с непомерно разросшимся кругом задач, в которых постепенно растворился принцип взаимности. У нас никогда не было
морального мира, но в период с 1945 по 1970 год мы продвинулись к этой цели дальше, чем в любой другой период истории; в последующие годы эти достижения постепенно сходили на нет. Чтобы продолжить это движение вперед, нам нужно вернуться к реалистичному подходу, основанному на разумном прагматизме. Оказание эффективной помощи тем, кого необходимо спасать, экономически осуществимо и реально; с новыми глобальными угрозами лучше всего бороться не утилитаристским морализированием, а с помощью клубов, формирующих новые взаимные обязательства между богатыми странами по выполнению долга спасения.
Сеть взаимных обязательств, основанных на общем происхождении, позволяет государствам добиться большего доверия граждан и стать благодаря этому более эффективными. Когда бесчисленные задачи, связанные с выполнением различных обязательств, распределяются между самыми разными общественными группами, люди не только решают их эффективнее, но и делают это с большей заинтересованностью и большим удовлетворением. В результате наше общество становится счастливее того, которое сумели построить патерналисты утилитаристского толка. Патернализм оказывается неэффективным даже по его собственным странным критериям. «Максимизация полезности» — удачный пример того, что Джон Кей именует «нелобовым движением»: эта цель просто не достигается, если идти к ней по прямой. Самое важное здесь — это готовность принимать на себя обязательства, и делать это на взаимной основе.
Политика принадлежности
Политика по преимуществу национальна. Чтобы использовать в политике возможности для построения плотной сети взаимных обязательств, у жителей страны должно быть какое-то чувство общей идентичности. Чтобы идентичность сплачивала, а не разделяла людей, нужно чтобы ощущение себя британцем, американцем или немцем не означало принадлежности к какой-то этнической группе. Кроме того, как бы нам этого ни хотелось, общая идентичность не может означать наличие каких-то общих ценностей. Какие общие ценности есть, например, у Дональда Трампа и Берни Сандерса, отличающие их обоих от Найджела Фараджа и Джереми Корбина? Идентичность, общая всем людям, выросшим в стране с высоким уровнем культурного разнообразия, может определяться только местом и целью. Она может питаться лишь глубинной привязанностью к дому и территории; она может опираться лишь на идею о том, что совместная осмысленная деятельность выгодна для всех ее участников. Это и есть фундамент некоего общего «мы». Но моральная политика может поддерживать глубоко вшитый в нас инстинкт общей принадлежности и рациональное понимание общности наших целей и другими средствами.
Он укрепляется в результате каких-то коллективных усилий по достижению общей цели, пусть самой банальной: исследования показывают, что на это работает даже победа национальной сборной по футболу[194]. Он укрепляется переплетающимися актами взаимодействия людей в обществе, которые происходят естественным образом в общем пространстве. Полностью разобщенные группы людей вряд ли могут ощущать какую-то общую идентичность: здесь желательна определенная степень социальной интеграции и сдерживание культурного сепаратизма, источниками которого могут быть образование, идеология или религия. Нам необходимо встречаться. Но прежде всего он укрепляется политическими нарративами общего происхождения и принадлежности. Обращение к таким нарративам — одна из главных задач наших политических лидеров. Отказавшись от идей общей принадлежности, общего места и общей цели, они открыли путь поляризующим идеям принадлежности, когда одни группы претендуют на национальную идентичность и отказывают в ней другим.
Политические лидеры могут обращаться к новым нарративам, но падение доверия к ним изменило структуру отношений власти и авторитета; люди больше прислушиваются к тем, кто находится в узловых точках их социальных сетей, чем к «говорящим головам» из телевизора. Но и социальные сети стали самодостаточными эхо-камерами, вследствие чего у нас просто не стало единого пространства общения. Это наносит колоссальный вред, так как только участие в общей сети коммуникации дает нам общее сознание того, что все мы слышим одни и те же нарративы. Если такого сознания нет, то даже при наличии нарративов общей идентичности сложно создать у людей уверенность в том, что в ответ на принятие ими каких-то обязательств другие люди примут на себя какие-то встречные обязательства. Такие эхо-камеры не только не служат распространению нарративов об общей принадлежности, а становятся средством для навешивания всех грехов на «других». Салман Абеди, устроивший в 2017 году массовый расстрел детей на концерте в Манчестере, вырос в этом же городе, но воспитывался в герметично закрытой исламской среде, пропитанной духом ненависти к «неверным», и не чувствовал ни малейшей близости к людям, жившим с ним по соседству. Эхо-камеры разрушают ткань социума, но я не вижу никакого реального способа восстановления общей арены для обсуждения. Без такой арены на тех, кто пользуется влиянием в каждой из этих эхо-камер: комедиантов, актеров, имамов, эксгибиционистов-экстравертов — ложится новая ответственность. Это лидеры децентрализованного общества, и именно они более всего способны формировать общую «идентичность места», охватывающего все эти фрагментированные сообщества. Распространяемые ими нарративы должны быть предметом пристального общественного внимания. На них нужно оказывать давление, не давая им распространять поляризующие общество идеологические нарративы, на которых они до сих пор специализировались.
Как и другие виды общей идентичности, общее чувство принадлежности к месту или к группе, связанной общими осмысленными действиями, ценно, потому что подкрепляет нашу систему взаимных обязательств. Политика прежде всего национальна, поскольку меры государственного регулирования также осуществляются прежде всего на национальном уровне. Хотя некоторые виды регулирования осуществляются также на муниципальном, региональном и общемировом уровнях, во всех экономически развитых странах главная роль принадлежит национальной политике. В Соединенных Штатах, несмотря на постоянные разговоры о правах штатов, примерно 60% средств тратится не на уровне штатов, а на общенациональном уровне.
В Европейском союзе, несмотря на постоянные разговоры о засилье Брюсселя, 97% средств распределяются не Европейской комиссией, а национальными государствами. Нации и их граждане — это главные субъекты и главное поле публичной политики, и в обозримом будущем это положение сохранится. Первостепенная политическая функция общей идентичности заключается в создании условий, при которых нации становятся опорой для все более плотной системы взаимных обязательств. И именно из-за размывания этой системы страхи и тревоги, порождаемые новыми тенденциями в развитии капитализма, создали глубокие раны на теле нашего общества.
Подобно тому, как нарративы общей принадлежности, основанной на месте и цели, могут упрочивать общую национальную идентичность, нарративы взаимных обязательств граждан делают общество более моральным. Сосед «манчестерского исламиста» Салмана Абеди рассказывал, как машина Абеди часто загораживала ему выезд из дома: уже по этой малой детали видно, что он не усвоил элементарнейшего понятия о взаимных обязательствах. Взаимные обязательства, в свою очередь, могут подкрепляться нарративами об осмысленности действий, диктуемых «разумным эгоизмом». Граждане могут постепенно осознавать причинно-следственные связи, в силу которых действия, не
