Для проведения такой большой и чрезвычайной операции Ежов пользовался столь же большой и чрезвычайной властью. Он был теперь секретарем ЦК, председателем комиссии партконтроля (партийный суд), членом Оргбюро ЦК и наркомом внутренних дел СССР. Выше него стоял лишь один Сталин, хотя Сталин сам юридически и не входил тогда в состав правительства.
Назначение Ежова, еще год тому назад совершенно неизвестного человека в стране и малоизвестного в партии, было встречено в народе с чувством облегчения. Когда же через непродолжительное время по стране прокатилась весть, что Ежов посадил в тюрьму старого и ненавистного инквизитора Г. Ягоду, то народ ликовал. На сомнения пессимистов — "как бы хуже не стало!" оптимисты отвечали:
— Ну уж, знаете, хуже и быть не может!
Ежов жестоко разочаровал оптимистов: уголовные возможности сталинизма воистину оказались неограниченными… На Ежова, на основе вышеприведенного плана, утвержденного Политбюро, возложены были следующие четыре задачи:
1. Создать "антисоветский троцкистский центр" во главе со старыми большевиками и членами ЦК: Ю. Пятаковым, К. Радеком, Г. Сокольниковым, Л. Серебряковым и другими — и провести процесс.
2. Создать "антисоветский военный центр" во главе с полководцами гражданской войны: маршалом Тухачевским, командармами Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом и другими — и провести их закрытый процесс. 3. Создать "антисоветский право-троцкистский блок" во главе с бывшими членами Политбюро Бухариным и Рыковым, бывшим шефом НКВД Г. Ягодой, с бывшими членами ЦК партии (которые, по свидетельству Хрущева, даже не были исключены из ЦК партии) — Крестинским, Розенгольцем, Ивановым, Черновым, Гринько, Зеленским, Икрамовым, Ходжаевым и другими — и провести процесс.
4. Провести по областям и республикам массовые аресты людей, в осуществление указанного выше плана, и пропустить их через чрезвычайные "тройки НКВД".
К осуществлению этих задач Ежов приступил в весьма неблагоприятных оперативно-технических условиях: сам Ежов все-таки не был по профессии чекистом, весь аппарат НКВД был сверху донизу разгромлен после ареста Ягоды в порядке чистки от его людей, новые работники из аппарата партии и из школ были малоопытными в полицейской технике. Тем не менее, Ежов за два с половиной года своего управления (1936–1938 гг.) развернул такой террор, какого не разворачивали НКВД-ЧК-ОГПУ за двадцать лет своего существования. Сам Хрущев признался: "Достаточно сказать, что число арестов по обвинению в контрреволюционных преступлениях возросло в 1937 году, по сравнению с 1936 годом, больше чем в десять раз"[154]. Хрущев почему-то не добавил, что это число в 1938 году по сравнению с 1937 годом выросло в геометрической прогрессии.
Подсчет арестованных членов партии легко произвести, что я и делаю в другом месте. Однако нет никакой возможности подсчитать, сколько же было арестовано людей беспартийных.
Однако известно, что в июле 1937 года ЦК партии разослал местным партийным комитетам, органам НКВД и прокуратуры строго секретную инструкцию, подписанную Сталиным, Ежовым и Вышинским о порядке и масштабе проведения акции "по изъятию остатков враждебных классов". В инструкции буквально указывались нормы (в процентах), которые давались каждой республике или области для арестов. Они для того времени были довольно скромными — от трех до четырех процентов к общему населению. Если брать весь СССР, то это означало ликвидацию около 5 000 000 человек.
Я уверен, что этот "план заготовок людей" был значительно перевыполнен. С арестованными поступали просто: одних ссылали в концлагерь решением "троек НКВД" на местах (начальник НКВД, секретарь обкома и прокурор области), других расстреливали группами по заочному приговору тех же "троек". Родственники в этом случае получали устную справку: "Сослан на десять лет без права переписки".
Если Ежов образцово справился с проведением всенародной чистки "по изъятию остатков враждебных классов" (тут и работа была несложная — аресты, заочные суды по спискам "троек", групповые расстрелы и массовые отправки в концлагерь), то процессы в Москве прошли не так гладко, хотя подсудимые (группа Пятакова — Радека — январь 1937 г.) на первом ежовском процессе по-прежнему признавалась. Признавались ли военные, осталось тайной, так как их судили при закрытых дверях. Но самый важный ежовский процесс — процесс Бухарина и Рыкова — удался лишь по форме, а по существу это был скандальный провал (об этом в следующей главе — "процесс Бухарина"). Все полагали, что этот неудачный процесс отучит, если не Ежова, то Сталина от дальнейших судебных трагикомедий. Уже за границей начали писать, что все эти судебные инсценировки — сплошные фальшивки, а "чистосердечные признания подсудимых" фантазии. Народ внутри СССР этим фантазиям не верил с самого начала. Ввиду этого и так как Сталин уже и физически покончил со своими бывшими конкурентами за власть, было основание полагать, что чистка кончается. Такое ожидание оказалось ошибочным. Сталин поставил перед Ежовым теперь две новые задачи:
1. Создать "параллельный бухаринский центр" во главе с людьми, которые все еще сидели рядом со Сталиным в Политбюро, — Косиором, Чубарем, Эйхе, Рудзутаком, Постышевым, Петровским (как раз те члены и кандидаты Политбюро, которые в сентябре 1936 года голосовали против суда над бухаринцами) — и судить их.
2. Создать "параллельный военный центр" во главе с маршалами Егоровым, Блюхером и др. и судить их. На этих двух "центрах" и потерпел неудачу Ежов. Он не создал ни того, ни другого. Вопрос о том, почему он провалился здесь, тесно связан со следственной техникой и личными качествами вновь арестованных, иначе говоря, с эффективностью физических методов допроса и реакцией арестованных.
В первой части данной книги я говорил в общих словах о следственной технике НКВД. Вообще говоря, о том, почему подсудимые признавались на московских процессах (как, впрочем, потом на послевоенных процессах титоистов в "народных демократиях"), существуют две теории: одна говорит, что под тяжестью моральных и физических мук и с целью спасения своих друзей и семьи люди давали любые показания; другая даже утверждает, что старые большевики продолжали и на суде служить делу революции (например, Рубашов у Артура Кестлера). Мне кажется, что обе эти теории верны лишь в определенных и конкретных случаях, но не как правило и, конечно, не как закон. Людей, которые давали под пытками желательные Сталину показания, мы видели на московских процессах, но Рубашовых там не было, хотя не было и врагов советской власти. Рубашовы все-таки встречались, встречал их я сам, но на среднем этаже элиты. Это были люди политически ограниченные. "Революции без жертв не бывает, в интересах социализма я выполню приказ партии и буду подтверждать на суде свои показания!" — так рассуждали они. Таких простачков чекисты спокойно пускали на суд и так же спокойно расстреливали их после суда. Так же поступали и с теми, кто сдавался, не выдержав пыток. Однако мы видели только десятки таких людей на процессах, но мы не видели сотен и тысяч других, которых Сталин не допустил до открытого суда. Из среды большевистской гвардии, из самого ЦК партии мы видели на процессах только тех, кто еще недавно открыто боролся со Сталиным и его руководством в разных оппозициях, но мы не видели ни одного, кто раньше в оппозициях не участвовал. Они тоже сидели, их ведь тоже расстреляли. Хрущев рассказал нам: "Было установлено что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70 %, были арестованы и расстреляны (большинство в 1937–1938 гг.)"[155]. Но из них через суд прошел лишь один десяток, другие были расстреляны либо через закрытый суд, либо вообще без всякого суда, хотя среди них были и вышеназванные члены и кандидаты сталинского Политбюро. Разве они не признавались на предварительном следствии? Многие признавались, но как только их допускали до суда, они единодушно заявляли, что все их показания сделаны ими под пытками и избиениями и вымышлены от начала до конца. Хрущев приводит несколько таких примеров, связанных с попыткой Сталина и Ежова, а потом и Берия, создать "параллельный бухаринский центр". Они настолько ярки и характерны, что стоит остановиться на них:
а) Дело Эйхе[156]:
"Примером злостной провокации, возмутительной фальсификации и преступного нарушения революционной законности является дело бывшего кандидата в члены Политбюро, одного из виднейших работников партии и советского правительства товарища Эйхе, члена партии с 1905 г… Товарищ Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года… Эйхе был вынужден под пыткой подписать заранее заготовленный следователями протокол его признания, в котором он и некоторые другие видные партийные работники обвинялись в антисоветской деятельности. 1 октября 1939 г. Эйхе послал заявление Сталину, в котором он категорически отрицал свою вину и просил расследования своего дела… Сохранилось и второе заявление Эйхе, которое он писал Сталину 27 октября 1939 года… Эйхе писал: "25 октября этого года мне сообщили, что следствие по моему делу закончено… Если бы я был виновен хотя бы в сотой доле тех преступлений, в которых меня обвиняли, я никогда не посмел бы посылать Вам это предсмертное заявление; но я не виновен ни в одном из этих преступлений… Я еще никогда не лгал Вам, и теперь, стоя одной ногой в могиле, я тоже не лгу. Все мое дело — это типичный пример провокации, клеветы… Моя вина — это мое признание в контрреволюционной деятельности… Но положение было таково: я не смог вынести тех пыток, которым подвергали меня Ушаков и Николаев, особенно первый из них — он знал о том, что мои поломанные ребра еще не зажили и, используя это знание, причинял при допросах страшную боль… Если в той легенде, которую сфабриковал Ушаков и которую я подписал, что-либо не совпадало, меня вынуждали подписывать новые варианты этой легенды. Так же поступили и с Рухимовичем… Так же поступили с руководителем запасной сети, будто бы созданной Бухариным в 1935 году" (курсив мой. — А. А.).
