— на вольфрам. Вначале ему приписывали атомную массу 120, но в 1874 г. Д. И. Менделеев исправил ее на 240. Сейчас хорошо известно, что природный уран состоит из смеси двух изотопов: на 99,28
% из урана-238 и на 0,72 % — из урана-235.
Урана в земле довольно много: в среднем в каждом грамме земной породы содержится 3«10“6 г урана, то есть больше, чем свинца, серебра и ртути. В граните его еще больше: 25 г на каждую тонну гранита. Известно около 200 соединений и минералов урана, среди которых особое место занимает UF6 — бесцветные кристаллы, которые уже при 56,5 °C превращаются в ядовитый газ. Это — единственное известное газообразное соединение урана, и не будь его, разделить изотопы урана было бы намного сложнее.
Периоды полураспада ядер урана чрезвычайно велики: 7,1 «103 лет для 292U и 4,5* 109 лет для 292U. Кроме этих двух изотопов известны еще 12 изотопов урана, самый короткоживущий из которых 29гП имеет период полураспада 1,3 мин.
Земля и радий
Было давно известно, что при спуске в шахту температура Земли повышается примерно на 3° на каждые 100 м. Этот факт объясняли вполне естественно: когда-то Земля была раскаленным шаром, с тех пор постепенно остывает и поэтому внутри она горячее, чем снаружи. Однако, когда Уильям Кельвин в середине прошлого века вычислил время остывания, оно оказалось необычайно малым: меньше 100 млн. лет.
Этот результат немало обескуражил Чарлза Дарвина, поскольку для эволюции видов нужны громадные промежутки времени, и притом уже на остывшей Земле. (Он даже сделал соответствующие оговорки во втором издании своего знаменитого труда «Происхождение видов».) Геологи также решительно воспротивились: для объяснения наблюдаемых фактов им необходимо было по крайней мере в десять раз большее время существования остывшей Земли. Спор этот между физиками — с одной стороны, и биологами и геологами — с другой, длился довольно долго и прекратился по молчаливому обоюдному согласию ввиду его очевидной бесплодности.
Открытие радиоактивности позволило возвратиться к этой проблеме на новой основе. Было сразу же замечено, что если в каждом грамме вещества земного шара содержится хотя бы 10“13 г радия, то этого количества вполне достаточно, чтобы поддерживать внутреннюю температуру Земли на постоянном уровне за счет тепла радиоактивного распада. Как показали дальнейшие анализы, в каждом грамме земных недр содержится 10~6 г урана и, следовательно, 3« 10“13 г радия, то есть даже больше, чем это необходимо. В связи с этим геологи склонны сейчас считать, что Земля вовсе не остывает, а, наоборот, разогревается изнутри благодаря энергии распада радиоактивных веществ. (Одним из первых в 1910 г. к этой мысли пришел русский ученый Алексей Петрович Соколов (1854—1928).) Общий поток теплоты от распада радиоактивных элементов на поверхности Земли равен 3*1013 Вт, то есть примерно в три раза превышает мощность всей энергетики мира.
Что же касается действительного возраста Земли, то его можно сразу оценить, определив относительную концентрацию свинца в урановой руде. В самых древних урановых рудах примерно пятая часть урана распалась до свинца, то есть возраст этих пород никак не меньше 1 млрд. лет.
Рыцари пятого знака
«Часы, весы и масштаб — символы прогресса»,— писал Джемс Клерк Максвелл более ста лет назад. На протяжении всей книги мы неоднократно отмечали значение точных измерений в физике и ту роль, которую они играют в установлении новых законов природы. Такая работа выглядит буднично и не поражает, как правило, воображение юношества, но это — хлеб физики, без которого точные науки немыслимы^ «В наше время,— любил повторять Майкельсон,— новые законы природы можно открыть только в пятом знаке после запятой». Сам он был подлинным энтузиастом точных измерений: достаточно вспомнить измерение диаметра звезды Бетельгейзе, создание оптического эталона метра и знаменитый опыт Майкельсона — Морли, доказавший отсутствие эфирного ветра (Нобелевская премия 1907 г.).
Открытие благородных газов началось с отличия двух чисел всего в третьем знаке после запятой: в 1892 г. Джон Уильям Рэлей (1842—1919) обнаружил, что вес 1 л азота, выделенного из воздуха, равен 1,2521 г, а литр азота, выделенного из химического соединения, весит 1,2505 г. Впоследствии совместно с Уильямом Рамзаем (1852—1916) они объяснили это различие и выделили из воздуха почти все благородные газы, открыв тем самым 8-ю группу элементов таблицы Менделеева (Нобелевская премия 1904 г.).
Без точных спектроскопических измерений Ангстрема не было бы ни формулы Бальмера, ни атома Бора. Прецизионные измерения длин волн спектральных линий привели Уиллиса Юджина Лэмба (р. 1913 г.) к открытию поляризации вакуума (Нобелевская премия 1955 г.).
Именно к таким, по определению Рэлея, «рыцарям пятого знака» принадлежал и Фрэнсис Уильям Астон (Нобелевская премия 1922 г.). Четверть века посвятил он непрерывному усовершенствованию своего масс-спектрографа. Его тщательные измерения масс изотопов стали основой многих открытий: они указали на первоисточники энергии радиоактивного распада, излучения Солнца и звезд, объяснили причину стабильности ядер и позволили сразу же после открытия Гана и Штрассмана вычислить энергию деления ядер урана.
глава 14
Первая мировая война для многих ученых явилась неожиданным и тяжелым испытанием. От повсеместных успехов позитивных наук и возвышенных идей о вездесущем прогрессе Европа внезапно опустилась до уровня худших образцов средневекового варварства. В эти годы научная жизнь в лабораториях едва теплилась: Мария Кюри вместе с дочерью Ирэн налаживала рентгеновские установки в госпиталях, Луи де Бройль служил связистом, Макс Борн и Макс Лауэ воевали по другую сторону фронта, Фрэнсис Астон и Джордж Томсон работали на авиационном заводе, а Генри Мозли — погиб. Ученые впервые поняли тогда, что наука — не всегда благо и что добытое ими знание можно обернуть против людей: они могли видеть, как от изобретенных химиками ядовитых газов задыхались в окопах солдаты.
В то время многим стало ясно, что наука больше не защищена «башней из слоновой кости» и отныне ей придется жить у всех на виду, под пристальным вниманием репортеров и бизнесменов, генералов и политиков. Ученые с обостренным чувством нравственных ценностей уже тогда пытались отделить инстинкт познания от страха перед его неконтролируемыми последствиями. Тридцать лет спустя эта дилемма обернется для ученых трагедией, и многие из них вслед за Отто Ганом захотят сказать после Хиросимы и Нагасаки: «Я не имею к этому никакого отношения!»
В ГЛУБЬ ЯДРА
По окончании войны ученые стали возвращаться к прерванным исследованиям. 1919 г. навсегда войдет в историю
