хотя знала, чувствовала, что теперь она и сама-то оказалась совсем беззащитной перед разверзшейся бездной; все они, сестры, уже отдали своих четырех мужей на защиту Отечества (и брат тоже на фронт ушел), и поэтому всем им, матерям, стало даже не к кому уж прислониться плечом… Пожаловаться… И не с кем посоветоваться по-серьезному. А ведь настолько становилось очевидно, что уже сгущались и, урча, близились и близились тучи грозовые. Очень страшные. Очень страшила незванная неизвестность мрачная. Мрачная по духу своему.
И что тут сделать? Что? Разве только честно помолиться снова, зайдя в церковь по пути? Со свечою в руке постоять?
В опрятном двухэтажном голубовато-тесовом доме, ладно стоявшем на тенистой улице, близ русла Волги, бликовавшей в берегах, Анна застала Зою, вторую сестру, за капитальной, видно, разборкой носильного белья, – оно пестрело горкой на металлической кровати. Что, она уже куда-то выезжает? Ну, какая молодчина!
Однако по ее проступившей на лице хмуроватости, или озабоченности некой, от того, что конкретно предстояло ей решить и сделать, была уловима разница в ее и Анниных сиюминутных переживаниях. Анна то заметила вполне. И Зоя, едва они поздоровались, обнялись и присели, для того, чтоб поговорить, не скрывая ничего, сразу объявила ей:
– Вот готовлюсь к эвакуации с Геной. На Урал. Туда специалистов отправляют. Предложили то же мне… – Она устойчиво бухгалтерствовала в солидном тресте, была знающей и независимой работницей, реально мыслила и поступала, и на работе все ее ценили, уважали. – Я, Аннушка, все взвесила. Мой Захар все-таки партийный человек… И если уж сюда немцы допехают… Хана нам… Донесут сквалыги…
– Ой, не дай бог, что ты! – испуганно взмолилась Анна. – Как же мы?…
– Надо быть готовой ко всему… У нас говорят… Не зря…
Зоя первоначально раньше своих сестер покинула отчий дом. Однако объявившиеся родственнички-горлохваты (вода на киселе) чуть ли ни испортили ей жизнь с первым ее замужеством: расхвалили сваты живой, ходящий товар, как вполне подходящий, очень заманчивый, по их мнению, для обручения с ним стоящей девке. Присказали ей прямую выгоду, то да сё; насоветовали ей, напророчили, настояли хором – и, пожалуйста, она ляпнулась таки, вышедши замуж за нелюбимого, бестолкового и нудного человека. От него-то она и сбежала, гневная, с негодованием на всех (в том числе и на себя), после второй же ночи. Разумеется, тут окружающие злыдни, по-обывательски треплясь, допотопно осуждали ее: Ах, как же, как же, благоверные, можно такой недотрогой быть? Трепались, благо находили предлог для этого. И не желали знать истинных причин для ее поступка…
Лишь через несколько лет Зое повезло по-настоящему: ей всерьез приглянулся при случайной встрече, а потом посватался к ней второй жених, обходительный Захар. Она, следуя за ним, перебралась во Ржев, и ее новое житье, мало-помалу сладилось. Она родила двух сыновей.
Анна впитала в себя доброжелательство, уважение к людям, а детей своих не делила на любимых, нелюбимых; такими же детьми почти жили еще в ее сердце и младшие сестрички, которых она, опекая по-матерински, как старшая, заменяя мать, сумела вырастить, поднять на ноги. Потому-то они всегда чтили ее любовно и берегли, а она за них волновалась по былому; потому-то, стало быть, и существовали между ними ясные, доверительно бережные отношения, при которых они радовались каждому успеху в делах друг дружке. И как раз напротив: чем трудней им в жизни приходилось – порознь ли, вместе ли, тем определенней Анна уверялась с радостью в исключительной целесообразности того, что некорыстно жило, держалось в их роду. Это помогало выстоять, все перемочь.
Зоя пожаловалась, поведав, что все они (вместе с Машей и ее сынком) пересидели бомбежки на огородах, среди грядок, – иначе больше негде. Укрытие не вырыто. Вырыть некому. Рядом с ними шлепались кирпич и железо, сбитые с трубы и крыш, и ветки с деревьев, и мимо осколки какие-то просвистывали. Одного толстяка так убило насмерть. Детям было очень страшно – они плакали.
– Не представляю: как все это выдержать? Как не лишиться тут рассудка? – Она развернула попавшую под руку детскую рубашку – и вдруг остановилась на мгновение, а затем всплакнула – она, такая – стойкая, решительная и уверенная в себе.
И Анна все сразу поняла. Сердце у ней сжалось от тоски.
У Зои росли два сына-близнеца, Гена и Алеша. Полтора года назад они (десятилетние, считай) в очередной раз катались по закованной льдом Волге. Гена, малец заводной, шубутной и даже безжалостный по отношению ко всякой живности, убегал по гладкому льду от Алеши и заводил так его: мол, попробуй, догони меня! Алеша был на редкость ласковый, застенчивый, талантливый и красивый бесподобно с льняными волосами. Гена, поддразнивая брата, все оглядывался на бегу и так угодил внезапно в полынью (место, откуда вырубщики выкололи, или выпилили, лед – брусы его, или кубы, отвозились на городской ледник). Алеша стал помогать Гене выбраться из воды, но силенок у него не хватило – он тоже соскользнул в полынью. Забарахтались они оба в ледяной воде. А течение быстрое, и братьев волокло под лед. Их выловил мужик деревенский, отвозивший на простых дровнях отколотые льдины. Он их вытащил багром, поочередно подцепив багром за намокшие пальтишки. Пока он взвез их на высокий волжский берег да довез до дома, они заледенели начисто. В больнице у Алеши стали унцию из позвоночника брать (колят врачи большой иглой, а там же, где позвоночник, – спинной мозг, очень чувствительный ко всему, и ведь нужно три часа без всякого движения лежать вниз головой), он так на холодном мраморном столе и умер. Кто еще как это делал – от этого зависел весь исход. И кто придумал такой исследовательский метод, убивающий даже детей? Врачи хотели взять эту злополучную унцию и у Гены. Только отец, Захар, уже ни в какую не дал сына колоть – крепко поскандалил с врачебным персоналом. Гена остался в живых.
Взгрустнувшая от близкого расставания, Анна, прижав к себе Зою, стала ее успокаивать: ведь и сама она еще раньше похоронила трехмесячного Женю… Видно, такая у них судьба. И Зоя, успокаиваясь понемногу, лишь оговорила свой отъезд на Урал тем еще, что хочет сохранить жизнь единственному сыну, Гене, – еще неизвестно, вернется ли Захар с побоища, да и поздно ей заводить новых детей…
Затем Анна, пройдя меньше квартала, остановилась у желтенького дома, с дощатым забором.
V
Русая и синеокая красавица Маша, третья сестра Анны, рукодельничала, сидя за швейной машинкой и прострачивая какую-то грубую бордовую ткань, когда Анна вошла к ней в
