лицо стихов, поэм, прозы, даже автобиографических заметок («невесту», «сестру», «любовницу» поэта) – Хлебников, несомненно, знал не только по романтической литературной традиции, но и в исходном славянском мифологическом значении
до времени умершей (диал. слав. навки, мавы)[199]. Наконец, декларация Хлебникова в автобиографической заметке 1914 года: «Вступил в брачные узы со Смертью и таким образом женат» (НП, 352) – показывает, какой реальностью обладает для него славянская мифологическая семантика смерти как свадьбы.
Комментируемая строфа позволяет сделать не только эти содержательные экстраполяции, но и некоторые замечания, относящиеся к поэтике В. Хлебникова в целом. Начав с «нетипичности» манеры, в которой выполнен этот фрагмент, по ходу анализа мы обнаруживаем в ней собственно хлебниковский элемент. Он состоит в специфической конкретности словесных значений: дева здесь, как и вообще у Хлебникова (ср. о Кшесинской:
Замок кружев пляской нажит,
Пляской девы пред престолом),
совершенно лишена «духовной» коннотации; церковнославянская семантика исчезает в иноке; предельно конкретен барвинок. Наконец, и в измене («Лишь смерть моя измена») можно предположить более конкретное – фольклорно-диалектное – значение: «соперница героини».
Конкретность семантики, вначале неразличимая за высоким слогом строфы, – интереснейшее вторжение мира Хлебникова в тот, располагающий более или менее распредмеченным словом стиль, который мы вначале распознаем как пушкински-блоковскую стилизацию.
1979
Марина Цветаева, совсем вкратце[200]
Имя Марины Цветаевой принадлежит не только русской словесности. Это одно из ярчайших имен мировой поэзии XX века. И в самом этом имени есть образ. Цветаева – какие-то вспышки ярких красок; Марина – шум и блеск свободной стихии. Я начинаю разговор о Цветаевой с ее имени, потому что сама она любила свое имя – Марина: она читала в нем замысел собственной жизни, предназначение души:
Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.
Кто создан из глины, кто создан из плоти —
Тем гроб и надгробные плиты…
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита!
Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? —
Земною не сделаешь солью.
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена —
Высокая пена морская!
Я прочла вам эти стихи по-русски, чтобы дать услышать то, чего никакой перевод не передает: саму звуковую плоть стиха, силу цветаевского ритма, богатейшую игру сверкающих созвучий. Русская речь в стихах Цветаевой становится похожей на россыпи драгоценных камней.
Марина Цветаева – вероятно, самый богатый ритмами русский поэт. Сказать точнее: речь и ритм для нее – одно; она мыслит ритмами: сильными, переменными ритмами.
Быть может, в богатстве словаря у нее тоже среди русских лириков нет соперников. В ее речи рядом оказываются слова самых разных регистров: простонародные, фольклорные, ученые, архаичные, новейшие… И каждое из них – словами Пушкина – «звучит и блещет, как червонец». Вот пример – из поздних, гневных стихов Цветаевой, обращенных к ее любимой стране, «Германии» (1939, на вторжение гитлеровской Германии в Чехию):
Полкарты прикарманила,
Астральная душа!
Встарь – сказками туманила,
Днесь – танками пошла.
Просторечное «прикарманила» звучит и блещет совершенно так же, как «астральная душа». И как у пушкинского червонца, крупной золотой монеты, у слова Цветаевой есть вес: точное, глубоко обдуманное значение.
Стихи Цветаевой – праздник русского языка.
Теперь я прочту итальянский перевод этих стихов.
Chi è fatto di pietra, chi è fatto d’argilla —
Io invece brillo d’argento e scintillo!
Il mio mestiere – è il tradimento, il mio nome – Marina,
io – sono l’effimera sсhierra del mare.
Chi è fatto d’argilla, chi è fatto di carne —
a costoro la bara e le lastre tombali…
– battezzata nel fonte di mare – e nel mio
volo continuamente infranta!
Attraverso ogni cuore, attraverso ogni rete
batte il mio arbitrio.
Io – vedi questi ricci scomposti? —
Non puoi fare di me il sale della terra.
Schiaccio sulle vostre ginocchia di granito
E ad ogni onda – sonо risortа!
Evviva la schiuma – l’allegra schiuma —
l’alta schiuma del mare![201]
Я начала с того, что в стихе остается непереводимым. Звучание, языковую плоть невозможно перенести из одного языка в другой. Lost in translation – именно об этом. Но – утешим себя – не все в переводе теряется. Темперамент, воля и интеллект, несомненно, остаются. Цветаева – очень интеллектуальный поэт. Поэтический интеллект выражает себя не только в темах (а темы Цветаевой – самые высокие, «трудные» темы), но и в способе соединения слов, в композиции. И здесь, в итальянском переводе мы сразу же узнаем характерную цветаевскую композицию: игру повторов и вариаций, резкие скачки смысла. Ее адресатом, ее читателем должен быть человек быстрого и смелого ума.
В этих стихах о собственном имени с первых строк мы слышим ключевую тему Цветаевой (или одну из ее ключевых тем) – острое, как на поединке, противопоставление «меня» и «вас», дуэльный вызов «вам». Здесь «вы» – это те, «кто создан из камня», «из глины», «из плоти», «из гранита». Их свойства – тяжесть, косность, смертность. «Я» – это легкость, изменчивость, своеволие – и способность к воскресению.
Цветаевское «Я» – это, вообще говоря, стихия вдохновения в мире. Это не конкретный характер, не «лирический герой». Голосом Цветаевой говорит стихия, которую мы назвали стихией вдохновения.
Здесь, в этих стихах, она совпадает со стихией морской воды,
Стихия свободной стихии
С свободной стихией стиха,
вами Бориса Пастернака. В других стихах – со стихией воздуха («Поэма воздуха») и огня:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий —
Дуновение вдохновения.
Противостояние «я» и «вы» в этих молодых стихах еще относительно мирное. В позднейших же стихах дуэль «меня» – и «вас», «вас всех» станет трагической.
Одна из всех – за всех – противу всех —
так Цветаева выразила свою битву с миром.
Марина Цветаева начинала
