злости.
– Уорвик был прав, – заключила Маша. – Ты осознанно упираешься перед своими способностями. Ты не художник… Скорее, архитектор. Бумажный инженер! У тебя математический склад ума. Черчение. Ведь ты никогда не рисовал действия, фигуры, ведь так? Ты рисовал планеты, города, дома…
Затянулось долгое, томительное молчание.
– Почему ты упираешься? – не выдержала Маша.
– Не твое дело, – посуровел Егор.
– Мое! – девушка ударила Егора книгой по голове. – Тебе очень не повезло, что ты наткнулся на такую глупую и бескорыстную девушку. Я тебе хочу помочь, а ты упираешься!
– Ты что-то много на себя берешь, – глупо улыбнулся Егор. – Я тебя вообще не понимаю. То ты помогаешь, то отстраняешься…
– Дурак, – не желая слушать, ответила Маша.
Она села на койку и начала ждать, пристально вглядываясь в его серые глаза. Егор, в отличие от нее, был менее решителен. Он сидел рядом на стуле и постоянно отводил взгляд, весь розовея и смущаясь.
– Если я тебя попрошу взяться за эту работу – ты возьмешься? – спросила Маша.
– Что?..
– Ради меня, – она совсем близко пододвинулась к нему и хитро улыбнулась.
Этот зоркий взгляд сбил его с толку. Он и раньше путался в их отношениях, но теперь его окончательно распирало недоумение, а внутри нарастала злость. Он влюбился в нее по уши, но ненависть росла пропорционально этой любви. Он ее ненавидел. Внутри – гнев и злость. Здраво мыслить в такой ситуации уже было ему почти неподвластно, но привычка брать себя в руки, которую взрастил пригород, придала ему уверенности.
– Ты лишь стараешься давить на мои больные точки, – ответил Егор, сдерживая крик и повернувшись к ней спиной. – Ты прекрасно все понимаешь. Ты понимаешь, да. Просто чувствуешь, что имеешь власть надо мной. Знаешь это! И все равно пользуешься!
И тут Маша поняла, что он все знает. Ее никогда не двигала корысть или желание им манипулировать, но неосознанно она именно манипулировала им. Сама толком не разобравшись в себе, она принимала его неуверенность и слабость за простую робость и желание дружбы, однако сейчас она понимала, что здесь было все не так однозначно.
Тем не менее, Егор все же взялся за лист бумаги. Маша, убежденная, что ее работа сделана, пусть слегка и будучи в растерянности, вышла из каюты, пожелав ему спокойной ночи. «Невероятно, – думал Егор, – первый раз пожелала спокойной ночи…»
С этой мыслью он неуверенно взялся за любимое дело – строгие и прямые линии. Пересекающиеся, точные, жесткие, параллельные и скрещивающиеся – все, что могло предоставлять ему твердую землю. Геометрия. Целый мир пространственного творчества царил в нем, от чего просидел он за работой недолго, но старательно и неспешно, по-настоящему смакуя каждую линию, чувствуя твердый грифель и его шероховатость. Ход карандаша, который вот уже второй год томился в пенале, так и не исписанный за долгое время.
Внутри он тихо ликовал, думая, что смог пересилить этот барьер раньше старшего брата. Ненависть к его поведению все сильнее подталкивала его к работе. Он хотел скопить максимальное количество эскизов, чтобы утереть ему нос, но в душе понимал, что настоящее желание его было увидеть старшего брата за рукописью. Радость братана, смерть этой треклятой отрешенности и скованности в его душе. Увидеть сотни исписанных простым языком листов.
Тем временем и Лёша, не покладая рук, пыхтел над историей. Шла всего-навсего пятая глава «Генерала без имени», но в голове он отчетливо видел очертания сюжета и невероятных событий. Он создал что-то вроде автобиографии, в которую поместил огромную часть себя и своих переживаний. Мало того, что он нашел себе занятие, так и обида на младшего брата начала проходить. Он чувствовал, что негатив так и лил как из ведра в буквы, и внутри он будто бы очищался.
«Такое ощущение, будто бы писатели – самые счастливые и самые печальные люди в мире, – думал Лёша, приложив ручку к губам. – Мне не надо выплескивать негатив на людей и вещи. Мое настроение в буквах… В этих маленьких синих пятнах на бумаге. Но негатив будто бы скапливается тройными, лошадиными дозами тем больше, чем чаще я пишу».
Он откинулся на спинку и упал в глубокую рефлексию на эту тему. Его настолько поразил эффект, который он получил, что на полях появилась загогулина с названием подзаголовка – «Буквы». Вдоволь насытившись работой, Лёша тяжело упал на койку, но теперь уже ясно осознавал, что утро опять будет днем, а работа будет по редактированию пьяного текста. Теперь-то он точно был уверен в следующем дне, но жизнь за стенами Менска не давала продохнуть и сейчас…
X
Несмотря на то, что следующий день действительно начался с утра, однако все остальное пошло псу под хвост. Паша поднял жуткую бучу и начал тормошить всех подряд, проклиная их за то, что они убили его друга. Егор впервые видел на лице этого громилы с тихим и строгим лицом настоящий испуг и слезы. Сердце так защемило, что он пулей – даже не переодев ночные шорты с майкой, – ринулся к Косте, тяжело дышащему и хрипящему.
Паша упал рядом с ним на колени и прижался своими огромными руками к кашляющему другу. Егор даже представить себе не мог, что из таких маленьких глаз может вытечь столько слез.
Вторым подоспел Уорвик, подгоняющий Машу, не успевшую даже умыться. Последним притащился задыхающийся от бесконечных спусков на первый этаж Лёша. Вся команда была в комнате Кости.
– Все нормально, ребят, – прохрипел Костя. – Это все йод… В лаборатории негерметичные скафандры, так я еще и склянку разбил. Идиот. Не сказал вам об этом, подверг старшего опасности… – он прокашлялся. – Пашка, все будет хорошо. Ты не волнуйся главное. Они тут ни при чем.
– Это они тебя потащили готовить эти дурацкие химикаты и чинить опасные штуковины, – Паша сильнее вжался в кровать, и Костя обнял его.
Лицо блондина источало страшную бледность. Егору стало не по себе. Он почувствовал какое-то резкое, неуловимое чувство, вызывавшее страх и тревогу.
– Он прав, – начал Уорвик. – У нас есть достаточно медикаментов, чтобы помочь твоему другу, – генерал хлопнул по спине Лёшу и увел с собой, но лицо его явно не излучало надежды.
– Друг, – бормотал заплетающимся от страха языком Паша. – Друг, ну ты же не покинешь меня? Не покинешь? Я же никуда без тебя!
– Неправда. Это меня бы давно сожрали дикие псы без твоей крепкой руки, – протянул Костя и залпом выпил всю жидкость из фляги, не отвечая на его вопрос.
– Я глуп. Посмотри, насколько я глуп, – словно и не замечая слов Кости,
