- Что ты видишь внизу?
Я улыбнулся ей.
- Ты все-таки полетишь?
- А ты как советуешь?
- Ты будь внимательным. - Она подчеркнуто говорила мне "ты", и это короткое доверительное "ты" каждый раз откликалось во мне светлым аккордом.
- Ты подумал про ветер?
- Да.
- Ты ведь не будешь здесь садиться, а полетишь в самый низ? Да?
- Да. .
Я проверил замок подвесной системы, потом оглядел все крепления на дельтаплане. Если бы сейчас я рассмеялся, снял дельтаплан и сказал: "Пошутили и хватит", - она бы, наверное, меня расцеловала.
Слабый ветерок пришел снизу и чуть приподнял дельтаплан, уменьшая его тяжесть.
- Завтра собрались пойти погулять на Нарзаны, я приглашаю тебя, сказала Татьяна.
Черт побери, смелости ей было не занимать. А я суеверен, оглянулся, где бы взять деревяшку - постучать, посмотрел на лыжи. В них не было ни кусочка дерева.
Внешне полет проходил нормально. Тысячам горнолыжников и горнопляжников он показался, наверное, легким и красивым. А я каждую секунду боролся за жизнь. И только уже в самом низу, пролетая над восьмиэтажной гостиницей "Чегет" и над поляной выката, уставленной яркими автобусами и заполненной людьми, поднявшими лица на легкий звук дельтаплана, начал я обретать уверенность.
Впереди сверкало нетронутым снегом междуречье Донгуз-Оруна и Баксана. Я приземлился там в глубокий пушистый снег.
Вокруг не было ни единого следа. И ни единого звука. Чегет за спиной уходил в невероятную высь, на нем черными точками перемещались лыжники. Впереди скалистые вершины Когутаев отклонились от меня, откинулись назад и смотрели вниз. Потом долетел приглушенный деревьями автомобильный гудок с шоссе...
Следующим утром я пребывал в замечательном настроении: не было планов на будущее, воспоминаний об огорчениях тоже не было, равно как и успокоительных мыслей о том, что было в жизни хорошего. Напевая пилотскую песенку, я разбирал опорные трубы дельтаплана на самые короткие части и упаковывал в чехол, готовя к отправке в Москву. Потом я надел легкую обувь и по твердой, замерзшей снежной тропинке, а потом по сухому асфальту шоссе, густо пересеченному тенями деревьев, побежал вниз, к Нарзанам. Полеты были пока еще не для меня.
Но ведь это игра... *
Кто кого учит
Леня устал, ему три года, он не может идти слишком долго по размокшей глинистой тропе. Но если я его посажу на плечи, то не смогу двумя руками отряхивать от воды ветви перед ним и тогда он промокнет насквозь. А нам еще довольно далеко идти.
- Папа, почему земля не стоит?
- Это у тебя самого ноги разъезжаются.
- Почему?
- Потому что ты по глине скользишь.
- Я не скольжу.
- Нет скользишь, ноги у тебя разъезжаются.
- Они сами, - сказал Леня и обиделся. Теперь он чуть не падал.
- Ты тихонько ставь ноги, и не надо поворачивать носки наружу.
- А где ружа? - Леня оглянулся по сторонам и посмотрел на меня, как мне показалось, хитровато.
- Почему ты все время спрашиваешь и спрашиваешь, вместо того чтобы внимательно ставить ноги?
- Внимательно это как?
- Внимательно это вот так, смотри...
Мы некоторое время идем молча, и Леня говорит:
- Я устал идти внимательно.
Я посадил его на плечи, но он сразу попал под потоки воды. До лагеря, где нас ждали, где был большой костер, палатки, где можно было Леню переодеть и уложить спать в тепле, было далеко.
Неудачной получилась наша прогулка, но кто же знал, что зарядит этот дождь. Конечно, кое-что на случай дождя я взял, но нет ничего такого, что бы не промокло, когда продираешься через кусты в дождь. Разве что водолазный костюм.
Я опять поставил малыша на тропу и стал отряхивать перед ним кусты. И опять он сказал, что давно уже очень, очень устал. Я стал его поучать:
- Леня, нужно быть упрямым.
- Мама говорила, что не нужно быть упрямым.
- Ну хорошо, нужно быть настойчивым.
- А что такое настойчивым?
- Настойчивый - это когда продолжаешь начатое дело, как бы ни было трудно.
- А зачем трудно?
- Потому что жизнь - не игра. В ней бывает и трудно, и плохо. И надо быть терпеливым. Понял?
- Понял. Давай все-таки лучше играть.
- Сейчас не время.
- Почему?
- Ты вот что - не задавай больше вопросов, а старайся не падать.
- Почему?
- Сейчас не надо.
- Не спрашивать?
- Нет.
- А зачем мы пришли в лес?
Он меня отвлекал, и я немного заблудился. Задавать вопросы ему до этого никогда не запрещали, и теперь, в три года, он никак не мог примириться с этим.
Я укутал его во все, что было, и, усадив на плечи, ринулся через кусты. Я старался защитить его от веток, но все-таки его стегануло по лицу. Он заплакал. Я схватил его в охапку, прижал к себе и снова полез через кусты. Через некоторое время мы оказались на полянке, и я решил здесь заночевать. Кусок полиэтилена у нас был, мы могли соорудить из него тент от дождя; и спальный мешок, в котором мы вдвоем помещались, тоже был. Лес кругом был сырой, лиственный, и мне не сразу удалось зажечь огонек. Потом я стал рыться в рюкзаке, доставая котелок, еду. Леня тем временем приволок сырую корягу, положил ее на не окрепший еще костерок и погасил его. Я вспылил:
- Ну кто тебе позволил?!
Он молчал.
- Почему ты молчишь? Отвечай, кто тебе разрешил? Ну?
- Киса.
- Что киса?
- Киса разрешила.
- Почему ты обманываешь? Никакой кисы нет.
- Я не обманываю. Ты сказал "отвечай"...
Пожалуй, он был прав: я требовал ответа, и он, как мог, придумал ответ.
Я снова стал возиться с огнем и, когда костер затеплился, постепенно разгораясь, снова занялся устройством ночлега. Леня опять притащил сырую дубину и готовился придавить ею огонь. Я его остановил:
- Не надо подкладывать ветки в костер.
- Почему?
- Потому, что ты его потушишь. А он нам нужен, чтобы сварить еду и чтобы мы с тобой потом погрелись у костра.
- Значит, костер для меня тоже?
- Да.
- Почему же тебе можно подкладывать дрова, а мне нельзя?
Тогда я попросил его, прежде чем кидать ветки в костер, показывать мне. Он сказал удивленно:
- Значит, можно спрашивать?
Он тут же притащил ветку и, получив отрицательный ответ, отправился искать другую дровину. Она опять оказалась непригодной. Я объяснил ему, какие нужно искать ветки.
В течение следующих десяти минут он принес мне сорок веток, по одной, и сорок раз спросил: "А эту можно?.." Он даже не менял интонаций - как замкнутое кольцо магнитофонной пленки с записью единственного вопроса. Он проделывал это с неимоверной резвостью, и я подозреваю, что подходил ко мне с одними и теми же ветками, пока не добивался положительного ответа.
Темнело, я спешил, натягивая в кустах тент, злился из-за этой вынужденной ночевки, с неприязнью вспоминал правоту тех, кто уговаривал меня "не таскать ребенка в лес" (удивительно, как часто слишком осторожные бывают "правы"!).
