, вот за них лучше отдадим жизнь, а?
Комбат сверкнул добрыми глазами, отвернулся и хмуро посмотрел в темный угол блиндажа. Может быть, в эту самую минуту он вновь вспомнил своих озорников, оставленных на Кавказе?
Осипов глубоко затянулся папиросой; косясь на Ченцова, тихо продолжал:
— Ты это запомни, комбат. Хорошо сегодня дрался. Еще злее дерись. Но знай, что эскадрон Орлова я уже приказал отвести тоже глубоко в лес; поэтому на правый фланг тебе оглядываться не надо. Делай свое дело. И пришлю прикрытие.
Ченцов облегченно вздохнул.
— Задача у тебя... — Осипов на мгновенье замолчал. — Впрочем, ты знаешь сам. За геройство посулов сейчас не будет, а вот седьмого ноября, если выполнишь задачу, в Москву на парад поедешь. Обещаю. Ступай и подавай передки. Я перехожу на запасный командный пункт.
Спустя несколько минут Ченцов сидел на коне и распоряжался передвижением батареи. Гремя кольцами постромок, ездовые подводили засыпанных хвоей битюгов и ставили орудия на передки. Немцы открыли по завалу и ближайшему к нему лесу убийственный огонь.
Высокий, богатырского телосложения, круглолицый красавец сержант Анатолий Алексеев, командир орудия, дал перед этим несколько залпов.
— На, держи, гад! — крикнул Алексеев, посылая снаряд.
Противник, не подозревая, что батарея снялась, засыпал старые позиции уймой тяжелых снарядов. Шишковский лес гудел и трещал, словно его хлестала жестокая буря. Кругом с шумом и грохотом валились срезанные снарядами вершины деревьев. Остро пахло смолой и пороховыми газами.
Немцы решили стереть с лица земли русскую батарею. Она мешала им, как заноза в пятке, не давала двигаться, валила их танки, разбрасывала во все стороны табунившихся за танками автоматчиков.
Один взвод эскадрона Орлова, прикрывая левый фланг, не успел во-время отойти и попал под этот обстрел. Выполняя приказание Доватора о захвате «языка», старший лейтенант Кушнарев тоже очутился здесь. Он все время торопил бойцов, чтобы быстрей выйти из зоны обстрела. Но передвижению мешали раненые. Их было уже более десяти человек. Из санитарок здесь оказалась только одна молоденькая девушка Оксана. Она не успевала перевязывать.
Кушнарев видел ее в бою впервые. Оксана действовала очень спокойно. После очередного разрыва девушка быстро вскакивала на колени и торопливо ползла к лежащим на снегу бойцам.
Когда Кушнарев падал перед визжащим снарядом, у него, зацепившись за сучок, кубанка слетела с головы. И хотя снаряд разорвался слева, основательный толчок старший лейтенант получил в правый бок. Он ткнулся носом в снег. В ушах стоял звон, потом его кто-то схватил за волосы и приподнял голову. Сначала он хотел крикнуть от боли, но потом раздумал и только сморщился.
— Вы живы? — раздался голос возле правого уха.
— А? — Кушнарев повернул голову.
— Вы не ранены, я спрашиваю? — Оксана, смутившись, выпустила из своего кулака спутанную шевелюру и потянулась за кубанкой.
— Нет, — угрюмый на вид и редко смеявшийся Кушнарев на этот раз готов был расхохотаться. «Крепкий кулак», — мелькнуло у него в голове. Она так изменилась, что Кушнарев не узнал ее.
