Кончался вечер. Видимые через окно, на вершинах деревьев обустраивались большие чёрные птицы с длинными шеями. Небо приобрело тёмный грязновато-серый цвет: пепел с кровью. Боже, какие здесь были закаты…
– Я тебя тоже люблю, – шептал Алексей. – И люблю ещё больше потому, что любить тебя не имею права, что все и всё против нас и обычаи тоже против нас, но только – люблю так, как не любил никого, и не читал о таком и не слышал. У меня ревёт в ушах от этой любви, это музыка сфер, я чувствую себя богом – потому что люблю. Бог – это не тот, кто творит чудеса, а тот, кто способен испытать любовь такой силы, что она разрывает оковы сознания… Я тебя люблю. У нас маленький мир, в котором нет более никого: ты и я. У нас маленькая вечность, которая когда-то началась и когда-то кончится, но она – вечность, потому что ничего не было до неё и ничего не будет после… И это идеальный мир, потому что он полон любовью, потому что в нём нет почти ничего, кроме любви…
Он дотянулся до бутылки, дал глотнуть Сане, потом глотнул сам. Они договорились растягивать бутылку на день. Будто это что-то решало.
Ночь была у них впереди, их первая настоящая ночь, и потратить её хотелось так, чтобы ни мгновения не пропало зря, не погасло и не забылось…
Железан не пришёл. А может быть, появился незаметно, понял, что он здесь лишний, и исчез.
Степь. Побережье
Три странствующих чиновника вошли в городок Анет, спросили у стражников дорогу к городской управе, но сами, проходя мимо Тёмного храма, внезапно свернули в него. Двум служкам, попытавшимся преградить им путь, они сломали шеи – походя, как цыплятам. Потом убили жреца – и заперлись изнутри в катакомбе. Буквально через минуту оставшиеся снаружи жрецы начали корчиться в жесточайших судорогах…
В шестистах верстах к югу Астерий на миг отвлёкся от исчислений и удовлетворённо улыбнулся: волки сами забрались в яму. Пусть посидят…
Всякий обладающий чародейским взглядом мог сейчас увидеть громадное чернильное пятно, разливающееся над Анетом и окрестностями его, ближними, а чуть позже и дальними.
В ущелье Синицы чародей Сарвил поднял голову к небу. С запада, подобно грозовой туче, надвигалась Битва Сил. Где-то в небольшом отдалении схлестнулись чародеи… И, как перед настоящей грозой, настало молчание в ущелье, многоголосые птичьи разговоры оборвались придавленно, а лёгкий ветер, шевеливший ветви, замер. Только речка продолжала бежать к морю, омывая синие с жёлтыми прожилками камни.
Неслышно вылетел из зарослей махогон, увидел людей, расширил и без того огромные глаза, перебрал лапами и мгновенно исчез.
– Что там, Сарвил? – спросил Валентий, сам ощущая смутное беспокойство.
– Кто-то нам помог, – сказал Сарвил. – Этим стоит воспользоваться.
– Не ждём?
– Не ждём, командир.
Девять человек не пришли в место сбора. Это было больше того, на что рассчитывал Валентий. Конечно, они могли просто опаздывать и быть сейчас на подходе…
– Андрей, Иона, Никита – вперёд, – приказал Валентий.
Три слава мгновенно и беззвучно, как только что махогон, исчезли в зарослях. И лист не шелохнулся за ними… Выждав сорок секунд, Валентий повёл следом основной отряд.
Мелиора. Поместье Паригориев
Свадьбу справляли, по обычаю, до позднего утра. Гости отходили от стола и возвращались к столу, отдавая должное поварскому искусству и содержимому погребов. Вне стола на свадьбе позволялось многое… Неугасимо горел костер в кругу, и дым, пахнущий смолой нездешних деревьев, растекался по округе. Жрец по имени Анастазий двигался вокруг костра медленно, но безостановочно, и в этой нечеловеческой медленности движения было что-то жуткое для живых.
Когда солнце поднялось выше свежеошкуренного столба, увенчанного рогами чёрного лося, покровителя всех новобрачных, жрец прекратил медленный свой ход – и, став сразу как-то меньше ростом, поплёлся к колоколу. Он ударил в него трижды. Гости сходились к столу, кто-то вытирая лицо, кто-то – оправляя одежду. Вот-вот должны были показаться молодые, но что-то медлили, давая повод для солёных шуток. Наконец ожидание стало тревожным.
Печати на двери опочивальни – от злых людей и недобрых духов – были на месте. Жрец осторожно снял их, не повредив. Дверь не желала открываться. Стали стучать, потом – ломать.
Ломали недолго.
Здравина лежала в постели вниз лицом, разметавшись – будто споткнулась и упала. Несколько красных пятен выступали на её плечах.
Мечислав, голый, но с мечом в руках, сидел у стены, уронив голову на грудь. Борода его была в высохшей зеленоватой пене. Руки, ноги, грудь – всё покрывали красные пятна.
Разрубленные в куски уреи валялись на полу и на кровати. Трудно сказать, сколько их здесь было. Из углов шипели ещё живые, искалеченные: без крыла, без челюстей…
Вандо опустился на колени перед Мечиславом.
– Брат, – позвал он мёртвого. – Брат мой…
Он вдруг понял, как много всего ушло с этими смертями. Может быть, больше, чем осталось…
Потом Вандо встал. Подошёл к кровати. Наклонился и поцеловал мёртвую сестру в восковую щёку. Повернулся и вышел.
Кузня
– А что было у мускарей?
– Там было… хорошо. Они очень приветливые… тёплые. Да, тёплые. Ты же помнишь, я тебе рассказывала, как первый раз попала к Диветоху. Помнишь? Я ничего не соображала тогда, а Диветох всё понял, он уже знал к тому времени, кто я… Всё равно я не понимаю, почему он считал себя моим должником…
– Мускари вообще очень своеобразные существа, а Диветох и среди них слыл большим оригиналом. Ты поделилась с ним своей памятью – вот и всё. Он… с чем бы сравнить… бывают люди, которые страстно влюблены в какие-то предметы. Они их собирают, хранят…
– Всего-то?
– Представь себе, да. Ты подарила Диветоху что-то такое, за что он был тебе страшно признателен. Может быть, то горное озеро… Ну, а помимо всего этого… он просто был замечательным человеком.
– Человеком?
– Конечно. Большим человеком, чем многие человекообразные. Много ли стоящих людей попалось нам?
– Много, – сказала Саня упрямо. – Мне – много.
– А что там было ещё?
– Они все относились ко мне, как бабушки и дедушки к единственной внучке. Баловали… знаешь, даже неловко до сих пор…
– Даже передо мной?
– Перед тобой особенно. Боже, какие они были хорошие… А потом прилетели эти, на птицах…
– И только тогда ты подула в дудочку.
– Да. Я вдруг вспомнила о ней. Точнее – я вспомнила, для чего она. Я помню – она иногда начинала играть как бы сама по себе…
– Это я тебя звал. Эх, Ларисса! Всё-таки женщины, даже самые лучшие – чуть-чуть ведьмы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
