Баязетские события заставили Паскевича пережить несколько крайне тяжелых минут раздумья и колебаний. Нужно сказать, что первое известие об опасном положении Баязета было получено им секретно еще в Кара-Кургане, на третий день после миллидюзской победы. Прискакавший из Баязета армянин, посланный оттуда в первый день штурма, не скрыл от Паскевича отчаянного положения гарнизона и передал от имени Попова просьбу о помощи. Но почти двести верст гористого пространства отделяли тогда действующий корпус от Баязета, а другой помощи дать ему было неоткуда. Правда, отряд князя Бековича-Черкасского, находившийся тогда близ Хорасана, мог бы быстрым фланговым движением на третьи сутки поспеть в Топрах-Кале, но оттуда до Баязета еще оставалось сто тридцать верст, и появление секурса в таком далеком расстоянии вряд ли облегчило бы положение атакованного города. А между тем с удалением колонны Бековича с главного театра войны все наши действия в центре были бы страшно ослаблены, и две блестящие победы, одержанные в Саганлугских горах, могли остаться безрезультатными. С другой стороны, падение Баязета неминуемо должно было отразиться на всех операциях главного корпуса, и в этом смысле положение главнокомандующего являлось здесь крайне ответственным и затруднительным. Но заслуга Паскевича в том именно и заключается, что он не допустил частному военному обстоятельству увлечь себя в такую минуту, когда разгром сераскира открывал перед ним ворота Арзерума. Верный раз начертанному плану, он не хотел изменить его исполнение ни при каких обстоятельствах, и эта настойчивость была совершенно оправдана позднейшими событиями.
Кровавая оборона Баязета, стоившая славной защиты Ахалцихе, являет лишь новое доказательство боевых заслуг Кавказского корпуса. «В эту достопамятную битву, – писал Паскевич государю, – войска Вашего Величества показали непоколебимое мужество, и я не должен умолчать перед Вами о славных подвигах наших офицеров в минуты самые критические и трудные». Особенному вниманию государя он поручал отличные заслуги генералов Попова и Панютина, служивших душой геройской обороны. Государь обоим пожаловал ордена Святого Георгия 3-й степени, а 4-ю степень того же ордена получили полковники Боровский и Шамшев, капитан Полтинин и штабс-капитан Трубников. Донскому полку Шамшева и пехотным Козловскому и Нашебургскому пожалованы были георгиевские знамена с надписью «За оборону крепости Баязет 20 и 21 июня 1829 года». Впоследствии, по переформировании Кавказского корпуса, георгиевские знамена этих обоих пехотных полков были переданы в другие части и ныне составляют принадлежность первого батальона Севастопольского и третьих батальонов Крымского, Тенгинского и Ставропольского полков.
Дальнейшая судьба обоих баязетских защитников была далеко не одинакова.
Попов по окончании турецкой войны вышел в отставку, отказавшись от той блестящей служебной карьеры, которая предстояла ему в будущем. Он даже не мог воспользоваться милостивым вниманием государя, который, желая удержать на службе «храброго генерала», предлагал ему заменить отставку временным отпуском. Расшатанное здоровье и расстроенные домашние дела вынудили его поселиться отшельником в одном из своих крымских имений и посвятить остаток жизни хозяйственным заботам, чтобы спасти хоть часть из того огромного состояния, которое принадлежало ему и пришло в совершенный упадок за время его службы.
Боевой товарищ Попова по баязетской обороне генерал Панютин вернулся в Россию и в 1849 году с началом венгерской войны является одним из достойнейших представителей русской армии и ее блестящих подвигов. Со сводной пехотной дивизией он спешно направляется в Вену, спасает разбитую австрийскую армию и останавливает успехи венгерского оружия. Блестящие победы его следуют одна за другой, и Панютин кончает кампанию в звании командира второго пехотного корпуса, украшенный Александровской лентой и генерал-адъютантскими аксельбантами. В Крымскую войну он уже начальствует средней обсервационной армией, охранявшей спокойствие юго-западного края, потом исполняет обязанность варшавского военного генерал-губернатора и, наконец, назначается членом Государственного совета. Последние годы своей жизни Панютин прожил в Вильно и скончался семидесяти четырех лет от роду 31 мая 1865 года.
Прошло уже полвека со времени кровавых дней баязетской защиты, но имена Попова и Панютина живут и будут жить вечно в славных преданиях Кавказской армии.
XXVII. В АРЗЕРУМСКОМ ПАШАЛЫКЕ
Покорение Арзерума в 1829 году Паскевичем нанесло Турции страшный удар по тому нравственному влиянию, которое это событие должно было обнаружить на все население до отдаленнейших пределов Анатолии. Это был не простой город, падение которого обозначало бы только минутное торжество русского оружия, – это был важнейший военный и политический центр азиатских владений Турции, представитель могущества своего государства, и победа над ним только и могла состояться при уничтожении сил последнего, а слава его имени должна была разнести позор его падения повсюду.
А как велика была слава Арзерума в Азии, показывает то историческое соперничество, которое испокон веков существовало между ним и Константинополем. Настоящий азиатский турок и не смотрел на Стамбул иначе, как с пренебрежением, всегда соединяя в своем представлении с ним нечто слабое, изнеженное, потерявшее бранный закал от беспрерывного общения с лукавыми франками. Эта характерная особенность старого города, привыкшего считать себя представителем истинного исламизма, в самых суровых формах его проявления, прекрасно выражена в известном поэтическом творении Пушкина, навеянном на него пребыванием в Арзеруме.
Напомним читателям это прекрасное стихотворение[142]:
Стамбул гяуры нынче славят,А завтра кованой пятой,Как змия спящего, раздавят,И прочь пойдут, и так оставят.Стамбул заснул перед бедой.Стамбул отрекся от Пророка;В нем правду древнего ВостокаЛукавый Запад омрачил —Стамбул для сладостей порокаМольбе и сабле изменил.Стамбул отвык от поту битвыИ пьет вино в часы молитвы.Там веры чистый луч потух:Там жены по базару ходят,На перекрестки шлют старух,А те мужчин в гаремы вводят,И спит подкупленный евнух.Но не таков Арзрум нагорный,Многодорожный наш Арзрум:Не спим мы в роскоши позорной,Не черплем чашей непокорнойВ вине разврат, огонь и шум.Постимся мы: струею трезвойСвятые воды нас поят;Толпой бестрепетной и резвойДжигиты наши в бой летят;Гаремы наши недоступны,Евнухи строги, неподкупны,И смирно жены там сидят.В нас ум владеет плотью дикой,А покорен Корану ум —И потому Пророк великийХранит, как око, свой Арзрум.Аллах велик! К нам от СтамбулаПришел гонимый янычар,И буря долу нас погнула,И пал неслыханный удар.От Рущука до старой Смирны,От Трапезунда до Тульчи,Скликая псов на праздник жирный,Толпой ходили палачи:Треща в объятиях пожаров,Валились домы янычаров…Аллах велик! Тогда султанБыл духом гнева обуян.
И вот этот-то «многодорожный Арзрум», упорствовавший склонить свою голову даже перед гневным велением султана, теперь увидел в своих стенах чужеземное войско, и над куполами его священных мечетей, с высоты цитадели, тихо веяло христианское знамя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
