Тогда-то мы поняли, что темпы прежних санных походов для нас не приемлемы: следует всё делать медленно, стараться не снимать меховые рукавицы, надеваемые поверх шерстяных варежек, останавливаться, как бы мы ни были заняты, при первых признаках обморожения и стараться восстановить циркуляцию крови. Лагерь мы ставили теперь вдвоём, третий — в очередь — тем временем топал ногами, бил себя по бокам, растирал лицо. Но кровообращение в ногах таким образом не восстановишь, единственное для этого средство — поставить лагерь и, ещё не разуваясь, глотнуть кипятку. На ходу ноги, конечно, теряли чувствительность, колоды да и только, но как узнать, обморожены ли они? Тут на помощь приходили медицинские познания Уилсона. Он не раз выслушивал, что происходит у нас с ногами, и решал, идти ли ещё час вперёд или стать лагерем. Ошибись он — и нам конец! Травма у одного грозила бы всем опасностью, даже гибелью.
Двадцать девятого июня температура весь день держалась -50° [-46 °C], иногда задувал ветерок, покусывавший лица и руки. Сани тяжёлые, поверхность плохая — двигались мы медленно и трудно. На привале выяснилось, что Уилсон отморозил пятку и подошву одной ноги, а я — большие пальцы на обеих ногах.
Ночью было очень холодно, температура упала до -66° [-54 °C]. Во время завтрака 30 июня термометр показывал -55° [-48 °C]. Пуховые вкладыши из спальников мы вытащили — так они лучше просыхают. Мой меховой спальник слишком велик для меня, оттаивать его труднее, чем остальные, но зато он менее ломкий, чем у Билла.
Мы вступили в холодную бухту, лежащую между полуостровом Хат и мысом Террор. Ещё со времени экспедиции «Дисковери» известно, что дующие с Барьера ветры обтекают его, направляясь в залив Мак-Мёрдо за нашей спиной и к мысу Крозир, да и вообще к морю Росса, — впереди нас.
Здесь не бывает сильных ветров, сдувающих со льда снег, поэтому он не так твёрд и хорошо отполирован, как в других местах; сейчас он покрыт массой мельчайших снежных кристалликов, чрезвычайно твёрдых, тянуть по ним в мороз сани всё равно что по песку. Я уже говорил выше, что на
Барьере при очень низких температурах полозья саней не в силах растопить острия кристаллов, а лишь перекатывают их.
Вот по такой поверхности мы и шли в этом походе, или, и того хуже, по рыхлой, когда при каждом шаге мы проваливались чуть ли не по колено в снег.
Тридцатого июня мы попытались сдвинуть сани, по-прежнему соединённые вместе, но не тут-то было. Оставалось одно: отвязать одни сани от других и передвигаться челноком.
При свете мы часто прибегали к этому способу, рискуя лишь тем, что неожиданно налетевшая пурга заметёт следы. Но сейчас, в темноте, всё намного сложнее. Правда, с 11 часов утра до 3-х пополудни с грехом пополам ещё можно различить на снегу глубокие следы, по ним вернуться к оставленным саням и подтащить их к передним. Распрягал и впрягал нас в сани обычно Боуэрс. При таком методе передвижения мы вместо одной мили проходили три, да и везти сани, даже одиночные, всё равно было трудно. Ленч ели при температуре -61° [-52 °C]. После него тьма ещё более сгустилась, и за санями назад мы всякий раз шли с открытой горящей свечкой.
Странно, наверное, выглядела наша процессия: трое замёрзших людей и маленький кружок света впереди. Обычно мы ориентировались по Юпитеру, и с тех пор я смотрю на него с неизменной нежностью.
Мы почти всё время молчали — разговаривать было не легко; впрочем, в санных походах вообще не очень-то поговоришь. Помню, именно тогда возник спор относительно жутких морозов. Что это — нормальное состояние для Барьера? Или результат внезапного похолодания? И если да, то почему оно возникает? Спор длился около недели. Уилсон неукоснительно придерживался принципа — делать всё медленно, только медленно. Время от времени слышался вопрос: «Идём дальше?». И ответ: «Да».
«Раз мы едим с аппетитом, — замечал Билл, значит, всё в порядке». Неизменно терпеливый, уравновешенный, спокойный, он, думаю, единственный на Земле был способен возглавить такой поход.
В тот день мы продвинулись вперёд на 3,25 мили, а прошли расстояние в 10 миль. Остановились на ночлег при -66° [-54 °C], совсем окоченевшие. В эту ночь я последний раз лежал (чуть не написал «спал») в оленьем спальнике без пухового вкладыша (они были у всех). Ночь я провёл ужасно — меня по несколько минут била дрожь. Я никак не мог с ней совладать, тело моё содрогалось так, что, казалось, спина не выдержит нагрузки и переломится. Говорят, «зубы стучат от холода»… Что там зубы! Всё тело изгибается в конвульсиях — вот это холод! Я могу сравнить это состояние только с ущемлением челюсти, которое мне однажды пришлось с ужасом наблюдать. У меня был отморожен большой палец на ноге, но не помню, давно ли это случилось. Уилсон в своём маленьком мешке чувствовал себя вполне уютно.
Боуэрс храпел вовсю. В ту ночь минимальный термометр под санями показал -69° [-56 °C], на санях -75° [-59 °C].
Это составляет 107° мороза{100}.
Первого июля мы также двигались челноком. Идти стало ещё труднее. Выхода никакого — мы были вынуждены тащить каждые сани отдельно. С тех пор всякий раз, как мы по своим следам возвращались за санями, Уилсон и я — Боуэрс в меньшей степени — становились жертвами странного оптического обмана. Я уже упоминал, что мы находили путь при свете свечи и старались ступать в старые следы. И вдруг усталый мозг начинал воспринимать их не как углубления, а как выпуклости. Стараясь наступить на бугорки, с трудом, преодолевая боль, мы задирали ноги. Опомнившись — вот глупцы! — какое-то время мы заставляли себя шагать по мнимым кочкам обычным шагом, но недолго. Через несколько дней мы поняли, что придётся примириться с этой нелепостью.
Но это выматывало последние силы.
Все эти дни мучительно болели волдыри на пальцах. Ещё до обморожения, когда руки просто мёрзли самым обычным образом, влага под тонкой оболочкой волдырей на всей поверхности пальцев превратилась в лёд. Возиться с печкой или мешочками с провизией было сущей пыткой; накачивать примус — и того хуже; но однажды после ужина я вскрыл шесть-семь волдырей и испытал огромное облегчение. После этого я каждый вечер обрабатывал подобным образом созревшие образования, иногда с трудом удерживаясь от стонов, пока они постепенно не исчезли.
Да, в эти дни и ночи не было такого часа, когда бы мне не хотелось стонать, но взамен я твердил придуманную мной присказку. Особенно, помню, она выручала меня в конце дневного перехода; ноги мои окоченели, сердце — бьётся замедленно, силы на исходе, всё тело застыло от холода, а я беру лопату и иду копать снег на борта палатки, в которой дежурный пытается разжечь примус. «Сам взвалил себе на шею, так давай теперь терпи, сам взвалил себе на шею…» — повторяю я и приободряюсь. Незаметно для себя я принимаюсь твердить: «Терпи, терпи, терпи, терпи, — и завершающим аккордом: — сам взвалил себе на шею!». В летнем санном походе одна из радостей в том, что силой воображения можно в течение многих недель переноситься за тысячи миль от места, где находишься. Отс, например, — любил в мечтах грузить съестные припасы на свою яхту (и собирался попробовать маринованную селёдочку). Мне же виделась маленькая вращающаяся полка моего собственного изобретения, но не с книгами, как полагается, а с пеммиканом, шоколадом, сахаром, галетами, какао, тут же рядом — кипящий котёл Нансена наготове, и я, придя домой, могу немедленно утолить голод. Иные переносились мысленно в театры, рестораны, охотились на диких гусей, гуляли с хорошенькой девушкой или девушками… Но нам всё это было заказано. Мы не могли ни на минуту отвлечься от своего окружения, подумать о чём-нибудь постороннем. У нас не было передышек. Я пришёл к выводу, что мне лучше не думать ни о прошлом, ни о будущем, жить только сиюминутной работой; сосредоточиваться лишь на одной мысли: как сделать её получше. Стоит только представить себе что-нибудь…
Первого июля ко всем нашим мукам добавился встречный ветерок, совсем не сильный. Но при -66° [-54 °C] даже легчайшие порывы ветра обжигают и вызывают немедленное обморожение открытых частей тела. Мы вооружились предусмотрительно запасёнными лоскутами непродуваемой ткани на меховой подкладке и сделали из них нашлёпки для носа, закрепляемые под шерстяным шлемом. Они оказались очень удобными, тем более что под ними- происходит, конденсация выдыхаемого воздуха, нижняя часть лица быстро покрывается плотной ледяной коркой, которая сама по себе также является своеобразной защитой. Для нашего похода это было нормальное состояние, вовсе не причинявшее неудобств, так как от соприкосновения со льдом кожу защищала борода. Мне эта ледяная маска нравилась, пока не приходилось снимать шлем, чтобы поесть горячего. За 8 часов мы прошли всего-навсего 2,25 мили.
