— Но почему ты думаешь, что мне надо согласиться? — помолчав, спросила Галя.
Ольга Петровна ткнула себя пальцем в грудь.
— А материнское сердце на что? — внушительно заметила она. — Вот то-то. Спокойной ночи, голубка.
— Уже доброе утро, мамулечка, — бросив взгляд в окно, сказала Галя.
Глава 25
Когда Федор пригласил Галю в ресторан, чтобы отметить свое возвращение, она с капризным видом знатока подобных заведений осведомилась:
— В какой же ресторан ты меня приглашаешь?
— В какой хочешь, — радостно заявил Федор, артистичным жестом останавливая такси.
Галя знала в Москве несколько ресторанов, а названия помнила только двух — «Пекин» и «Арагви», но ей не хотелось обнаруживать перед Федором своих скудных познаний в этой области. Она замялась.
— Хорошо, пойдем от еды, — терпеливо предложил Федор. — Что бы ты хотела съесть?
Галя вспомнила название блюда, которым когда-то потчевал ее Валера, но к какой именно кухне оно относится, припомнить не могла.
— Я бы хотела поесть долмы.
— А что это? — спросил Федор.
— Это такие маленькие голубцы, но их заворачивают не в капустные листья, а в виноградные...
— Долма... — повторил Федор, разводя руками. — Понятия не имею, чье это изобретение...
В разговор вмешался водитель.
— Вы вон у них спросите. — Притормозив, он кивнул в сторону небольшого рынка у станции метро, где торговали в основном южные люди.
— Спасибо, брат!
Федор выскочил из машины и обратился с вопросом насчет долмы к первому попавшемуся южному красавцу.
— Вай, дорогой! Лучший долма в мире делает моя жена! — радостно осклабился южанин.
Федор понял, что обратился по адресу.
— Ты откуда, брат?
— Из Еревана, дорогой! Долма — самое армянское блюдо во всей Армении!
Федор повез Галю в армянский ресторан.
Она сразу поняла, что это первоклассное заведение.
Дубовые двери, высокие потолки, зал, освещенный множеством хрустальных люстр, поблескивающих подвесками, очень красивые шелковые занавеси с фалдами и воланчиками на окнах, столики, сияющие белизной шуршащих скатертей.
Официант, важный, как английский лорд, проводил их к свободному столику у окна, на котором стояли только ваза с гвоздиками и накрахмаленные салфетки в кольце.
Галя была в жемчужно-сером бархатном платье, купленном в Париже год назад, да так ни разу и не надетом — все не представлялось случая.
Федор вытащил из пачки сигарету — и сейчас же, точно ожидая этого движения, официант вырос как из-под земли, держа наготове колеблющийся огонек зажигалки.
Потом подошел другой официант, подал меню и карту с винами. Дружелюбно улыбаясь, он произнес:
— Нам очень приятно видеть в своем заведении Федора Ступишина.
Федор, усмехнувшись, сдержанным кивком дал понять официанту, что ему тоже приятно.
— Чем прикажете угостить вас и вашу сестру?
Галя с Федором переглянулись.
С того времени, как многие незнакомые люди принимали их за брата и сестру, столько воды утекло... Они и сами успели забыть о своем сходстве, которое, оказывается, еще заметно стороннему глазу... Улыбка Федора стала сердечнее. Галя тоже улыбнулась и стала диктовать:
— Бастурму, пожалуйста... Суджук... Брынзу... Оливки...
— И имам баялды обязательно, — вставил Федор.
— А это что?
— Дословно название этого блюда переводится так: «имам упал в обморок», — с готовностью объяснил официант. — Оно турецкого происхождения. Надо полагать, некий имам был потрясен, отведав это блюдо...
— Мы не станем следовать его примеру и не упадем в обморок, если блюдо, конечно, не из тротила, — сказал Федор.
— Нет, оно приготовлено из баклажанов, помидоров, чеснока, зелени...
— Давайте вашего имама, — согласился Федор, — еще курицу гриль, шашлык...
Официант понимающе кивнул:
— Что будете пить?
— Что вы посоветуете?
— «Айгешат» — замечательное красное вино, — похвалил официант, — армянский коньяк десятилетней выдержки... Сладкое?
— Гаты и сухофрукты, — потребовала Галя. Они и глазом не успели моргнуть, как стол оказался заставлен фарфоровой посудой, многочисленными ножами, вилками, ложками, бокалами, рюмками и блюдами с закуской — тонко нарезанной бастурмой, острым суджуком, брынзой, белеющей сквозь гору зелени, курицей с воланчиком салфетки на ножке, чтобы было удобно ее держать, баклажанами, начиненными орехами, «обмороком имама». На тарелки, застеленные свежим лавашем, официант прямо с шампуров выложил кусочки мяса и овощей, зажаренных без кожицы на углях.
— За что выпьем, сестра?
— Твое предложение? — спросила Галя.
— За нас с тобой, — отозвался Федор. — За наше будущее.
Галя засмеялась. Ей было хорошо, так хорошо, что хотелось смеяться, напропалую кокетничать, танцевать до упаду, — к ней словно вернулась юность.
— Будущее — будет ли оно еще... Выпьем за настоящее...
— Хорошо, но это только первый тост, — сказал Федор.
Когда они осушили рюмки, он произнес:
— Можно тебя кое о чем расспросить?
— Можно, — великодушно согласилась Галя.
— Ты, конечно, не обязана передо мной отчитываться... Хотя я, со своей стороны, готов все-все о себе рассказать... Но если можно, ответь: ты любила своего мужа?
— Любила, наверное, — после паузы проговорила Галя. — По крайней мере, тогда мне так казалось.
— Его звали Олегом?
— Да.
— Извини, я снова спрошу... — немного смущаясь, продолжал Федор. — Знаешь, твоя мать очень мудрая женщина... И она ничего не говорит случайно, несмотря на кажущуюся свою наивность... Она представила мне твою дочь как Любаву Вацлавовну Тихомирову... Любочка, значит, не дочь Олега?
— Нет, она дочь Вацлава. — Галя поразилась той легкости, с которой сейчас слетело с ее языка имя, столько лет вызывавшее у нее слезы.
— А кто этот Вацлав?
— Трудно ответить. Я любила его. Он умер.
Федор положил ладонь на ее пальцы:
— Понятно. Когда я впервые после долгой разлуки увидел тебя в самолете, то сразу подумал, что ты пережила какую-то драму... Прости, что напомнил тебе об этом. Но с моей стороны это не простое любопытство... Из-за этого человека ты рассталась с мужем?
— Да, из-за Вацлава... А тебя можно кое о чем спросить?
— Конечно, — с готовностью ответил Федор. — Спрашивай.
— Я немного знаю о том, что произошло между тобой и женой Р. Это было серьезно?
Федор сосредоточенно нахмурился. Галя с детских лет помнила это его выражение. Оно появлялось всякий раз, когда Федор хотел ей сообщить что-то о себе, по его мнению, невыгодное и хотел быть совершенно откровенным.
