— Вот, накорми детей. Не ходила я за молоком нынче, — тихо сказала она и, помолчав, добавила: — Уехать отсюда надо. Нет тут больше покоя…
Катя бросила взгляд на распухшие от бессонной ночи глаза Лины и, жалея ее, кивнула головой.
— Уедем… Уедем, — повторила Катя. — Только не показывайся сейчас детям.
Лина махнула рукой:
— Я не пойду…
Вытирая набегавшие на глаза слезы, она помогла Кате собрать стопку тарелок, нарезала хлеб.
— Кто ж ее в больницу-то повезет? Ты, что ли?
— Мы с Мариной… Костя и Никич посидят с детьми…
— Господи, укрепи веру мою… — простонала Лина, грузно валясь на измятую постель и утыкаясь лицом в подушку.
Катя разложила на тарелки кашу, но никто не притронулся к еде. Дети уже знали, что ночью Марьяшке было очень плохо и что доктор велел везти ее в больницу.
«Сейчас мама и Катя повезут ее», — думала Динка и, вспомнив опять про Марьяшкину ложку, пошла к Леньке.
Продрогший за ночь Ленька, кутаясь в отсыревший пиджак, ходил вдоль забора. Он молча помог Динке вылезти через лазейку и, взяв ее за руку, повел к утесу. Но Динка остановилась на тропинке и потянула его назад.
— Марьяшку в больницу повезут… Ложку ей надо… — тихо прошептала она, глядя на него умоляющими глазами.
— Не надо! — испугался Ленька. — Не нужна она ей там…
— Нет, нужна… Марьяшка всегда плакала без нее. Пойдем, Лень… Я только отдам ей и уйду… — настойчиво тянула его Динка.
Глаза ее стали влажными, и Ленька, боясь, что она расплачется, повернул назад.
— Ведь плакать опять будешь… — в отчаянии сказал он. — И где она теперь, эта ложка?
— Я найду! — прошептала Динка.
Они дошли до решетчатой ограды.
Калитка была открыта.
Около сторожки все еще лежали сваленные в кучу обгоревшие тряпки, перевернутый чугун, грязные миски… Динка несмело подошла к ним, присела на корточки… Слезы застилали ей глаза.
— На память что-нибудь взять хотите? — стоя на пороге и с сочувствием глядя на девочку, опросила какая-то женщина.
— Ложку ищет. Марьяшка к ним всегда с ложкой ходила… — взволнованно пояснил Ленька.
— А! Знаю, знаю… Мы и то смеялись, бывало… Это, значит, от Арсеньевых девчушка-то?.. Ну, не плачь, не плачь, милушка. Есть ложечка, есть. Вот тут она. Я как пол мыла, так под кроватью нашла. Сейчас я тебе вынесу, заторопилась женщина и, шлепая босыми ногами по полу, подошла к стенному шкафчику.
— Нашла она, сейчас вынесет, — помогая Динке ВСТАТЬ, сказал Ленька.
Женщина вынесла ложку, обтерла ее фартуком и протянула Динке.
— А где Марьяшка? — несмело спросила Динка, заглядывая в сторожку.
— На пристань ее понесли. В больницу повезут. Бегите туда — может, еще не уехали! Только-только пошли они…
— Пойдем! — встрепенулась Динка. — Пойдем скорей, Лень!
И, прижав к груди ложку, девочка бросилась бежать.
— Несчастный я с тобой… — пробормотал измученный Ленька, догоняя ее у калитки.
Парохода еще не было. На пристани толпился народ, бросая любопытные и соболезнующие взгляды на забинтованного больного ребенка. Нюра, сидя на скамейке, держала Марьяшку на руках и, не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, тихонько шептала ей ласковые слова.
Марина и Катя, стоя у билетной кассы, о чем-то разговаривали с кассиром.
— Иди, не бойся! Отдай ей ложечку-то… — вдруг донесся до них тихий голос.
Ленька, держа за руку свою подружку, осторожно подвел ее к Нюре.
— Марьяшечка, родненькая… вот ложка… — звенящим от волнения голосом сказала Динка и положила на грудь девочки ложку.
— Доченька, ложечку твою принесли! Вот она, ложечка-то… — вкладывая в руку девочки ложку, зашептала мать. Марьяшка пошевелила головкой и тяжко застонала. Губы у Динки задрожали.
— Не плачь! — строго остановил ее Ленька. — Скажи: «выздоравливай, Марьяшка!..»
— Выздоравливай, Марьяшка! — прошептала за ним Динка.
— Ворочайся, мол, скорее из больницы, — снова сказал Ленька.
Серые глаза его неотступно и настороженно следили за каждым движением девочки. Тонкие темные брови узеньким Мостиком сошлись у переносья и придавали его бледному лицу строгое и трагическое выражение.
— Поцелуй ее в ручку, и пойдем! — крепко держа за руку девочку и не замечая никого вокруг, тихо шептал Ленька… Нюра плакала. Стоявшие вокруг женщины вытирали глаза. Марина и Катя, онемев от удивления, Смотрели иа обоих детей.
— Теперь пойдем, — ласково сказал Ленька.
Девочка не противилась, по, отойдя на несколько шагов, остановилась, неуверенно оглядываясь назад… Ленька, наклонившись над ней, что-то сказал. Динка послушалась и, держась за его руку, тихо пошла рядом. Потом снова остановилась, и снова он что-то сказал ей… Потом их детские фигурки замешались в толпе и скрылись из глаз…
Сестры долго молчали. Потом Марина подняла на сестру удивленные глаза:
— Это был тот же мальчик… Жаль, если они видели нас…
— Они не видели… Она ничего не видела из-за слез, а он ничего не видел, кроме ее слез, — тихо ответила Катя.
Глава тридцать вторая
ГОРЕЧЬ РАЗЛУКИ
Потянулись длинные, печальные дни. Несчастье, случившееся с Марьяшкой, оставило глубокий след в сердцах детей. Никому не хотелось шутить, смеяться, разговаривать громким голосом. Мышка, боясь растравить свое горе, избегала всяких разговоров с сестрой; Динка, скучая, бродила одна по саду и ждала Леньку… Алина теперь держалась особняком, не допуская ни слез, ни воспоминаний. Но, когда приезжала мать, все трое бросались к ней с расспросами:
«Ну, как Марьяшка? Плачет она? Больно ей? Узнала она тебя?»
Марина не скрывала правды.
«Марьяшке уже лучше… Только глазки у нее еще забинтованы», — отвечала она в первые дни.
Дети огорченно замолкали. Всем было страшно, что Марьяшка останется слепой.
Катя, привыкшая с детства к суровой скрытности чувств, казалась прежней и только по вечерам, оставаясь наедине с сестрой, плакала:
«Я не могу представить себе этого ребенка слепым…» «Почему слепым? Ведь доктор еще не сказал этого. Надо всегда надеяться на лучшее… Перестань плакать. Катя! Посмотри, как борются со своим горем дети», — мягко упрекала ее сестра.
Но боролись только Алина и Мышка. Динка не боролась, за нее боролся Ленька. Уцепившись за его руку, она тащилась за ним всюдуич, тоскуя по Марьяшке, без умолку говорила о ней. В эти дни Ленька стал ее добровольной нянькой, кротким утешителем, самоотверженным другом. Терпеливо перенося ее жалобы, он тысячу раз повторял одни и те же слова.
— Доктора в больнице есть, они не допустят, чтоб Марьяшка слепая осталась. А вернется она, и все опять по-хорошему будет… Ложечку ты ей отнесла… И раньше всегда играла с ней, конфеты давала… Веночек в тот раз на голову сплела… И поцеловала она тебя… И меня поцеловала. Чего еще ей нужно? Не плачь больше, выздоровеет Марьяшка…
Девочка действительно выздоравливала. Однажды Марина приехала веселая и сказала, что глазки у Марьяшки не пострадали, повязку доктор снял и девочка уже бегает по всей палате.
— Бегает! Бегает! — в восторге кричала Динка, тормоша сестер.
Мышка и Алина смеялись.
— Ну, камень с души свалился! — радовалась Катя. А Лина, глубоко вздыхая, говорила:
— Ведь эдакую муку мученическую перенес ребенок… Безгрешная ангельская душа… — и, думая о чем-то своем, скорбно глядела на богородицу…
В один из солнечных дней приехала портниха Нюра. Завидев ее на дорожке, Динка взмахнула руками и бросилась к сестрам.
— Марьяшку привезли! Марьяшку привезли! — кричала она.
Алина и Мышка выбежали на крыльцо, из кухни заспешила Катя.
Но Нюра приехала одна.
— Уезжаем мы с дочкой, — смущаясь, объяснила она. — К матери моей в деревню. Там Марьяшке будет хорошо. У матери и корова есть, и курочки… Нюра долго перечисляла все, что есть в хозяйстве у ее матери, а девочки сидели молчаливые, огорченные неожиданным сообщением.
— А сюда, к нам, вы не привезете Марьяшку? Хоть попрощаться? — робко спросила Мышка.
