— Все нормально, — ответила она странным безжизненным голосом и повернулась на бок, спиной к Луису.
На языке вертелся идиотский вопрос: С тобой все в порядке? Но Луис его не задал. Это был не совсем тот вопрос, а вернее — совсем не тот. Луис хотел знать не это.
— Тебе очень плохо? — спросил он наконец.
— Очень плохо, Луис, — ответила она и издала странный звук, похожий на смех. — На самом деле ужасно.
Кажется, надо было сказать что-то еще, но у Луиса не нашлось подходящих слов. Он вдруг разозлился. На Рэйчел, на Стива Мастертона, на Мисси Дандридж и ее мужа с выпирающим кадыком, на всех и вся. Почему он должен всех утешать? Какого черта?!
Он выключил свет и вышел из спальни. Теперь надо было поговорить с дочерью, но Луис вдруг понял, что для нее у него тоже нет подходящих слов.
Когда он вошел в ее полутемную комнату, в первый миг ему показалось, что это не Элли, а Гейдж. Совершенно безумная, дикая мысль. Настоящий кошмар наподобие той прогулки во сне, когда Виктор Паскоу увел его в лес. Но сознание Луиса ухватилось за эту мысль, подкрепленную неверным мигающим светом от портативного телевизора, который Джад принес Элли, чтобы помочь ей скоротать время. Долгое-долгое время.
Конечно же, это был никакой не Гейдж. Это была Элли, которая теперь не только держала в руке фотографию Гейджа на санках, но и сидела на его стульчике. Она забрала стульчик из комнаты Гейджа и притащила к себе. Маленький складной стульчик с брезентовым сиденьем и брезентовой спинкой. На спинке была надпись, сделанная по трафарету: «ГЕЙДЖ». Рэйчел заказала по почтовому каталогу четыре таких стула. У каждого члена семьи был свой стул с его именем на спинке.
Стульчик Гейджа был явно мал Элли. Она еле втиснулась в него, и брезентовое сиденье опасно провисло под ней. Она прижимала к груди фотографию и таращилась на экран телевизора, где шло какое-то кино.
— Элли, пора спать, — сказал Луис и выключил телевизор.
Она поднялась со стульчика и сложила его. Похоже, она собиралась взять его с собой в кровать.
Луис помедлил, думая, как лучше сказать ей о стульчике, и в итоге спросил:
— Тебя уложить?
— Да, если можно, — сказала она.
— Ты не хочешь… не хочешь сегодня спать с мамой?
— Нет, спасибо.
— Точно?
Она слегка улыбнулась.
— Да. Она вечно стягивает на себя одеяло.
Луис тоже улыбнулся.
— Ну, тогда давай ложиться.
Элли не стала тащить стульчик в постель. Она разложила его и поставила в изголовье кровати, и у Луиса мелькнула совершенно нелепая мысль: вот кабинет самого юного в мире психотерапевта.
Элли разделась, положив фотографию Гейджа на подушку. Надела свою «кукольную» пижаму, взяла фотографию Гейджа и пошла с ней в ванную. Пристроив снимок на полочке, умылась, причесалась, почистила зубы и выпила свою ежедневную витаминку. Потом снова взяла фотографию и улеглась с ней в постель.
Луис присел рядом с дочерью и сказал:
— Элли, я хочу, чтобы ты знала: мы это переживем, если будем любить друг друга и друг друга поддерживать.
Каждое слово давалось с трудом, словно он не говорил, а ворочал набитые чем-то тяжелым тюки, и, закончив фразу, Луис почувствовал себя выжатым как лимон.
— Я буду хотеть сильно-сильно, — спокойно проговорила Элли, — и буду молиться, чтобы Бог вернул Гейджа.
— Элли…
— Бог может вернуть его, если захочет, — сказала Элли. — Он может все. Все, что захочет.
— Элли, Бог такого не делает, — неловко ответил Луис, и перед его мысленным взором встала картина: он лежит в ванне, а на крышке унитаза сидит Черч и таращится на него мутными, совершенно пустыми глазами.
— Он так делает, — не отступала Элли. — Учитель в воскресной школе рассказывал нам про Лазаря. Лазарь умер, а Иисус его оживил. Он сказал: «Лазарь, иди вон». И учитель нам объяснил, что если бы он просто сказал: «Иди вон», — то, наверное, ожили бы все мертвецы на том кладбище, а Иисус хотел оживить только Лазаря.
У Луиса вырвалась совершенно абсурдная фраза (впрочем, весь этот день был до краев переполнен абсурдом):
— Это было давно, Элли.
— Я буду следить, чтобы все было готово к его возвращению, — сказала она. — У меня есть его фотография, и я буду сидеть на его стульчике…
— Элли, ты слишком большая для стульчика Гейджа, — сказал Луис, взяв ее за руку. Рука была горячей. — Ты его сломаешь.
— Бог поможет мне его не сломать. — Голос Элли был совершенно спокойным, но Луис заметил у нее под глазами темные круги. Ему было так больно на это смотреть, что он отвернулся. Может быть, когда стульчик Гейджа сломается, она начнет понимать, что произошло. — Я буду носить с собой его фотографию и сидеть на его стульчике. И есть его хлопья на завтрак.
Гейдж и Элли ели на завтрак разные хлопья. Элли однажды заявила, что шоколадные медвежата Гейджа напоминают по вкусу засохшие сопли. Если в доме не было других хлопьев, кроме этих самых медвежат, Элли могла съесть на завтрак вареное яйцо… или не ела вообще ничего.
— Я буду есть зеленую фасоль, хотя я ее ненавижу, и буду читать книжки Гейджа, я буду… я буду следить, чтобы все было готово… если вдруг он…
Она расплакалась. Луис не пытался ее успокоить, а лишь убрал со лба дочери прядь волос. В том, что она говорила, был свой чудовищный смысл. Держать двери открытыми. Вести себя так, словно Гейдж просто вышел куда-то и скоро вернется. Не отпускать Гейджа из настоящего, не давать ему уйти в прошлое; помнить, что Гейдж делал так… и вот так… да, это было здорово… такой замечательный мальчик Гейдж. И тогда будет уже не так больно, уже не так беспросветно. Луис подумал, что Элли, наверное, понимает, как легко разрешить Гейджу быть мертвым.
— Элли, не плачь, — сказал Луис. — Нельзя плакать вечно.
Но она плакала вечно… пятнадцать минут. И заснула еще до того, как закончились слезы. Все же заснула, и в тихом доме часы пробили десять.
Не давай ему уходить, Элли, если тебе так легче, подумал Луис, целуя спящую дочь. Психиатры, возможно, сказали бы, что это нездоровый подход, но я только за. Потому что я знаю, что когда-нибудь — может быть, даже в ближайшую пятницу — ты забудешь взять его фотографию, и она так и останется лежать на постели в твоей пустой комнате, пока ты сама будешь кататься на велосипеде, или пойдешь гулять в поле за домом, или отправишься в гости к Кэти Макгаун шить одежду для кукол на ее швейной машинке. Гейджа больше не будет с тобой, он все-таки уйдет и превратится в «то, что случилось в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году». Призрак из прошлого.
Луис вышел из комнаты и на миг задержался у лестницы, задумавшись — не всерьез, — не пойти ли ему спать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
