— Объясняю для тугодумов. На поверхность ты попрешься ради друга, а он, чтобы спасти твою брюхатую жену. Советую поторопиться, Томский. Потому твоя что баба у меня вот где… — Комендант Берилага сжал правую руку в кулак и помахал у себя перед носом.
Упоминание о беременности жены заставило Толика забыть об осторожности. Он стремительно прыгнул к решетке, но и реакция ЧК оказалась не менее быстрой. Комендант успел отступить на шаг.
— И последняя приятная новость, прыткий мой: если ты не выполнишь задания, твой ребенок родится уродом. В него станут тыкать пальцами. Над твоим ребенком будут смеяться и презирать его. Твой род продолжится, дружище, но вряд ли ты захочешь такого продолжения.
Толик зарычал. Вцепился в прутья решетки и начал их трясти. Остановился лишь после того, как понял, что Чеслава его ярость только забавляет.
— Открой камеру, Корбут. Давай разберемся с тобой по-мужски. Здесь и сейчас. Клянусь, что не заставлю тебя долго мучиться. Убью сразу.
— И не подумаю. — Чеслав взобрался на дрезину. — Это было бы слишком просто, а я не люблю примитивные сюжеты. Еду в Берилаг, боюсь оставлять твою девочку наедине со своими головорезами. Представь себе: совсем недавно ее хотели изнасиловать!
Томский опять начал трясти прутья клетки, но его отчаянный стон заглушил заработавший двигатель моториссы. Толик проводил Чеслава полным ненависти взглядом и обернулся к Владару.
— Ладно, еще не вечер. Посмотрим, кто кого. Отец Владимир, что скажете?
— Нет, Анатолий, — старик отрицательно покачал головой. — Пойми, я не могу. Не имею права. И без того натворил достаточно, чтобы заслужить проклятье. Можешь выместить свою злобу на мне. Поможешь умереть — буду только благодарен. Искренне сочувствую твоей беде, но к хранилищу вируса не поведу. Если поступлю так, умрем только мы. Поддамся слабости — погибнут тысячи. Прости…
Они стояли напротив друг друга. Старик и молодой человек. Богомолец и убежденный атеист. Такие разные, но оба поседевшие в страшных испытаниях. Наконец Толик сделал шаг навстречу Кольцову и протянул ему руку. Необходимости в словах не было. Кольцов понял все по глазам Томского. Он не принесет заразу в Метро, даже если из-за этого станет самым несчастным человеком.
ЧК не умел любить. Ни людей, ни их нынешний дом — метро. Поэтому — просчитался.
А Владар и Томский умели. В эту минуту анархист и священник нашли общий язык.
Часть 2
Путь на Берилаг
Глава 10
Иглы вездехода
Товарищ Москвин задумчиво прохаживался по красной ковровой дорожке правительственного вагона. Всегда безупречно чистая, теперь она была покрыта отпечатками грязных сапог нежданного гостя.
— Как ты сюда попал? — строго спросил Москвин. — Зачем пришел?
— Забыл про дипломатический паспорт, выправленный мне твоими стараниями? — мрачно улыбнулся Леонид. — Впрочем, и без него меня пускают куда угодно. Наша фамилия…
— Не смей трогать фамилию! — воскликнул генсек. — Ты не хотел быть Москвиным. Сам сделал свой выбор!
Человек-памятник давно не видел сына, но смотрел на него исподтишка, стараясь ничем не выдать своего волнения. Эх, Леня в кого ты превратился? Нищий бродяга, зарабатывающий на жизнь игрой на флейте. Творческая, черт бы ее побрал, натура, променявшая блистательную партийную карьеру на жалкое прозябание в обществе изгоев и отщепенцев. Чего тебе не хватало? Ответы на эти вопросы Москвин искал очень долго. С тех пор, как Леонид повзрослел настолько, что смог принимать самостоятельные решения. Тогда-то товарищ Москвин почуял неладное, но был слишком занят строительством партии, укреплением своего авторитета, чтобы вплотную заняться сыном. А своенравный мальчишка делал все, чтобы не пойти по стопам знаменитого отца.
Если Москвин никогда не брал в руки художественной литературы, предпочитая всему труды Ленина, Маркса и Энгельса, то Леонид запоем читал проклятого хиппи Оскара Уайльда и подобных ему писак-извращенцев. Ноты были для генсека китайской грамотой, а его сына шалунья-природа наградила абсолютным слухом. Сказывалось на Леониде и влияние матери — весьма романтичной особы. Ничуть не интересуясь достижениями мужа, женщина лепила из сына типичного московского интеллигента. И вылепила.
Когда Москвин забил тревогу и сменил седенького воспитателя-профессора на комиссара-политрука, изменения в характере Леонида уже стали необратимыми. Он без обиняков заявил отцу, что не собирается быть партийным функционером, сменять генсека на его посту и быть продолжателем его славных свершений. Юношу интересовали музыка и литература. На Красной Линии молодой Москвин не мог дышать полной грудью. Его бесило все, что радовало отца. Окончательный разрыв наступил после того, как Леонид решил отправиться в несуществующий Изумрудный город. Скатертью дорожка!
Не попадайся мне больше на глаза! Живи, как знаешь! Такими жестокими словами напутствовал Москвин сына. Потом он не раз жалел о том, что не смог сдержаться, не сделал ни одной попытки хоть капельку понять свое чадо. Леонид исчез. Долго не давал о себе ни единой весточки и вот появился. В грязном, дырявом плаще без пуговиц, в просящих каши кирзовых сапогах. С тощим рюкзачком, из которого точит обшарпанная флейта. Исхудавший. Наверняка голодный.
— Есть будешь? — Москвин тщетно пытался придать своему голосу грубость. Слова прозвучали слишком тихо. Почти нежно. — Тут у меня стол накрыт. Есть грибы. Копченые свиные ребрышки… Ты, кажется, любил их?
— Дом, милый дом, — натянуто улыбнулся Леонид. — А я думал, ты меня угостишь супом из некрещеных младенцев, по крайней мере. С твоей-то людоедской политикой… Я вот тут побывал на Автозаводской, знаешь ли…
— Ах, Автозаводская! Вот оно что! Ты уже допрыгался до того, что вступил в русаковскую банду? Уж не парламентером ли заявился сюда? Я даже не удивлюсь, если узнаю, что ты принес мне ультиматум от этого отребья.
— Нет, отец, — Леонид покачал головой. — Пришел, чтобы рассказать о женщинах, детях и стариках, осажденных твоей гвардией на Автозаводской. Хочу, чтобы…
— Не стоит, — отмахнулся Москвин. — Автозаводская получает то, что заслужила. Все, кто поддерживает Русакова и его Бригаду, должны знать, что кара настигнет их неминуемо! Пусть их кормит призрак Че Гевары, — хрипло усмехнулся генсек.
Леонид встал. Тяжело поднял голову.
— Я думал… Я готов остаться с тобой. Сделаю все, что скажешь. Отдай приказ снять блокаду. Отмени этот голодомор. Вспомни хоть раз в жизни, что ты не только глава компартии, но и человек. Поступись своими принципами, а я наплюю на свои. Баш на баш.
Москвин вздрогнул. Сердце забилось так сильно, что захотелось прижать к груди руку. Как он сказал? Плюнуть. А чем не выход? Оставить пост. Вовремя и с честью уйти на покой. Пусть его знамя подхватят другие. Он сделал для партии достаточно. Никто не сможет упрекнуть товарища Москвина в том, что он уходит. Разве генсек не имеет права устать? Разве отец не может позволить себе такой малости, как быть рядом с сыном? Последним его распоряжением станет приказ о снятии блокады с Автозаводской. Слова согласия готовы были сорваться с губ Геннадия Андреевича, но в эту секунду его взгляд упал на портрет Ленина. Не смей, Ильич, смотреть так. Заткнись. У тебя ведь не было детей.
Ленин глядел на него с издевательским прищуром. «Собираешься предать товарищей? — пропел в голове Москвина картавый голос. — Быстро же ты забыл о неприятностях, доставленных Красной Линии бандой Русакова. Распустил нюни. Несгибаемый борец оказался слюнтяем. Как мало, товарищ Москвин, потребовалось тебе для того, чтобы бросить партию в самый ответственный момент. Нехорошо, батенька…»
Москвин почувствовал, что вот-вот, что еще мгновенье — и он сорвет проклятый портрет со стены, порвет холст… Почему он не может быть просто человеком? Почему не имеет права?!
Чужим, механическим голосом, не глядя сыну в глаза, генсек выговорил медленно и веско:
— Нет, Леня. Тысячу раз нет. Я солдата на фельдмаршала не меняю…
— Что?
— Уходи, Леонид, — глухо произнес Москвин. — Не вынуждай меня отдать приказ о твоем аресте. Ты что, хочешь в Берилаг загреметь?
Сын молча повернулся и пошел к выходу. Хлопнула дверь вагона. Оставшись один, Москвин сел за стол. До боли прикусил губу. Он поступил правильно. Принял единственно верное решение. Так откуда эта беспричинная злость? Чтобы справиться с приступом ярости, генсек схватил трубку телефона. Он перешагнул через себя. Он сделал это, а значит, имеет право управлять Коммунистической партией метрополитена. Сумеет дать опор всякому, кому не понравится железная москвинская хватка. Хрен вам на постном масле, а не полная свобода действий!
