Сталина, о которой нам рассказывал Хрущев, кроме всего прочего, тоже выросла из того же источника — из чувства собственной неполноценности, которое так ярко сказалось в отношениях Сталина к Троцкому, Зиновьеву и Бухарину. Об этих качествах Кирова как человека и коммуниста Сталин счел нужным написать в некрологе, посвященном его же жертве[143]:

"Товарищ Киров, — писал ЦК партии, — представлял собою образец большевика, не знавшего страха и трудностей… Его прямота, железная стойкость, его изумительные качества вдохновенного трибуна революции сочетались в нем с той сердечностью и мягкостью в личных, товарищеских и дружеских отношениях, с той лучистой теплотой и с скромностью, которые присущи настоящему ленинцу" (весь курсив в цитате мой. — А. А.).

Но как раз эти качества — незнание страха, прямота, железная стойкость изумительно вдохновенного трибуна революции — были палкой о двух концах: они были хороши вчера, когда существовала думающая партия Ленина, они были вредны сегодня, когда создавалась нерассуждающая олигархия Сталина. Даже больше: такие качества были просто опасны не только для дела Сталина, но и для тех, кто ими владел. Вся последующая практика Сталина и поведение его "учеников и соратников" служат самыми убедительными тому доказательствами.

Если ко всему этому присовокупить политико-историческую географию резиденции Кирова, трагедия Кирова становится еще более ясной: он был своенравным диктатором первой столицы революции и второй столицы государства — Ленинграда. Пролетарский Петроград (Ленинград) — это колыбель революции, а купеческая Москва — ее незаконная наследница. Петроградцы начинали одну за другой три революции, а Москва — ни одной. Вместо купеческой Москвы появилась Москва бюрократическая, а Петроград остался самим собой пролетарским центром. В Москве пролетариат стал буржуазией, а в Петрограде даже буржуазия превратилась в пролетариат. Как бы не случилось так, чтобы Петроград не устроил и четвертой революции, если в Москве постараются превратить мнимую "диктатуру пролетариата" в реальную диктатуру одного Сталина! Конечно, Киров был самым убежденным соратником и другом Сталина в политической борьбе с троцкистами и зиновьевцами, но он был столь же решительным противником их физического уничтожения. Без энтузиазма боролся он и с бухаринцами, но никогда не порывал личных отношений с Рыковым, Томским и со своим кумиром в теории — Бухариным. Совершенно не случайно на процессе Бухарина, Рыкова и других следствие (Сталин) вложило в уста Ягоды следующие слова[144]:

"Дело складывалось таким образом: с одной стороны, беседы Рыкова со мною определили мои личные симпатии к программе правых. С другой стороны, из того, что Рыков говорил мне о правых, о том, что кроме него, Бухарина, Томского, Угланова, на стороне правых вся московская организация, ленинградская организация (курсив мой. — А. А.), профсоюзы, из всего этого у меня создалось впечатление, что правые могут победить в борьбе с ЦК".

"Вся ленинградская организация" поддерживает правых, а ведь во главе ее стоял тот же Киров, как Угланов во главе московской организации. Заметим тут же, что во время "Великой чистки" ни один из личных друзей Кирова, ни один из его помощников, ни один из членов бюро и секретариата Ленинградского обкома партии не был оставлен в живых — если "скрывать следы подлинных организаторов убийства Кирова", то уж до конца! Даже их жены были уничтожены. Для этого Сталин создал специальный "Ленинградский центр" в составе бывших помощников Кирова — второго секретаря обкома и члена ЦК Чудова, членов Бюро обкома Угарова, Смородина, Позерна, Шапошниковой (жены Чудова) и других.

XVII съезд партии (февраль 1934 г.) был съездам небывалого личного триумфа Кирова. Он воздавал на этом съезде высокую дань организаторскому таланту Сталина, назвал доклад Сталина "эпохальным документом", впервые, в нарушение всех традиций партии, предложил съезду не принимать специальной резолюции по отчетному докладу ЦК, а просто руководствоваться в работе партии "установками отчетного доклада ЦК, сделанного Сталиным". Все это было хорошо и укладывалось в рамки сталинской стратегии, но плохо было другое: звездой съезда все-таки был не Сталин, официальный "мудрый вождь и верный ученик Ленина", а Киров — "вдохновенный трибун" давно уже переродившейся революции. Бурной, непрекращающейся овацией, на этот раз совсем не казенной, а "вдохновенной", по адресу Кирова, съезд как бы предупреждал Сталина: смотри, не зарывайся, Киров стоит у трона генерального секретаря! Вероятно, еще больше обескуражили вечно подозрительного Сталина результаты выборов в руководящие органы ЦК — Киров был единогласно избран во все три органа ЦК: в члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата, привилегия, которой до сих пор пользовался лишь один Сталин! (Чтобы умалить значение этого факта, Сталин ввел в эти органы и Кагановича.) Искренний друг Сталина, убежденный фанатик ленинизма, "потомственный пролетарий", но своенравный политик и опасный идеалист был торжественно увенчан лаврами "кронпринца" на престол партийного лидера. Сталин не мог не ненавидеть такого друга. Он не подходил к плеяде Молотовых, Кагановичей, Ворошиловых. Несмотря на все дифирамбы Кирова, Сталин чувствовал, что Киров — все еще человек вчерашнего революционного дня. Даже в самом Сталине Киров восхвалял именно вчерашний день революции: "Сталин — верный ученик Ленина!" От самой хвалы Кирова отдает какой-то еле уловимой покровительственной снисходительностью: "После Ленина мы не знаем другого человека, который так верно и талантливо вел бы партию по ленинскому пути, как Сталин. Это должна знать вся партия", — твердил Киров, но Киров ни разу не говорил того, что Молотовы и Кагановичи утверждают уже давно: "Сталин — это Ленин сегодня". Киров помешался на Ленине! Целясь в сердце партии Ленина, трудно завербовать в заговорщики такого фанатика. Хуже этого: можно нарваться на сопротивление его "железной стойкости" и "прямоты". Прежде чем приступать к осуществлению намеченной цели, надо его убрать. Арестовать и судить на Лубянке как "врага народа"? Но этому не поверят не только партия, но даже НКВД. Объявить Кирова на пленуме ЦК новым "уклонистом"? В этом случае в "уклонистах" мог бы очутиться сам Сталин. Киров — не бывший меньшевик, как Троцкий, не дезертир Октябрьской революции, как Зиновьев, не "левый коммунист", а потом и "правый оппортунист", как Бухарин, не бывший "националист", а потом и "каменевец", как Сталин — он "образец большевика", как писал тот же Сталин в некрологе по поводу его убийства. Записать такого в "уклонисты" просто невозможно. Вдобавок ко всему этому, его искренняя преданность Сталину вне сомнения. Такую преданность Кирову Сталин выказывал и сам, выдвинув его в 1926 году на пост руководителя ленинградской партийной организации, хотя секретарем ЦК партии Азербайджана он был назначен еще Лениным (1921 г.). Свою дружбу с Кировым Сталин засвидетельствовал и в трогательной надписи на авторском экземпляре "Вопросов ленинизма": "Брату моему и другу Сергею Мироновичу Кирову от автора. И. Сталин, 1924",__ гласит эта надпись. Да, такого Кирова нельзя было убрать политически, но его легко было убрать физически. И сразу добиться двух целей: убить конкурента и воспользоваться этим убийством для оправдания "Великой чистки".

Я писал об этой версии убийства Кирова уже в книге, вышедшей по-французски в 1951 году (Alexander Ouralov. Staline au Pouvoir. Les lies D'or, Paris, 1951), но относился к ней скептически. Криминальные возможности Сталина оказались глубже и шире, чем мои самые смелые представления о них!

Но как же Ягода пошел на это? А вдруг дело провалится? Вдруг его разоблачат люди Кирова или сам Киров? На это дал классический ответ прокурор Вышинский[145]: "Ягода — не простой убийца. Это — убийца с гарантией на неразоблачение".

Верховным гарантом "неразоблачения" был сам главный организатор Сталин, — но только до поры до времени.

Теперь перед Ягодой была поставлена более трудная и ответственная задача — подготовить несколько процессов в Москве и Ленинграде по ликвидации, во-первых, собственных исполнителей, во-вторых, политических врагов Сталина, абсолютно непричастных к убийству Кирова. Первая задача была легкая: Николаева и его личных друзей (Католинов, Румянцев, Сосицкий и др.), которые могли знать кое-что о подлинных организаторах убийства, арестовали и в подозрительно спешном порядке, через какой-нибудь месяц (в начале января 1935 г.), расстреляли. Официальное сообщение говорило, что состоялся суд и что обвиняемые из "группы Николаева" расстреляны. Был ли вообще суд, что подсудимые говорили, каковы были показания самого Николаева, расстреляны ли они через месяц, а не через день, как тот охранник Кирова, о котором говорил Хрущев, — все это осталось тайной. Медведь и Запорожец были "наказаны" назначением на другую чекистскую работу на Дальнем Востоке "за необеспечение охраны Кирова". В середине января 1935 года в Москве состоялся первый процесс над Зиновьевым и Каменевым. Им предъявили обвинение, что они поручили Николаеву и его группе совершить убийство Кирова. Косвенное доказательство: все члены группы Николаева коммунисты — бывшие зиновьевцы (хотя сам Николаев был с самого начала сталинцем). Но так как при их допросах, по всей вероятности, не применялись методы физических пыток, то обвиняемые категорически отказались признать себя виновными. Каменев заявил на этом суде[146]: "Я должен сказать, что я по характеру не трус, но я никогда не делал ставку на боевую борьбу". Когда же ему суд сообщил, что его судят за возглавление террористического "Московского центра", Каменев иронически заметил[147]: "Я ослеп — дожил до пятидесяти лет и не видел этого центра, в котором я сам, оказывается, действовал". К этому же сводились и показания Зиновьева, который, однако, указал на одну важную деталь: многих из сидящих с ним на скамье подсудимых в качестве членов его "Московского центра" (16 человек) он впервые в своей жизни увидел здесь на суде[148] (во всех московских процессах рядом с известными деятелями партии и государства НКВД сажал и своих совершенно неизвестных агентов — провокаторов как "свидетелей-соучастников"). Но одно Зиновьев и Каменев все-таки признали: поскольку коммунисты, которых расстреляли по делу "Ленинградского центра" (группа Николаева), когда-то были их единомышленниками, постольку они, Зиновьев и Каменев, несут за них "моральную ответственность". Это было не то, чего Сталин требовал от них, но пока пришлось этим ограничиться. Каменева и Зиновьева присудили лишь к тюремному заключению за "моральную ответственность" в деле убийства Кирова. У Сталина было много времени и столько же терпения. Главное — лед тронулся! Зиновьевцы ошибались, если они думали, что они так легко отделались от назойливой охоты Сталина за их головами. Осужденных Зиновьева и Каменева Сталин не отправил в Сибирь, а разместил по одиночным камерам на Лубянке, разместил, главным образом, за их же оплошность: кто сказал "А", должен сказать и "Б". Сталин дал новое задание Ягоде с неограниченными полномочиями — выбить из них это "Б". Сталин ему, вероятно, обещал то же, что и министру государственной безопасности Игнатьеву во время "дела врачей": "Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову!" А при помощи каких методов? О них нам сообщил тот же Хрущев: "Эти методы были просты: бить, бить и еще раз бить". И Ягода и его помощники били зиновьевцев до тех пор, пока они не подписали фактические показания о том, что они не только убили Кирова, но собирались убить Сталина, Кагановича, Ворошилова, Жданова, даже Косиора, Постышева, Орджоникидзе и Ягоду (в этот список почему-то не был включен Молотов).

1 ... 69 70 71 72 73 74 75 76 77 ... 160

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Технология власти - Абдурахман Авторханов бесплатно.

Похожие на Технология власти - Абдурахман Авторханов книги

Оставить комментарий