Несмотря на разочарование, доставленное ему Сифаком, Сципион обладал несомненным превосходством. У карфагенян в Северной Африке не было регулярной армии, Ганнибал томился в Бруттии, и экспедиционная армия численностью 35 000 человек, мобилизованная Сципионом, представляла грозную силу. Ее костяк составляли два легиона закаленных в боях ветеранов, последние десять лет сражавшихся в сицилийском изгнании в наказание за бегство с поля битвы при Каннах. Это воинство особенно горело желанием сразиться с карфагенянами, чтобы искупить свои грехи. Весной 204 года экспедиционная армия отправилась из Лилибея в Северную Африку: ее доставляли 400 транспортов в сопровождении 20 боевых кораблей. Однако из-за неблагоприятных погодных условий Сципиону пришлось высаживать войска возле города Утика севернее Карфагена, а не у Малого Сирта на юге, откуда можно было бы захватить плодородные земли региона Кап-Бон{1084}.
Карфагеняне хотя наверняка и предвидели вторжение, не были готовы к нему. Спешно формируя армию и поджидая нумидийское воинство Сифака, они отрядили две конницы для сдерживания интервентов. Оба отряда всадников были разгромлены. Карфагенян спасло завершение военной кампании. Сципион, предприняв несколько безуспешных попыток взять превосходно укрепленную Утику и видя, что карфагенская армия полностью сформирована, отошел и встал лагерем на зимовку{1085}.
Справедливо полагая, что без нумидийской конницы карфагенская армия будет значительно слабее, Сципион еще раз попытался склонить царя Сифака на свою сторону. Сифак, обеспокоенный угрозами, которым подвергает война его царство, на этот раз пожелал выступить в роли посредника и помирить противников (предложив им добровольно уйти с территорий друг друга). Но Сципион, стремившийся к славе и уверенный в победе, лишь делал вид, будто заинтересован в мирном урегулировании, и тайно посылал своих людей на разведку в лагеря карфагенян и нумидийцев. Вызнав обустройство стоянки и расположение войск, он решил предпринять внезапное нападение на позиции Гасдрубала и Сифака. Однажды ночью Сципион приказал поджечь лачуги карфагенян и нумидийцев, сделанные из сухого дерева, тростника и листвы, и, воспользовавшись пожаром и паникой, разгромил их лагеря. В этой бойне и огне погибла основная часть армии, в которой было 50 000 пехотинцев и 13 000 всадников. Через несколько месяцев, в 203 году, карфагеняне потерпели очередное сокрушительное поражение в открытом сражении на равнине южнее Утики. Совету старейшин Карфагена ничего не оставалось, кроме как отозвать Ганнибала из Италии{1086}.
Карфагеняне тянули время в ожидании прибытия своего полководца. Они отправили к Сципиону в Тунет делегацию из тридцати человек для переговоров об условиях мира. Распростершись ниц перед ним по левантийскому обычаю, послы сначала повинились, а потом возложили ответственность за деяния Карфагена на клан Баркидов и их сторонников. Сципион в ответ предложил целый ряд условий. Карфагеняне должны передать всех пленных, перебежчиков и беженцев, вывести войска из Италии, Галлии и Испании, уйти со всех островов между Италией и Африкой; им также надлежало сдать римлянам весь флот за исключением двадцати судов, обеспечить римскую армию пшеницей и ячменем и выплатить контрибуцию в размере 5000 талантов серебра. Это были, без сомнения, жесткие требования, но прежде Сципион вообще был настроен на то, чтобы не вести никаких мирных переговоров и разрушить Карфаген. Возможно, после неудачных попыток взять Утику он понял: осада Карфагена потребует еще больше времени, человеческих жертв и материальных ресурсов. Длительная осада, кроме того, не устраивала Сципиона еще по одной причине: его могли заменить другим магистратом и лишить возможности вкусить плоды победы{1087}.
Совет старейшин Карфагена согласился с условиями, и летом 203 года в Рим выехала делегация заключать договор с сенатом. Послы, видимо, следуя одобренной общей стратегии, вновь обвинили Баркидов во всех грехах: «Виноват в этой войне один Ганнибал; карфагенское правительство ни при чем; он перешел не только Альпы, но даже Ибер без приказания Совета; он самовольно начал войну с римлянами и еще до того с сагунтинцами; а Совет и народ карфагенский до сего дня не нарушили договор с Римом»{1088}.{1089} Обелив Совет старейшин, послы затем сказали: не Карфаген, а Ганнибал нарушил условия договора 241 года. Назначение их риторики прояснилось, когда они стали доказывать, что следует признавать правомочность именно этого договора: он позволял карфагенянам по-прежнему владеть Балеарскими островами и, возможно, Южной Испанией. Добившись того, что римляне приостановили наступление, эмиссары теперь хотели выторговать и лучшие условия заключения мира с Римом. Если это у них не получится, то, затягивая дискуссии, они выиграют больше времени для Ганнибала и Магона.
Но римские сенаторы не были столь наивны, чтобы не разгадать тактику карфагенян (кроме того, послы были слишком молоды и вряд ли помнили статьи договора 241 года). Тем не менее сенат — возможно, из-за неприязни к удачливому Сципиону — ратифицировал новый договор, поставив, правда, условие: он вступит в силу после полного и окончательного вывода войск Ганнибала и Магона из Италии{1090}.
Ганнибал гневно отреагировал на приказание покинуть Италию. В Совете старейшин давно вошло в привычку находить козла отпущения, и Ганнибал доказал, что тоже умеет это делать. Ливий писал:
«Рассказывают, что когда послы объявили ему, с чем пришли, он выслушал их, скрежеща зубами, стеная и едва удерживаясь от слез: “Уже без хитростей, уже открыто отзывают меня те, кто давно уже силился меня отсюда убрать, отказывая в деньгах и солдатах. Победил Ганнибала не римский народ, столько раз мной битый и обращенный в бегство, а карфагенский сенат[337] своей злобной завистью. Сципион не так будет превозносить себя и радоваться моему бесславному уходу, как Ганнон, который не смог ничего со мной сделать, кроме как, погубив Карфаген, только бы погрести под его развалинами мой дом”»{1091}.{1092}
В Совете старейшин прибавилось противников Ганнибала. Среди оппонентов Баркидов были и такие, кто поддерживал полководца, пока он преуспевал, завоевывал трофеи и новые территории. Когда с карфагенских фронтов начали поступать плохие вести, эйфория кончилась и наступила пора разочарований и праведного гнева. К 203 году многие из тех, кому понравилось купаться в лучах его славы, переметнулись в стан Ганнона и его сторонников.
Ганнибал тем не менее подчинился приказу вернуться в Карфаген. Его брату Магону не довелось увидеть родину. Он успел погрузить войско на суда и уйти из Лигурии, но умер от ран, когда флотилия шла мимо Сардинии и римляне захватили немало его кораблей{1093}. Ганнибал высадился в Северной Африке с армией, состоявшей из 15–20 тысяч ветеранов. Он оставил в Италии часть войск для охраны городов, все еще преданных ему, а остальных отпустил на волю.
Римляне принялись искоренять любые позитивные напоминания о Ганнибале и благоволении к нему богов. Получила широкое распространение история о том, как Ганнибал предал смерти италийских воинов, отказавшихся ехать в Африку и укрывшихся в храме Юноны на мысе Лациний{1094}. История, безусловно, апокрифичная и специально изобретенная для диффамации полководца. Не случаен и выбор места происшествия. В этом храме, располагавшемся в десяти километрах от последней базы в Кротоне, Ганнибал, желая увековечить свое италийское наследие, поставил бронзовую табличку с перечнем на латинском и греческом языках всех свершений на полуострове.[338] Полибий, посетивший святилище, отметил достоверность начертанных сведений о численности войск и животных. Однако он намекает и на то, что другая информация, содержавшаяся в тексте, которую хронист, правда, не цитирует, может быть сомнительной{1095}.
У Ганнибала и его советников, томившихся в Бруттии, видимо, имелись и другие причины для того, чтобы избрать святилище Юноны для увековечивания памяти о военной кампании в Италии{1096}. Помимо всего прочего, это место славилось необъяснимыми сверхъестественными явлениями: к примеру, зола и пепел в алтаре оставались неподвижными при любом ветре{1097}. К тому же окрестности здесь были необычайно живописными: за изгородями темнел густой лес, а на лугах паслись коровы, быки и телята, посвященные богине. Настолько уединенным и безмятежным было это место, что стаду не требовался пастух, животные сами шли к стойлам в конце дня. Продажа скота приносила большой доход, часть которого использовали для оплаты изготовления колонны из чистого золота, подаренной Юноне.
